Феликс насмешливо оглядел вышедшего из себя нанимателя, неспешно убрал назад в стол бумаги. – Пошли.
Они спустились в подвал, в глубине которого уперлись в металлическую дверь с приваренной надписью "Складское помещение".
При их приближении дверь беззвучно раскрылась. Внутри за пультом сидел охранник.
Пространство сзади него было завалено штабелями пакетов, коробок и ящиков. По узенькому проходу Феликс провел гостей к стене, в которой вдруг, сама собой, открылась невидимая дверь. В этот раз у пульта восседал типичный "браток" с могучей, переходящей в загривок шеей.
За его спиной тянулся короткий, освещенный бледными лампами коридор. В коридор выходили металлические двери с решетчатыми окошками.
По знаку Феликса им открыли один из кабинетов с прикрученными к цементному полу столом и табуретами.
– Прямо следственный изолятор, – неприязненно пробормотал Антон.
– С кем поведешься… – отбрил Феликс. – У нас тут своё следствие. Хотя есть и ноу-хау. Очень располагает к откровенности.
Он кивнул на покрытый темной пленкой столик в углу. Под тоненькой пленкой угадывался разложенный инструмент. На полу у ножки расплылось накапавшее сверху бурое пятно.
Антона зябко передернуло.
– Когда их привезли, кто-то видел? – нацеленно спросил Иван.
– Обижаешь. Сюда приводят через подвал соседнего здания.
Дверь со скрипом открылась. Ввели Маргелова. Избитого, с распухшей, запёкшейся губой, в рваной рубахе, с полными ужаса глазами. При виде Листопада он закаменел.
Иван подошел вплотную, навис сверху:
– Сколько тебе дали?
Маргелов дёрнулся, собираясь соврать. Феликс предупреждающе кашлянул.
– Двадцать тысяч пообещали, – опустив голову, пробормотал Маргелов.
– И только?! – Листопад отчего-то почувствовал себя уязвленным. – Ты прямо Шура Балаганов.
Маргелов оскорбленно насупился.
– Но почему?! – взревел Иван. – Только одно – почему?! Я ж тебя из грязи поднял. Шесть лет за собой тащу. Сколько раз из разборок вызволял! От сифилисов лечил. Квартира. Машина. По пять тыщ баксов в месяц отстегиваю. Я единственный на этом шаре, кому ты вообще нужен! К кому ты в беде прислониться мог! Па-че-му?! На чём тебя купили? В глаза мне!
Маргелов с усилием вскинул глаза, и Листопад едва не отшатнулся, – в них была ненависть.
– На чём, на чём? Да ни на чем! Тоже благодетель нашелся, – пять тыщонок жалких с барского плеча кинул. А сами-то лопатой гребете! Разве ж это по справедливости?
Иван от неожиданности хихикнул.
– Так это моя лопата! – напомнил он. – Я её сделал. Ты ж копейки прибыли не принес. Одни убытки. Кто ты без меня?! Холуй.
Маргелов посерел:
– Во-во. Я-то для вас в лепешку расшибался. И по морде сносил. Думал, хоть на большую должность заступлю, уважения прибавится. Как же! Все одно холуй.
Глаза Маргелыча воткнулись в таинственный столик в углу. Опамятов, он посерел.
– Заберите меня, Иван Андреевич, – слабо попросил он. – Я ведь всё подписал. И где вам надо, подтвержу. Только не оставляйте здесь, пожалуйста!
Иван сделал брезгливый жест кистью. Маргелова увели.
– Надо бы показания на видео записать, – предложил Антон. – Для суда.
Услышав про суд, Феликс перевел недоуменный взгляд на Листопада.
– Антон, ты подожди в коридоре, – заторможено попросил Иван. Он всё не мог отойти от услышанного.
Бандит и бизнесмен остались вдвоем.
– А ты, гляжу, и впрямь думал, что тебя за деньги любить должны, – посочувствовал Феликс. – Человек подл. Кому обязан, того и ненавидит. Говори, чего делать?
– На видео записать действительно надо.
– Дальше. В сущности мы его выпотрошили.
Раздраженный взгляд Ивана уткнулся в желтые зрачки страшного помощника:
– Прилип, как банный лист, – шо делать, шо делать. А шо в войну с перебежчиками делали?!
– Как скажете, Ваше благородие, – Феликс с насмешливой покорностью поклонился.
* * *
В машине на заднем сидении Иван забился в угол.
Антон, потрясенный не менее, не досаждал ему. "Мерседес", сопровождаемый джипом охраны, отгонял с крайней полосы одну легковушку за другой. Поспешно уступили дорогу "шестой" "Жигуль", старенький "Фольксваген", "девятка", неохотно подал вправо опель. Неуступчивый массивный форд "Скорпио" и вовсе пришлось поджать, – Москва начала стремительно наполняться подержанными иномарками.
У светофоров процветал невиданный прежде бизнес. На остановившиеся машины, будто флибустьеры на торговые суда, налетали подростки. Не давая водителям опомниться, с ходу обрызгивали лобовые стекла пеной и принимались энергично размазывать грязь. Водители вздыхали, чертыхались, но чаще платили. Что делать? Каждый приспосабливается к рыночной экономике как может, – всё лучше, чем попрошайничать. (За этим, кстати, тоже не заржавело, – через год-два расцвел нищенский бизнес. И те же перекрестки оккупировали инвалиды – афганцы и малолетние попрошайки).
– Вот так-то. А ты говоришь – Осинцев, – простонал вдруг Листопад.
"Посеявший ветер, пожнет бурю", – хотелось съязвить Антону, но, поглядев на нахохлившегося вороном приятеля, лишь спросил:
– Что думаешь делать?
– Встречусь с Балахниным. С такой-то компрой заставлю отступиться. А дальше…Тайка с Андрюшкой в Испании отдыхают. Там и останутся. А то мало ли что?
– Мне вчера дозвонился Тарабан, – припомнил Антон. – На мясокомбинате какие-то люди с доверенностью от тебя появились. Ходят, осматривают цеха, склады. Тарабан говорит, ведут себя хозяевами. Ты что, Иван, в самом деле решил распродавать?
Не ответив, Листопад раздраженно отвернулся к окну.
* * *
Стремясь предотвратить новое покушение, Листопад немедленно довел до сведения службы безопасности "Конверсии", что пойманы киллер и наводчик, готовые дать публичные признательные показания.
Узнав об этом, Балахнин выразил сожаление, что два старых друга столь далеко зашли в пустяковых в сущности разногласиях. Примирительную встречу назначили на двадцать третье сентября.
Президентская "стрелка"
Увы! Другие, куда более крутые "разборки" разрушили листопадовские надежды.
Президент забил "стрелку" парламенту.
Двадцать первого сентября был оглашен ельцинский указ – Верховный Совет распустить. На декабрь назначить референдум по проекту Конституции и выборы в новый, двухпалатный парламент.
На беспредел кремлевской братвы парламент ответил встречной предъявой – Ельцина от должности отстранить. Обязанности президента возложить на вице-президента Руцкого. Заседание Верховного Совета не прерывать.
В тот же день Листопад подписал приказ о возложении обязанностей президента "Илиса" на Антона Негрустуева и, словно доброволец при объявлении войны, отправился в Верховный Совет. Попытки Антона, Анжелы, дядьки, Петра Ивановича, уговорить его не вмешиваться в чужую драчку Иван отмел:
– Драка моя. Попробуешь отсидеться в сторонке – никто не простит. А так, победим – всех прогну. Проиграем – тот же Балахнин сожрет с потрохами.
Вскоре здание на Краснопресненской набережной блокировали, и связь с Листопадом прервалась.
* * *
Беда, как известно, не приходит одна.
Антон, вернувшись вечером домой, вместо Лидии обнаружил записку: "Сняла квартиру для себя и Гули. За вещами заеду через два-три дня."
О прямом разрыве сказано не было, но меж слов всё легко угадывалось.
Собственно совсем неожиданным для Антона решение Лидии не стало. Что-то подобное назревало. Поначалу, когда Лидия переехала к нему, оба бездумно наслаждались обществом друг друга. Она порхала по квартире, с удовольствием обустраивая новое гнёздышко. После ужина садилась за пианино и играла для него. Жизнь Антона наполнилась нежностью и негой.
Но потихоньку в Лидии всё более стала проступать неудовлетворенность двойственным положением, в каком она оказалась.
Так бывает всегда. Пылкость, как вспышка, недолговечна. И чем любовная страсть ярче, тем скорее она гаснет, если не подпитывается иным, не столь горючим материалом.
Лидия страдала, чувствуя себя матерью, бросившей собственное дитя. Сначала безмолвно, затем – всё более нетерпеливо она ждала, когда Антон предложит забрать Гулю к ним.
Антон против Гули ничего не имел. Больше того, за это время он сдружился с норовистой девочкой. Когда Лидия была занята, гулял с ней, помогал делать уроки. Иногда Гуля оставалась у них ночевать. И на утро Антон отвозил её в школу. Они во что-то играли, что-то обсуждали. Раскованная с ним, Гуля зачастую делилась тайнами, которые скрывала от родителей. В частности, о первых школьных влюбленностях. И Антон, как умел, вникал в её переживания.
Но мысль о том, чтоб зажить одной семьей с чужим ребенком, закоренелого холостяка продолжала пугать. И потому он оттягивал решение, доколе возможно.
Гулина учеба закончилась, – подошли летние каникулы. Антон молчал. Гуля съездила на лето к бабушке, вернулась. Настало время выбирать школу. Антон продолжал малодушно отмалчиваться. Лидии стало ясно – молчание и есть его решение. Перейдя порог долготерпения, она разорвала их отношения. По-своему, – без сцен и объяснений.
Антон бродил по опустевшей квартире, натыкаясь на её вещи, раздражаясь то на неё, то на себя.
* * *
Меж тем на работе комом нарастали проблемы. Едва Антон остался за президента, ему стали звонить с вопросами, прежде замкнутыми на Ивана. Из тревожных звонков директоров предприятий и руководителей хозяйств всё яснее проступало, что Листопад, очевидно, отчаявшийся устоять против Балахнина, втайне начал готовиться к распродаже холдинга.
Удрученный Антон рвался отговорить приятеля от рокового шага. Но связи с Листопадом не было.
Блокада Белого дома затянулась. Связь и свет отрубили. Мобильники глушились. Но сразу на насильственное выдворение взбунтовавшихся депутатов президент все-таки не решился, дожидаясь добровольной сдачи. За что и поплатился. Как сказал герой вестерна, решил пристрелить – стреляй, а не болтай. Иначе пристрелят самого.
Третьего октября подтянувшиеся сторонники парламента прорвали кольцо оцепления, захватили мэрию, блокировали Останкино. Казалось, перелом свершился.
Ан нет. Ночью президент ввел в Москву войска, приказав начать штурм Белого дома.
На то оно и первое лицо страны, чтоб и среди киллеров оставаться первым. Чего пулялками развлекаться? Замочить так по-взрослому, – из танковых стволов.
Утром четвертого октября телевидение транслировало на всю страну первое ( и самое крутое) в своей истории реалти-шоу, – российские танки расстреливали собственный парламент.
Как всякое свежее рейтинговое представление, событие вызвало огромный интерес. От набежавших зевак, казалось, рухнет Краснопресненский мост. Время от времени свистели осколки. Но это лишь добавляло энтузиазма – зрелище оказалось что надо, с перчинкой. К гостинице "Украина" принялись съезжаться свадебные кортежи – фотографии на фоне гибнущего Белого дома сулили долгое, безмятежное счастье.
Должно быть, если бы подтащили ядерную боеголовку, поглазеть сбежалась вся Москва. Но и без того драйва хватало.
Наконец, напулявшись от души, пустили "Альфу" и – начали выводить.
Порядок на зоне был восстановлен. Причем справедливость свершившегося сомнения у населения не вызвала – главный пахан "опустил" зарвавшихся беспредельщиков. Всё в рамках правового поля. То есть по правилам. По понятиям.
* * *
Антон, прильнув к телевизору, с замиранием сердца следил, как из здания одного за другим выводят людей. Он жаждал увидеть Ивана – живым.
В дверь позвонили, – на пороге стоял Листопад. Закопченный и обросший.
Предупреждая радостный всплеск, прижал палец к губам и втиснулся внутрь. Стянул с себя замызганное, роскошное прежде кожаное пальто.
– Всё потом, – прохрипел он. – Три дня не спал…
Он обрушился на тахту и фразу не закончил. Кажется, заснул в полёте.
Проснулся Иван от легкого шума в соседней комнате, – Антон наспех накрывал стол. Прошел в ванную, принял душ, побрился чужой бритвой.
Когда вышел, его уже поджидали с открытой бутылкой "Мартеля" и блюдом с бутербродами.
– Ну-с, с избавленьицем!.. – разудало начал Антон и – осекся, разглядев то, чего не заметил в тусклой прихожей.
Даже в восемьдесят седьмом, загнанный в угол Вадичкой, Иван ревел и буйствовал, будто буйвол в загоне. Сейчас же из ванной вышел ссутулившийся, блеклый человек, с несвежим, несмотря на выбритость, лицом. Глаза, всегда нахально косящие, сделались тухлыми и будто перевернулись зрачками внутрь, что-то выглядывая и выспрашивая в самом себе.
Иван горько усмехнулся.
– Я уезжаю из этого бардюкальника…Совсем, – не дождавшись вопроса, объявил он.
– Как же наше дело?
– Какое еще на хрен дело? Где ты видишь дело?! – Листопад цветисто выругался. И, будто освободился от оторопи, в которую погрузился. Губы его зло задрожали.
– Вот это, что ли, дело?! – он ткнул на окно, за которым различались клубы дыма над бывшим парламентом.
– Дело – то, чем мы занимаемся.
– А мы где, на луне?!.. – вскрикнул Иван, но тут же убавил голос. – Ишь, дело ему. Или не на твоих глазах его гробили? И что? Кто-нибудь вступился? Хоть кто-то? Ведь не для одного себя старался! Нет! Всё по фигу метель!
– Но за тобой тысячи людей, Иван! Которые поверили. Нельзя же их так просто взять и бросить. Да, идёт наезд. Но мы ж бьёмся, – Антон, торопясь и сбиваясь, выкрикивал то главное, что готовился сказать Листопаду. И что должно было переубедить его. – Я только вчера два новых встречных иска инициировал.
– Инициировал он! – со смесью досады и умиления передразнил Иван. – От чьего имени, спрашивается?
– От твоего, конечно.
– Значит, незаконно, – констатировал Листопад. Обессиленный, опустился в кресло.
– Нет больше ничего! – признался он.
– То есть как? В смысле – уже продал? Но – когда?
– С распродажей тоже припозднился, – Листопад устало посмотрел на часы. – Сегодня я подписал бумаги об отказе от всего, чем владею, в пользу Балахнина, – он безысходно хлопнул себя по ляжкам. – Нищий, понимашь!
Преодолевая стыд, заставил себя посмотреть в глаза Антону. Ошеломленное лицо приятеля доставило ему какое-то мазохистское удовольствие.
– Аргумент приискали неотразимый. При начале штурма балахнинская шпана вошла вместе с "Альфой". Нашли меня, зажали и сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Либо всё подмахиваю – и бумаженции заранее состряпали, аккуратисты, и нотариуса прихватили! – либо героически гибну при штурме. Ну, и так далее. А героически я, видишь ли, оказался не готов.
– Что? Всё подписал?
– А чего мелочиться? Мы казаки – натуры широкие.
Лицо его задергалось, в горле захлюпало. На ощупь нашел коньяк. Давясь, сделал несколько больших глотков. С деланным ухарством приподнял опорожненную на треть бутылку:
– Ну шо? Ломанем отходную, пока при памяти?
– Погоди с отходной! – заторопился Антон. – Скрутило тебя, понимаю. Кого б не скрутило? Но всё это можно оспорить. Докажем, что подписал под угрозой для жизни, и признаем недействительным. Ведь отступишься, потом сам себе не простишь.
– А останусь, вовсе некому прощать будет. Ишь каков юрыст выикался! Докажет он. Кому, херувим? Балахнину, который после этого шабаша и вовсе начнет судей на собственные процессы назначать?! Усвой же, нет выбора! Или чик-чик – выноси готовенького. Или в кутузку – с тем же результатом.
Насупленное молчание Антона вывело его из себя.
– Легко требовать стоять насмерть, если сам не в окопе, а где-нибудь в заградотряде, на стрёме! На тебя дуло в упор хоть раз нацеливали?! Так шоб струя со страха в портки брызнула? А жить, зная, шо в любую минуту, из-за любого угла… И зыкаешь, зыкаешь. Старуха над коляской нагнулась. А у тебя в башке, не за "Калашниковым" ли потянулась? Я ж спать перестал. Спасибо хоть выездные комиссии отменили.
Он помахал вложенным в загранпаспорт билетом.
– К ночи самолет на Мадрид. И – прощай, немытая Россия!.. Да, – будто припомнил Иван. – Я в банк успел заскочить. Оформил на тебя доверенность на передачу дел. Шо успеешь у Балахнина зажулить, – твоё. Не претендую.
Напористо встретил недоуменный взгляд приятеля:
– Ну, и дурак. С волками жить остаешься.
Листопад подошел к карте России, скопированной с той, что висела в его кабинете. Пробежался пальцами вдоль флажков и стрелок.
– Знаешь что главное сегодня свершилось? – он вновь ткнул пальцем на задымленное окно. – Эти ребята, что одни, что другие, в сущности друг друга стоят. Но меж ними люфт оставался, куда хоть какие-то ростки пробивались. А теперь победившее кодло такое раздербанивание затеет, шо никому мало не покажется. Оглядываться-то больше не на кого. А сие для Среднерусской возвышенности есть полный звездец, – пока всё не расхапают, не угомонятся.
Ухватив карту пятерней, он разодрал ее сверху донизу. Скрипнул зубами:
– Анжелку, правда, оставлять жалко. Прикипел. Да и дяде Пете без внука как ножом под бок. И адрес не дашь.
– Адрес-то почему не дашь? – не понял Антон. – Сам же говоришь, всё подписал. Кого после этого бояться?
– Всё да не всё. Кое-что прибрал на дорожку, – загадочно ответил Листопад. Поторапливающе тряхнул "Королевский ориент" на руке, поднялся:
– Ну, пока доберусь по МКАДу до аэропорта. А то говорят, в центре до сих пор с крыш шмаляют.
Дождался, когда поднимется Антон, обхватил за плечи.
– Ты уж тут продержись… – он смущенно отвел глаза. – Бог даст, свидимся.
– Прощай, Иван, – отозвался Антон.
Листопад нацепил пальто, ехидно пропустил палец сквозь надорванную подкладку. Замешкался в дверях.
– Да, хотел тебя предупредить… – начал он, но Антон стоял с застывшим, отстраненным лицом, и продолжать Иван раздумал. – Впрочем, успеется. Лучше из загранки позвоню. Надежней будет. А так если что, вали на меня до кучи.
Дверь хлопнула. Антон остался один. Совсем один.