Хоть он и "антифашистский", но, тем не менее, здесь рассказывается о первых месяцах после капитуляции в Германии, о главарях рейха, о том, как они вели себя на процессе, о мечтах реванша и подлости американцев, настроенных против большевизма и фактически сотрудничающих с национал-социалистами. очень интересно о "вервольфах" и "пауках".
Хотя автор закончил эту книгу в 1989 году, она остается актуальной до сего времени. Неофашизм в наши дни набирает силу, особенно в некоторых бывших советских республиках, в первую очередь в Прибалтике, а также на Украине.
Первая книга романа опубликована: "Роман-газета" № 22 - 1988
Содержание:
ЧАСТЬ I 1
ПРОЛОГ 1
ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ 5
ДЕЙСТВОВАТЬ! 9
"ТОЛЬКО СПОРТ!" 11
МИТИНГ 13
ГАМИЛЬТОН 14
ГЕРДА 16
ЧАСТЬ II 21
"К-К-К" 21
СУД 24
ИТАК, СНОВА ГАМИЛЬТОН 25
ОТЧАЯНИЕ И НАДЕЖДА 29
ГЕРДА 31
НДП 32
ВЫСТРЕЛ 33
ДОПРОС 38
ТАК ВО ИМЯ ЧЕГО! 40
ЭПИЛОГ 43
Михаил Синельников - ОТКУДА ПРИХОДЯТ ПРИЗРАКИ 43
Александр Чаковский
НЮРНБЕРГСКИЕ ПРИЗРАКИ (КНИГА ВТОРАЯ)
ЧАСТЬ I
ПРОЛОГ
В середине сентября 1946 года самолет американской авиакомпании "Пан-Америкэн" летел над безбрежными водами Атлантики по направлению к Южной Америке.
В числе нескольких десятков пассажиров, преимущественно аргентинцев, уругвайцев и американцев, был немец - человек, которого с начала его жизни и до недавнего времени звали Адальберт Хессенштайн. Вместе с ним летела его жена Ангелика.
В течение последнего года Адальберт дважды менял свою фамилию - сначала он стал Квангелем, потом - Альбитом. Так, по документам, именовался он и сейчас: Хорст Альбиг. Этот человек, в прошлом бригаденфюрер СС, занимавший высокий пост в гестапо, - бежал от своего прошлого, от его теней. Он был худощав, на висках его проглядывала появившаяся в последнее время седина, и всем своим обликом он мало отличался бы от остальных пассажиров, если бы не его лицо.
Оно было страшным. Его бороздили глубокие шрамы. Так мог выглядеть студент-дуэлянт в старой Германии или солдат-фронтовик, получивший тяжелые ранения.
Адальберт и Ангелика летели в Южную Америку из Германии. Летели кружным путем. Решением Контрольного Совета побежденной и оккупированной Германии было запрещено иметь даже гражданскую авиацию. И, чтобы добраться до Южной Америки, бывший бригаденфюрер и его жена должны были лететь на самолетах иностранной авиакомпании и по пути сделать три пересадки.
Последняя была в Нью-Йорке.
…Стюардесса указала новым пассажирам места. Из трех кресел в одном из рядов крайнее, у окна, было занято, а два других оставались свободными. Адальберт-Хорст закинул на багажную полку два небольших чемоданчика, усадил Ангелику в кресло у прохода, а сам занял среднее.
Удобно пристроившись, он бросил мимолетный, но внимательный взгляд на соседа, сидящего у окна. Глаза этого человека были закрыты - он, видимо, уже успел задремать. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят. Холеное, гладко выбритое лицо. Никаких особых примет, если не считать очков в массивной золотой оправе.
Адальберту не хотелось иметь соседа - ведь это означало, что раньше или позже с ним придется вступить в разговор. Он помнил прощальное предостережение Гамильтона: "Никаких новых знакомств в пути". И в самом деле, любая беседа предполагает необходимость рассказывать что-то о себе. Но даже самая правдоподобная, тщательно отработанная легенда о своем прошлом внушала Адальберту опасения. Конечно, будет гораздо лучше, если сосед окажется американцем, бразильцем, шведом - одним словом, кем угодно, лишь бы не немцем. Если тот обратится к нему, Адальберт даст понять, что не знает его языка. А совсем хорошо будет, если он так и не проснется до посадки в Буэнос-Айресе. Адальберт снова взглянул на соседа. Тот улыбался и блаженно причмокивал во сне.
"Прекрасно!" - подумал Адальберт. Он прикрыл свою беременную жену пледом и тихо сказал:
- Постарайся заснуть, дорогая. Путь нам предстоит долгий…
Затем он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ровное гудение моторов убаюкивало его. Ему стало казаться, что вокруг никого нет и он висит в воздухе, где-то между небом и землей. И по мере того как Адальберт погружался в сон, тени прошлого - далекого и совсем недавнего - обступали его плотным кольцом. Теперь ему уже казалось, что он снова лежит в берлинских развалинах в ночной тьме, среди таких же, как и он, бездомных немцев. То ему чудилась большая крыса. Он видел ее рядом с собой, видел ее злые хитрые глазки и острые хищные зубы. Казалось, она только и ждала, чтобы вонзить их в оголенную, из-под задравшейся штанины, ногу Адальберта.
- Прочь! Вон! Уйди! - закричал он во сне, проснулся и долго не мог понять, что находится в самолете.
Потом он заснул снова, и перед ним встала картина "черного рынка". Вот к нему подошел человек в темных очках, державший что-то в зажатом кулаке. Он разжал кулак, и Адальберт увидел несколько маленьких ампул.
- Что это? - недоуменно спросил он. - Морфий?
- Нет, нет, - полушепотом ответил человек в темных очках, - но это именно то, что вам нужно! Я научился разгадывать людей с первого взгляда. Впрочем, мой товар может пригодиться сейчас многим…
- Да что это, черт побери? - чуть ли не выкрикнул Адальберт.
- Цианистый калий, с вашего разрешения, - прозвучало в ответ. - Для тех, кто не приемлет сегодняшний мир. Никаких страданий - ампулу в рот, и спустя мгновение все, что было, останется позади. Верьте мне, я фармацевт, у меня была своя аптека…
- Подавитесь вы своими ампулами! - крикнул Адальберт.
Этот сон повторялся не раз. Увидев человека в темных очках, Адальберт уже знал, что будет дальше. И все повторялось снова и снова.
Адальберту хотелось задушить этого торговца смертью, но, когда он протягивал к нему руки, человек в очках исчезал. Нет, не сразу. Он как бы растворялся в воздухе. По частям… Вот остались голова и верхняя часть туловища. Потом - только ладонь с ампулами. Еще мгновение, и исчезали все следы торговца небытием, и только откуда-то издалека слышался его голос:
- Цианистый калий… Цианистый калий…
Наконец Адальберт проснулся. Он чувствовал себя разбитым, тревожные мысли, как осы, жалили его сознание.
Адальберт бросил взгляд на жену. Она полулежала в соседнем кресле, укрытая шотландским клетчатым пледом, который принесла заботливая стюардесса. Ангелика дремала. Плед на ее вздутом животе тихо колебался в такт прерывистому, затрудненному дыханию. О, как Адальберт боялся преждевременных родов! Ни он, ни сама Ангелика не могли точно высчитать, сколько времени уже длилась беременность. По мнению врача, она приближалась к завершению. Значит, роды могли наступить в ближайшую неделю или даже в любой день…
Еще не так давно Адальберт считал, что с ребенком надо повременить. Сначала - потому, что отдавал все свои силы карьере в нацистской партии и в гестапо, а ребенок мог стать помехой, потом - из-за войны, перевернувшей жизнь в Германии вверх дном. Но теперь-Теперь, приняв по требованию Гамильтона и патера Вайнбехера решение покинуть родину, где после капитуляции над ним нависла угроза суда и многолетнего заключения, если не смертной казни, Адальберт жил надеждой на рождение сына. О дочери он даже не думал. Ему нужен был сын, которого он мог бы воспитать как подлинного национал-социалиста. А в том, что национал-социалистическая Германия возродится из пепла, Адальберт не сомневался.
Что же в конечном итоге побудило его воспользоваться предложением Гамильтона и выехать в Аргентину? Во-первых, страх, не оставлявший Адальберта ни на минуту: он боялся, что его опознают, несмотря на пластическую операцию. Во-вторых, его убедили заверения Гамильтона в том, что в Парагвае и Аргентине собирается сейчас весь цвет национал-социализма. Эти люди понадобятся Германии, когда пробьет час ее возрождения, а пока - пусть на расстоянии - они будут способствовать приближению этого часа.
И Адальберт принял условия Гамильтона, тем более что "Мастер" - патер Вайнбехер - распорядился отдать американцу хранившийся в тайнике список нацистской агентуры, работавшей в концлагерях. Гамильтон был щедр: он разрешил Адальберту взять себе золото и платину, припрятанные там же.
Настаивая на том, чтобы Адальберт немедленно отправился в Аргентину, Гамильтон не раз беседовал с ним об этой стране. Он рассказывал о поселениях немецких эмигрантов, о том, как успешно они занимаются ремесленнической и коммерческой деятельностью, об огромном влиянии пронацистских кругов на аргентинскую политику. Ведь еще в 1931 году в Буэнос-Айресе было создано объединение, назвавшее себя местной организацией НСДАП.
…И вот он приближается к неведомой стране, которая всегда казалась ему почти нереальной.
До сих пор для Адальберта существовало только два мира: немецкий, частью которого был он сам, и враждебный, ненавистный ему мир "красных". Теперь он приближался к миру третьему.
Адальберту было бы трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем он услышал тихое позвяки-вание и увидел в проходе стюардессу, катившую столик, уставленный бутылками и стаканчиками. У каждого ряда кресел стюардесса останавливалась. Адальберту не хотелось вступать с ней в разговор, и когда она подкатила свой столик к креслу, в котором дремала Ангелика, он закрыл глаза. Но было уже поздно - стюардесса успела увидеть, что он не спит.
- Что-нибудь выпить, сэр? - спросила она.
До сознания Адальберта не сразу дошла эта простая английская фраза, и он пробурчал в ответ что-то нечленораздельное.
- Не угодно ли выпить? - снова спросила стюардесса, на этот раз по-немецки.
- Нет, спасибо! - автоматически ответил Адальберт тоже по-немецки.
- А ваш сосед? - спросила стюардесса.
- Не знаю. - Он спит, - неприязненно ответил Адальберт.
- Я вовсе не сплю! - несколько обиженно произнес человек в золотых очках. - Двойное виски с содовой. Без льда, пожалуйста!
Он говорил по-немецки без малейшего акцента.
- Яволь, майн либер герр! - словно обрадовавшись, защебетала стюардессса. Она взяла со столика бутылку и стала наливать виски в высокий стакан.
- Немного простудился, боюсь льда, - неожиданно обратившись к Адальберту, сказал сосед.
"А ведь это немец!" - с опаской подумал Адальберт.
Минуту-другую он соображал, как ему поступить. Этот незнакомец, конечно, слышал, как он, Адальберт, обменялся немецкими фразами со стюардессой. Делать теперь вид, будто он не знает немецкого, было бы еще менее разумно, чем признаться, что это его родной язык. Все сомнения разрешила Ангелика. Она вдруг открыла глаза и спросила:
- Нам еще долго лететь?
- О-о! - воскликнул сосед, разбавляя виски содовой водой из маленькой бутылочки. - Фрау, стало быть, тоже немка? Рад познакомиться. Разрешите представиться: Хайнц Готшальк.
Он вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и, чуть приподняв ее, спросил Ангелику:
- Вы не возражаете?
- Нет, нет! - ответила Ангелика.
Готшальк извлек из кармана брюк золотую зажигалку, закурил и, пригубив виски, сказал, обращаясь на этот раз к Адальберту:
- А вы напрасно отказались. Отличное виски! Немного помолчав, Адальберт решил все же представиться:
- Хорст Альбиг. А это моя жена - Ангелика.
- Очень приятно! Лететь нам еще долго, фрау Альбиг! - расплылся в улыбке Готшальк, мельком взглянув на свои часы. - Насколько я понимаю, мы соотечественники?
- Вы живете в Германии? - вместо ответа спросил Адальберт.
- О нет! Я живу в Аргентине. Адальберт ощутил некоторое облегчение.
- И давно?
- Можно сказать, с незапамятных времен, герр Альбиг! Родители переехали в Аргентину, когда мне было семь лет.
"Семь лет!" - мысленно повторил Адальберт, наскоро подсчитывая, когда это могло быть. На вид Готшальку было лет пятьдесят. Значит… если, скажем, сорок три года тому назад… тысяча девятьсот третий!.. Получается, все прошло мимо этого человека. И первая мировая, и рождение национал-социализма, и третий рейх, и разгром Германии…
- А вы? - спросил Готшальк. - Вы живете в Аргентине?
- Нет, но буду жить! - твердо произнес Адальберт.
- Вы… вы из беженцев? - пристально вглядываясь в лицо Адальберта, спросил Готшальк.
И вдруг Адальберт с тревожным чувством осо знал, что как-то незаметно для себя он подошел к "красной черте", к которой не следовало приближаться и которую уж во всяком случае нельзя было пересекать.
- Я раненый офицер вермахта, - торопливо произнес он, - лечу к родственникам в Аргентину… для продолжения лечения…
- Как я вам сочувствую! - проникновенным тоном произнес Готшальк. - Эта ужасная война! Сколько жертв, сколько лишений, сколько страданий!
"Черта с два ты страдал в своей Аргентине!" - со злобой подумал Адальберт.
- Я всей душой с моими соотечественниками! - растроганно продолжал Готшальк. - Бывали моменты, когда я хотел вернуться на родину и воевать.
- Но вы успешно преодолели это желание? - будучи не в силах сдержаться, иронически спросил Адальберт.
- Не надо корить меня, дорогой Альбиг! - чуть ли не жалобно проговорил Готшальк. - Поймите, на моих плечах огромная скотоводческая ферма. Она требует неусыпных забот. Но сердцем своим я всегда был с фюрером. Хайль Гитлер! - снижая голос, произнес Готшальк и слегка приподнял правую руку.
- Хайль! - буркнул Адальберт, все еще кипя злобой. Потом спросил с плохо скрытой издевкой: - Откуда же у вас такая ферма? Досталась в наследство?
- Вы не ошиблись. Но надо сказать, что после смерти родителей я значительно расширил ее.
- И как же вам это удалось?
- Что тут можно ответить? - пожал плечами Готшальк. - Немцы, с давних пор осевшие в Аргентине, имеют сильное влияние на экономику страны. Они вложили большой капитал в химическую промышленность, в сельское хозяйство, в городской транспорт… Словом, мне очень повезло. Меня поддержали соотечественники. Они знали мои убеждения…
"Ах, у тебя еще есть и убеждения! - подумал Адальберт. - Мы за свои убеждения платили кровью. А ты… ты значительно расширял свою ферму!"
Но, несмотря на неприязнь к Готшальку, Адальберт не удержался и спросил:
- А вы не боялись открыто высказывать свои симпатии, когда шла война?
- Почему я должен был бояться? - удивился Готшальк. - Аргентина - страна демократическая. У нас выходят газеты, все эти годы сочувствовавшие рейху. Я их выписываю и регулярно читаю.
Ангелика, внимательно прислушивавшаяся к разговору, неожиданно спросила:
- Простите, а немецкие школы там есть? Готшальк бросил взгляд на прикрытый пледом живот Ангелики, понимающе кивнул и ответил:
- Ну, конечно! И две из них - "Германиа-шуле" и "Гете-шуле" - знает вся Аргентина!
"Очевидно, этот преуспевающий тип не врет, - подумал Адальберт. - Все, что он говорит, совпадает с тем, что Гамильтон рассказывал об Аргентине".
Адальберту хотелось расспросить Готшалька еще о многом, но он промолчал. Многолетняя работа в гестапо приучила его к сдержанности.
- Рад был познакомиться с вами, - пробурчал Адальберт и, немного помолчав, добавил: - У нас еще есть время поспать.
Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Готшальк повернул голову к окну.
"Обиделся! - подумал Адальберт. - Ну и пусть! Не могу же я идти на риск в конце концов".
Радость ожидания охватила его и тут же сменилась щемящим чувством тревоги. Ребенок… Мальчик, конечно! Теперь их трое. Теперь он должен думать о безопасности всей семьи.
"Но разве это зависит только от меня? - мелькнуло у него в голове. - Я же не знаю, что ждет нас в Аргентине. Смогу ли я там бороться за восстановление рейха? Если верить Гамильтону… Впрочем, к чему загадывать? Еще несколько дней, и все будет ясно. Нет, даже раньше! Как нас встретят, куда повезут, что скажут - все это уже будет ориентиром… А что, если Гамильтон обманул меня? Он любой ценой хотел заполучить списки агентуры, а добившись своего, отправил меня за океан, чтобы замести следы. Может быть так?…" Одна тревожная мысль сменяла другую.
Адальберт не заметил, как задремал. Проснулся он оттого, что Ангелика дернула его за рукав пиджака.
- Ади, Ади, смотри! - взволнованно проговорила она.
Адальберт открыл глаза. И увидел светящееся табло: "Закрепите ремни безопасности! Не курить!"
"Значит, скоро, уже очень скоро мы будем на месте!" - подумал он.
Подумал с радостью. И с горечью. С радостью - от сознания, что он уже недосягаем для русских, не-досягаем для немцев, которые предали Германию. Горечь порождалась сознанием, что от родной Германии его теперь отделяют тысячи и тысячи километров.
"Господа! - раздался усиленный репродуктором голос стюардессы. - Через несколько минут наш самолет приземлится на аэродроме в Буэнос-Айресе. Экипаж самолета сердечно поздравляет пассажиров с завершением долгого путешествия и надеется еще не раз увидеть их на нашем борту!"
…К самолету подкатили трапы, и человеческий поток устремился к двери. Адальберт понял, что ее уже открыли, ощутив дыхание раскаленного воздуха.
Стюардесса, стоявшая у двери, помогла Ангелике переступить порог. Следом за женой вышел на трап и Адальберт. Теперь лишь десять металлических ступенек отделяли его от аргентинской земли.
Адальберт взглянул вниз. Немного поодаль стояло несколько человек, всматривавшихся в лица пассажиров, которые медленно спускались по трапу. Время от времени то один из встречавших, то другой радостно взмахивал рукой и устремлялся к трапу. Объятия, поцелуи…
Адальберт понял, что среди пассажиров были very important persons [Очень важные персоны (англ.)], - иначе встречавшим не разрешили бы подойти так близко к самолету.
Неподалеку, у длинного застекленного здания аэропорта, стояло несколько автомашин. "Может быть, одна из них ожидает нас, - подумал Адальберт. - Как-никак все это машины немецких марок; "Мерседес", "БМВ", "Хорьх"…"
Взглянув на соседний трап, по которому тоже спускалась цепочка пассажиров, Адальберт увидел Готшалька. Сойдя вниз, тот уверенно зашагал по направлению к машинам. Шофер, стоявший около синего "Мерседеса", услужливо распахнул перед ним дверцу…
Адальберт понимал, что если кто-либо и встречает их, то сможет опознать его только по изуродованному лицу. Поэтому он стал поворачивать голову вправо и влево, чтобы его отовсюду могли увидеть.
Но напрасно. Судя по всему, никто его не встречал, никому он не был нужен.