– Сколько! Да! Сколько еще неразгаданного! И как часто мы не знаем, какие чудесные люди живут рядом с нами! – дрожащим голосом пролепетал кандидат технических наук.
Мы молчали. Вот уж и костер догорел, а мусорная машина так и не приехала. Действительно, наверное, нужно на них куда-нибудь написать. Совсем обнаглели, сволочи!
ДЕФИЦИТ
Балет с небольшим пением и редкими словами
ПЛЯШУТ:
ЛЮБИМЫЙ
ЛЮБИМАЯ
ПРОДАВЕЦ ОТДЕЛА ГРАМПЛАСТИНОК КРАСНОКАЧИНСКОГО УНИВЕРМАГА (ЖЕНСКОГО ПОЛА)
ЗАВ. ОТДЕЛОМ ГРАМПЛАСТИНОК ТОГО ЖЕ УНИВЕРМАГА (ТОГО ЖЕ ПОЛА)
НЫНЕШНЯЯ МОЛОДЕЖЬ (ОБОИХ ПОЛОВ)
РАБОЧИЕ ПО СКЛАДУ, СЛУЧАЙНЫЕ ПРОХОЖИЕ, СЛУЧАЙНЫЕ ПОКУПАТЕЛИ
АВТОР
Звучит нежная приглушенная музыка увертюры к балету.
АВТОР (приплясывая на авансцене). Никогда не бывал в Большом театре, но знаю – есть вид искусства балет. (Задумался. Долго думал.) Предлагаю. Предлагаю режиссерам, хореографам и плясунам станцевать мою несложную историю из жизни молодежи города К. Композитора не нужно. Музыка – сугубо наша, легкая, популярная, которую передают по радио в исполнении вокально-инструментальных ансамблей. Самая наимоднейшая, самая дефицитная. Этого требую, от этого не отступлюсь. Ха-ха-ха!..
АВТОР продолжает плясать, но музыка увертюры, составленная из популярнейших в период постановки мелодий, исполняемых на русском языке, увеличивается, гремит, грохочет, звенит. АВТОР, испуганно пятясь, исчезает. Раздвигается занавес.
Декорации центральной улицы древнего, но вечно молодого сибирского города К. С его продовольственными и промтоварными магазинами, нео-стеклянными конструкциями, старинным зданием пединститута, административными помещениями, газосветной рекламой, ослепительно сияющей в вечернем небе.
На сцене – МАССОВЫЙ ТАНЕЦ ВСЕХ УЧАСТНИКОВ СПЕКТАКЛЯ, символизирующий хорошие устремления НЫНЕШНЕЙ МОЛОДЕЖИ и охватывающий большой круг тем, которые ее интересуют, начиная с постройки трассы века БАМ и заканчивая ее пристойными дружескими и любовными позывами.
Из группы танцующих постепенно выделяются ЛЮБИМЫЙ и ЛЮБИМАЯ. Все остальные участники массового танца постепенно тушуются и исчезают. А эти все танцуют. Танцуют ТАНЕЦ ВНЕЗАПНО ВОЗНИКШЕЙ ОШЕЛОМЛЯЮЩЕЙ, ИСКРЕННЕЙ, БЕЗОГЛЯДНОЙ ЛЮБВИ, которая так необходима каждому молодому человеку.
Постепенно их танец замедляется. Зазвучали электроскрипки, загудел электроорган.
ЛЮБИМАЯ. Мой!
ЛЮБИМЫЙ. Моя!
Танцуют новый ТАНЕЦ, ГОВОРЯЩИЙ О ТОМ, ЧТО ОНИ БУДУТ ЖИТЬ ДОЛГО И УМРУТ В ОДИН ДЕНЬ.
ЛЮБИМЫЙ. Я подарю тебе эти горы и это небо!..
ЛЮБИМАЯ. Я подарю тебе все!..
ЛЮБИМЫЙ. Я подарю тебе это небо и эти горы!..
ЛЮБИМАЯ. Я все тебе подарю!..
Внезапно в ткань музыкального повествования вплетаются звуки НАИМОДНЕЙШЕЙ В ПЕРИОД ПОСТАНОВКИ БАЛЕТА МЕЛОДИИ, которая станет основной темой музыкального сопровождения.
ЛЮБИМЫЕ напряженно прислушиваются.
ЛЮБИМЫЙ. Неужели продают?
ЛЮБИМАЯ. Кажется, продают.
ЛЮБИМЫЙ.} Тогда скорее!..
ЛЮБИМАЯ. }
Утанцовывают в громаднейший нео-стеклянный К-ский универмаг в громаднейший отдел замечательных грампластинок.
Тут уж музыка разворачивается вовсю. Темно в ушах от пристойного воя электрогитар и бесполого грохочущего пения ломких юношеских голосов.
И опять ТАНЦУЮТ ПОЧТИ ВСЕ. Мы видим ТАНЕЦ РАБОЧИХ ПО СКЛАДУ, ТАНЕЦ СЛУЧАЙНЫХ ПОКУПАТЕЛЕЙ, ТАНЕЦ ПРОДАВЩИЦ.
И тут из всей какофонии звуков наконец-то отделяется, крепнет и уверенно звучит НАИМОДНЕЙШАЯ В ПЕРИОД ПОСТАНОВКИ БАЛЕТА МЕЛОДИЯ. ЛЮБИМЫЕ в восторге. ЛЮБИМАЯ, упоенно подпевая, танцует ВОЛШЕБНЕЙШИЙ ИЗ СВОИХ ТАНЦЕВ. ЛЮБИМЫЙ, практически желая сделать "хорошо" своей подруге, приближается к ПРОДАВЩИЦЕ и заводит с ней шутливый ТАНЕЦ НА ПРЕДМЕТ ПОКУПКИ модной пластинки. ПРОДАВЩИЦА немного колеблется – давать ли чужому человеку дефицитный товар? Приближается ЛЮБИМАЯ. Круглыми оленьими глазами смотрит она на кажущуюся "измену" того, кто лишь недавно был ей так дорог. ПРОДАВЩИЦА, со свойственной женщинам наблюдательностью, ловит злобный взгляд предполагаемой "соперницы". Мрачнеет.
ПРОДАВЩИЦА. Кончилися пласты. Нету. Все кончилися…
ЛЮБИМЫЙ огорчен. ЛЮБИМАЯ поражена и растеряна. Зло торжествует. Рухнула любовь, рухнул план приобретения модной пластинки. Они танцуют свой ТРАГИЧЕСКИЙ ТАНЕЦ ТРУДНОСТЕЙ ЛЮБВИ.
А в это время НЫНЕШНЯЯ МОЛОДЕЖЬ (отрицательная часть нынешней молодежи), отвратительно и вульгарно щекоча продавщицу, по сговору скупает у ней дефицитные пластинки для дальнейшей их перепродажи на К-ском промтоварном рынке (барахолке). ЛЮБИМЫЙ видит это, и его голубые, как небо родины, глаза загораются гневом. Он не желает мириться с пока еще существующими недостатками!
Танцуется ТАНЕЦ ТРЕБОВАНИЯ У ПРОДАВЩИЦЫ ЖАЛОБНОЙ КНИГИ. ПРОДАВЩИЦА, разумеется, отказывает в выдаче. ЛЮБИМЫЙ, разумеется, настаивает. Все с интересом следят за поединком. ЛЮБИМАЯ подбадривает ЛЮБИМОГО танцем, жестами, выкриками.
ЛЮБИМАЯ. Совсем обнаглели торгаши! Совсем совесть потеряли!
В самый кульминационный момент этих танцев на сцене появляется ЗАВЕДУЮЩАЯ ОТДЕЛОМ, дородная дама лет пятидесяти, одетая тоже во все дефицитное, с добродушным выражением красного утомленного лица.
Она танцует ТАНЕЦ ВОПРОСА о том, что случилось и почему недоволен покупатель
ЛЮБИМЫЙ объясняет ей суть конфликта, приводит факты отказа в продаже имеющегося товара, припрятывания его под прилавком, отпуска в руки сомнительным элементам. ЗАВ. ОТДЕЛОМ не верит. ЛЮБИМЫЙ указывает свидетеля. Свидетель – ЛЮБИМАЯ. ЗАВ. ОТДЕЛОМ ПРЕЗРИТЕЛЬНО смеется. Тогда ЛЮБИМЫЙ вынимает шариковую авторучку и начинает писать заявление в ОБХСС. ЗАВ. ОТДЕЛОМ в растерянности. Налицо скандал, налицо – сор из избы, лишение прогрессивки, труд на свежем воздухе. ТРАГИЧЕСКИЙ ТАНЕЦ ЗАВ. ОТДЕЛОМ.
Внезапно лицо ее светлеет. Она подзывает к себе ПРОДАВЩИЦУ и долго смотрит на нее. Цирковая дробь барабанов.
ЗАВ. ОТДЕЛОМ бьет ПРОДАВЩИЦУ по щеке.
ЗАВ. ОТДЕЛОМ. Мы никому не позволим нарушать правила советской торговли!
Довольная ПРОДАВЩИЦА утанцовывает обратно на рабочее место. Довольная ЗАВ. ОТДЕЛОМ достает из-под прилавка и вручает ЛЮБИМЫМ требуемую грампластинку. Они платят деньги. Она шутливо отказывается. Они шутливо настаивают. Она шутливо берет. Легкость, виртуозность исполнения!.. Довольные ЛЮБИМЫЕ покидают универмаг, танцуя ЛИРИЧЕСКИЙ ТАНЕЦ ВЕРЫ ВО ВСЕ ХОРОШЕЕ И ЛУЧШЕЕ.
И опять звучит прежняя тема начала балета. Опять танцуют все. СЛУЧАЙНЫЕ ПОКУПАТЕЛИ, сгибающиеся под тяжестью приобретенных ковров, СЛУЧАЙНЫЕ ПРОХОЖИЕ, рвущиеся в магазин, РАБОЧИЕ ПО СКЛАДУ, шутливо распивающие поллитру.
Танец вновь выплескивается на центральную улицу вечернего города К. Юноши и девушки вновь демонстрируют свою мощь. Они спокойны. Ведь это им принадлежит будущее.
Постепенно засыпает трудовой К. Звучат редкие гудки на станции, гаснут огни, гаснет желтый свет в выходящей на центральную улицу комнате ЛЮБИМЫХ, сломалась газосветная реклама.
На пустой сцене появляется кряхтящий человек с колотушкой. Он приплясывает, прихрамывая на одну ногу. Это – АВТОР.
АВТОР (кряхтя и приплясывая).
Скок! Скок! Скок-поскок! Открываю вам секрет Скок, скок, скок-поскок! Вы смотрели щас балет. В срок, в срок, скок-поскок, Расходитесь по домам. Там спать, там спать Очень сладко будет нам. Де-де-дефицит Утомляет ритм труда. Оп-ля! Он да, Да исчезнет-то когда? Всем – спать! Всем – спать! Надо всем набраться сил. Я – сед, я – стар, Я кричал – совсем осип! Больше не кричу! Танцевать хочу! Ай-ри-ра!
Делает несколько неуклюжих танцевальных движений, плачет.
Пауза. Звучит торжественная электронная музыка. АВТОР вытягивается и ест глазами пространство. И вдруг вновь налетает танцующий вихрь юношей и девушек. Это начинается новый день. Все танцуют. Среди прочих ЛЮБИМЫЙ и ЛЮБИМАЯ, одетые в комбинезоны. Начинается новый день. Он начинается, начинается, начинается. Все танцуют, танцуют, танцуют. Все быстрее, быстрее, быстрее, пока на самой верхней точке танца всех не скрывает занавес.
ЗАНАВЕС
ЗВУКИ МУЗЫКИ
Один уверенный завхоз, забыв, что он живет не в те времена, стал красть все на свете, за что и был разоблачен органами следствия, а вскоре уже и предстал перед судом центрального района города К.
Слушание дела шло полным ходом. Постепенно раскрывалась ошеломляющая картина злоупотреблений и безобразий. Было произнесено много правильных речей прокурором, свидетелями и частично адвокатом. Уж и завхоз Герасимчук дважды плакал как дитя, порываясь встать на колени, но удерживаемый от этого ничего не решающего поступка охраной. И уж было присутствующим совершенно ясно, что получит он, как выражаются в определенных кругах нашего общества, "на полную катушку". Уж катилось все к своему печальному и справедливому финалу, когда вдруг в маленьком зале с зелеными портьерами неожиданно раздались тихие звуки скрипки. И вышел из-за портьеры седоватый человек с орлиным носом и в очках. Бережно прижимал он к носу драгоценный инструмент. И инструмент, как бы в знак благодарности за подобное обращение, пел счастливым голосом под его быстрым смычком.
Все оцепенели. Судья, который грозно привстал, чтобы прекратить небывалое. Дежурный старшина – он кинулся было к нарушителю, но внезапно остановился, вытянув руки по швам и улыбаясь юношеской улыбкой. Конвой открыл рот. Такова была волшебная сила музыки!
Музыкант исполнил полностью Концерт для скрипки с оркестром Мендельсона и поставил инструмент около судейского столика на попа. И лишь оторвал он скрипку от лица, как все сразу узнали в нем всемирно известного исполнителя (назовем его X.).
X. тихо откашлялся и сказал так:
– Простите, что моя музыка ворвалась к вам на судебное заседание, но она тоже является свидетелем, и мы все обязаны заслушать ее показания.
– Выражайтесь, пожалуйста, яснее, гражданин, – сухо заметил судья, к которому вернулся обычный румянец. И старшина все-таки сделал шаг, и конвой напружинился, а Герасимчук непонятно для чего заплакал в третий раз.
– Хорошо, – согласился X. и рассказал следующее: – Жил на тихой улице бывшего сибирского города 3., который нынче весь ушел в воду, смытый строящимся водохранилищем ГЭС, тихий ЧЕСТНЫЙ человек. Однажды вечером он вышел на улицу немного поиграть в домино и, не застав на месте своих партнеров, решил прогуляться до пруда, затянутого зеленой ряской. Он шел, погруженный в нелегкие думы о своем складском хозяйстве, и вдруг резко остановился, как бы схваченный за ногу невидимыми пальцами. Из открытого окна доносились звуки музыки. Человек слушал их, как зачарованный приближаясь к открытому окну, за которым стоял близорукий юноша в старенькой ковбойке.
– Биц! Биц! Браво, маестро! – захлопал в ладоши человек, но юноша печально улыбнулся, опустил инструмент и сказал:
– Нет, я еще далеко не маэстро. Я только учусь.
– А трудно, однако, тебе учиться, парень? – сочувственно спросил человек.
– Да уж, – сказал юноша. – И я особенно мечтаю о хорошей скрипке, в которой мой талант зазвучал бы в полную силу.
Человек тогда ему ничего не ответил и к затянутому зеленой ряской пруду не пошел. А он направился в свой склад, и на следующий день, воскресным утром, его уже видели торгующим на барахолке новенькими кирзовыми сапогами.
Музыкант вытер вспотевший лоб. В зале стояла мертвая тишина.
– И с тех пор кто-то стал сильно помогать студенту. То подкинет на подоконник большой кусок вареной говядины, а то и деньгами – рубль, два… А однажды студент пришел домой и увидел… вот эту скрипку!
Легкий шум прошел по залу.
– …Прекрасную скрипку, неземной звук которой вы только что слышали. Но мне пора закругляться, товарищи! Буду краток. Через лавину лет я узнал, кто был этот человек. Он был и есть сидящий перед вами завхоз Герасимчук! И определенное количество процентов моего гения принадлежит ему! А гений и злодейство – две вещи несовместные! Я прошу освободить Герасимчука из-под стражи!
Легкий шум усиливался. Судья вскочил. Герасимчук ничего не видел. Слезы текли по его лицу, как дождь.
– Звонко сказано, – криво усмехнулся судья. – А известно ли вам, гражданин X., что за вашим "благодетелем" числится разбазаренного не рубль-два, кирзовые сапоги и кусок говядины, а 9584 рубля 14 копеек?
– А я получил недавно на международном конкурсе в Лодзи 10 тысяч, – возразил музыкант. – Вот они.
И он разложил перед судом тугие пачки красных купюр.
Зал шумел. Люди шевелились, вытягивали шеи. Судья тогда позвонил в колокольчик и сильно нахмурился:
– Деньги немедленно заберите. Они ваши. И я вынужден вас огорчить – ваши показания лишь немного смягчат участь подсудимого, который все-таки обязан отвечать за свои преступления по всей строгости наших законов. А вас я попрошу немедленно покинуть зал суда.
Музыкант опустил голову и сказал:
– Деньги я все равно прошу забрать в погашение. А меня, я тогда тоже умоляю, взять под стражу, ибо я развратил этого человека, сам не ведая того.
И он стал проходить за деревянную решеточку на деревянную же известную скамеечку.
Однако тут и сам Герасимчук вскочил и с высохшими слезами заявил твердо:
– Я эта… конечно, кругом виноватый подлец, граждане. Тянул со складу, как козел со стога. А вас я не допущу страдать безвинно, любимый вы мой гражданин музыкант. И червонцы вы свои спрячьте. Лучше воспитайте на них целую плеяду юных скрипачей. А мне лишь посылайте иногда маленько папиросок да сальца копченого. Тем и сочтемся. А также прошу вас, если это возможно, исполнить мне на прощание что-нибудь эдакое.
Музыкант заглянул в его одухотворенное лицо и обратился к составу суда:
– Можно?
– Вообще-то нельзя, конечно, но уж ладно, – махнул рукой судья.
Музыкант снова взялся за смычок, снова заиграл, и опять все оцепенели.
Звуки музыки заполняли маленький зал с зелеными портьерами, выплескивались на улицу, текли, вздымались, бурлили.
Правда ведь хорошо, что существует на свете скрипка?
КАЛЕНЫМ ЖЕЛЕЗОМ
Сидя на службе за государственным столом, Герберт Иванович Ревебцев собирался вечерком купить себе побольше картошечки в магазине, что на углу Парижской и Мира.
– Ведь у меня дома нету картошки, и я буду голоден, – объяснял он себе и своим сослуживцам.
И тек служебный день учреждения под аккомпанемент слов о картошке, тянулся в шуршании и шорохе казенных бумаг, проходил при щелканьи арифмометров и пишущих машинок, под разговоры о службе, о быте и о формируемых бытом личностях, а также о футболе и хоккее.
Но стрелки часов рано или поздно, но показывают полшестого. Это свойство присуще всем часам и заложено в основу их конструкции.
И вот стрелки часов показали полшестого, и Герберт Иванович вышел на улицу, потому что рабочий день его уж был окончен и настал личный вечер его.
А вечер был хорош. Вечер был фантастичен и хорош. Луна светила не в полную силу, заслоняемая легкими серыми облаками. Горели желтые фонари. Скрипел снежок. Свежевыпавший снежок. Вечер был хорош.
И Герберт Иванович, привыкший проводить личные вечера непосредственно в лучах телевизора, вдруг почувствовал какую-то бодрость и немое удивление. Шел это он себе по фантастической снежной улице и, сам себе удивляясь, думал. Он думал так:
– А ведь я сейчас дойду до угла. Да-а. И там будет. Овощной магазин будет там. Там будет овощной магазин. Зайду. Постою. Ни-ни-ни. Ни в коем случае не волноваться. Ни-ни. Будет очередь. Постою, а зато возьму полную сетку вкусной и питательной картошки. Внедренная в меня, она доставит мне приятные вкусовые ощущения, а телу даст силу, необходимую для дальнейшего проживания жизни…
Увлеченный такими своими задушевными мыслями, Герберт Иванович мало что замечал вокруг. И зря, потому что вокруг было очень много чего интересного и поучительного.
Например, около городского издательства целовалась по случаю вечера зеленая молодежь. Друг с другом. А другая молодежь спешила в вечерние вузы и техникумы с книжками под мышками и в портфелях.
А чуть поодаль, около "Гастронома", стояли, трясясь с похмелья, какие-то люди с бахромой на рукавах. Просили у прохожих денег, которых им не давали.
Зря, зря. Мог бы увидеть гражданина с булкой и в сером двубортном пальто. До пят. Гражданин делал булкой умоляющие жесты, прося впустить его в троллейбус. Нет, не пустили, ибо впускать положено на остановке, а вовсе не на перекрестке, где находился просящий.
И уж, конечно, даже и внимания не обратил Ре-вебцев на легковую черную машину, которая ехала-ехала, да вдруг внезапно и остановилась.
Вдруг остановилась машина. Остановилась внезапно, будто наткнувшись на невидимую мягкую преграду.
И из машины вышел ее шофер и сказал человеку в телогрейке, вяло сгребающему уже упомянутый свежевыпавший снежок.
Словом и улыбкой выказывая пренебрежение к выполняемому сгребальщиком труду, сказал, улыбаясь:
– Дорогой, ты вот что. Нажми мне на радиатор. Сильно.
И сел за свою черную баранку.
Трудящийся, откинув метлу, совок и лопату, полез через им же наметенный сугробчик на проезжую часть и стал нажимать на радиатор. Сильно.
Нажал. Все закрутилось и завертелось, и машина уехала. А носящий телогрейку как-то горько задумался о случившемся, настолько горько, что в рассеянности попридержал за рукав проходившего и замедлившего шаг Герберта Ивановича и попросил у него закурить.
– Да я не курю, что вы, – отчего-то стесняясь, сказал Герберт Иванович.
– Поди и не пьешь, – сказал незнакомец, тоскливо оглядев его.
– Нет-нет. Я иногда пью. Сухое. Мне вредно, я лечился, но иногда пью, – заволновался Герберт Иванович.
– Ага. Значит, не пьешь. А я вот пью. Я всю получку пропиваю. Иногда. У меня денег никогда нету.
– А работаете, простите, кем? Как специальность? – поинтересовался Ревебцев. Ему было интересно.
– Да уж какая там специальность, – размахался руками его собеседник. – Дворник – и все тут. Уборщик. И фамилия – Замошкин. Иван. Денег нету.
– Видите ли, – засмеялся интересующийся. – Денег – их никогда нет. Я помню, что был студентом. Мы получали на новые деньги рублей по… по тридцать пять. Мне не хватало. Потом первая зарплата – сто. Тоже не хватало. Сейчас работаю старшим экономистом. То есть это где-то сто пятьдесят плюс коэффициент. И ежеквартальная премия ведь еще. А денег нет. Куда они уходят?
– Да. Это ты говоришь со-о-вершенно правильно. Я вот тут недавно работал еще на ставку сторожем в кафе "Лель". Это еще шестьдесят, то есть у меня в месяц выходило чуть не сто сорок да еще плюс продукты таскал, колбасу. Как дежурство, так полная сумка. А как жил, так и живу. Правда, я пью, а ты нет, но все-таки это очень и очень странно.
Замошкин тоже разволновался и в волнении забыл все. Он стоял, не видя Герберта Ивановича. Удивлялся и Ревебцев.
– Да-а… }
– Да-а… }
– Вот как… } Говорили они
– Вот так… }
Ну, стояли они, стояли. Говорили они, говорили.