Некоторое время он хитро посматривал на меня, словно желая удостовериться, что я его не разыгрываю, затем, видимо удовлетворённый моим поведением, кивнул. Он повернулся и медленно направился к задней части моей машины. Я сунул руку в кармашек на дверце, достал бутылку "гленморанжи", отлил изрядную порцию и стал его потягивать. Лицо этого человека только что находилось в ярде от моего собственного, его зловонное дыхание проникло внутрь машины… и кто знает, сколько миллиардов вирусов влетело в неё на воздушных волнах. В таких случаях хорошо продезинфицировать рот и горло каплей шотландского виски. Помимо всего прочего, виски действует и как успокоительное. Я допил стакан и налил ещё. Вскоре я почувствовал, что тревога моя утихает. Мой взгляд упал на лежащий рядом арбуз. Я решил, что в такой момент это как раз то, что нужно, он меня освежит. Я вынул из чехла нож и вырезал толстый кусок. Потом кончиком ножа осторожно выковырял все чёрные семечки, сбрасывая их в выемку из-под вырезанного куска. Я сидел, попивая виски и закусывая его арбузом. И то и другое было восхитительно вкусно.
- Бензин готов, - сказал жуткий араб, возникнув в окне. - Теперь я проверю воду и масло.
Я бы предпочёл, чтобы он держал руки подальше от "лагонды", но, не рискуя вступать в пререкания, промолчал. Тяжело ступая, он приблизился к капоту и своей походкой напомнил мне пьяного гитлеровского штурмовика, чеканящего гусиный шаг в очень медленном темпе.
Tabes dorsalis, как Бог свят!
Есть ещё только одна болезнь, которая вызывает такую странную походку, когда страдающие ею высоко задирают ступни, - это хроническое бери-бери. Видимо, у него ещё и это. Я отрезал второй кусок арбуза и на минуту сосредоточил внимание на том, чтобы очистить его от семечек. Когда я снова посмотрел на ветровое стекло, то увидел, что араб поднял капот на высоту правой руки и склонился над мотором. Его голова и плечи мне были не видны, впрочем, и руки тоже. Что он там делает, чёрт побери? Ведь масло заливают с другой стороны. Я постучал по ветровому стеклу. Казалось, он не услышал.
- Эй, уходи оттуда! - крикнул я, высунув голову из машины.
Он медленно выпрямился, вынул правую руку из внутренности мотора, и я увидел, что в пальцах у него зажато что-то длинное, чёрное, скрученное и очень тонкое.
Боже милостивый, подумал я, он нашёл там змею!
Араб подошёл к окну и, ухмыляясь, протянул мне предмет, который держал в руке. Присмотревшись, я понял, что это вовсе не змея, а приводной ремень моей "лагонды"! Я сидел и тупо смотрел на порванный приводной ремень; меня охватила паника при мысли о тех ужасных осложнениях, которые могут меня ждать из-за того, что я внезапно застрял в незнакомом месте, да ещё рядом с этим отвратительным человеком.
- Вы видите, он висел на ниточке, - сказал араб. - Хорошо, что я заметил.
Я взял у него приводной ремень и внимательно его осмотрел.
- Ты его подрезал! - крикнул я.
- Подрезал? - спокойно переспросил он. - Для чего мне его резать?
Честно говоря, я был не в состоянии определить, подрезал он его или нет. Если да, то ему пришлось позаботиться ещё и о том, чтобы обработать повреждённые концы каким-нибудь инструментом, дабы создать видимость естественного обрыва. Но при всём том я полагал, что он всё-таки подрезал приводной ремень, и если так, то меня ждут ещё куда большие неприятности.
- Ты, конечно, знаешь, что я не могу продолжать путь без приводного ремня? - спросил я у него.
Он снова ухмыльнулся своим ужасным искривлённым ртом, обнажив изъязвлённые дёсны.
- Если вы сейчас поедете, - сказал он, - то закипите через три минуты.
- Так что же ты предлагаешь?
- Я достану другой приводной ремень.
- А ты можешь?
- Конечно. Здесь есть телефон, если вы заплатите за разговор, я позвоню в Исмаилию. А если в Исмаилии их нет, я позвоню в Каир. Нет проблем.
- Нет проблем! - воскликнул я, выбираясь из машины. - А когда, скажи на милость, они доставят его в это проклятое место?
- Каждое утро около десяти часов здесь проходит почтовый грузовик. Завтра и получите.
У этого человека на всё был ответ. Он отвечал даже не задумываясь.
Этот ублюдок, подумал я, и раньше разрезал приводные ремни.
Теперь я был начеку и не спускал с него глаз.
- В Исмаилии вряд ли найдётся приводной ремень для машины этой марки, - сказал я. - Придётся высылать из Каира. Я сам позвоню туда. - То обстоятельство, что здесь есть телефон, немного успокаивало меня. Телефонные столбы тянулись вдоль всей дороги через пустыню, и я видел, что от ближайшего к моей машине столба к лачуге отведены два провода. - Я попрошу агента в Каире срочно отправить сюда специальный транспорт.
Араб посмотрел на дорогу, ведущую в Каир, от которого нас отделяло миль двести.
- Кто поедет шесть часов сюда и шесть обратно только для того, чтобы привезти один приводной ремень? - сказал он. - С почтой будет не дольше.
- Покажи мне, где телефон, - сказал я и направился к лачуге, но тут меня осенила страшная мысль, и я застыл на месте.
Как смогу я прикоснуться к этому заражённому аппарату? Прижать к уху мембрану, поднести ко рту микрофон, ведь они почти наверняка соприкоснутся. Я в грош не ставил мнение медиков, согласно которому сифилис невозможно подхватить иначе, чем через прямой контакт. Сифилитический микрофон есть сифилитический микрофон, и ничто меня не заставит поднести эту заразу ко рту, нет уж, благодарю покорно. Я туда и близко не подойду.
Я стоял под палящим послеполуденным солнцем и смотрел на араба, на его жуткое, обезображенное болезнью лицо, а араб смотрел на меня невозмутимо, безмятежно, будто ничего не случилось.
- Вам нужен телефон? - спросил он.
- Нет. Ты умеешь читать по-английски?
- Да, конечно.
- Прекрасно. Я напишу тебе фамилии торговых агентов и марку машины, а также свою фамилию. Они меня знают. Ты скажешь им, что мне нужно. И послушай… попроси их сразу же выслать специальную машину за мой счёт. Я хорошо им заплачу. А если они откажутся, скажи им, что они должны доставить ремень в Исмаилию так, чтобы его успел захватить почтовый грузовик. Ты понял?
- Нет проблем.
Итак, я написал всё, что нужно, на листе бумаги и отдал его арабу. Он своей медленной тяжёлой походкой направился к лачуге и исчез внутри. Я опустил капот машины. Затем вернулся и сел на место водителя, чтобы обдумать своё положение.
Налив себе ещё порцию виски, я закурил сигарету. На дороге должен быть какой-нибудь транспорт. Кто-нибудь обязательно появится до наступления ночи, но спасёт ли это меня? Нет, вряд ли - если только я не решусь проголосовать и оставить "лагонду" и весь мой багаж на милость араба. Готов ли я это сделать? Не знаю. Может быть, и да. Но если придётся провести ночь здесь, я запрусь в машине и попытаюсь не спать как можно дольше. Ни за что на свете я не войду в лачугу, где живёт это существо, и не дотронусь до его пищи. У меня есть виски и вода, у меня есть половина арбуза и плитка шоколада. Этого вполне достаточно.
Жара была невыносимой. Термометр в машине стоял где-то на 104 градусах. Снаружи, на солнце, было ещё жарче. Я был весь мокрый от пота. Господи, где меня угораздило застрять! И что за компаньон!
Через пятнадцать минут араб вышел из лачуги. Я смотрел, как он идёт к машине.
- Я говорил с гаражом в Каире, - сказал он, всовывая голову в окно машины. - Приводной ремень прибудет завтра с почтовым грузовиком. Всё устроено.
- А ты не спросил, нельзя ли его прислать немедленно?
- Они сказали, что это исключено.
- А ты уверен, что спросил их?
Он склонил голову набок и ухмыльнулся своей нахальной, хитрой ухмылкой. Я отвернулся и ждал, когда он отойдёт. Он не двигался с места.
- У нас есть дом для гостей, - сказал он. - Вы можете там хорошо выспаться. Моя жена приготовит еду, но вы должны заплатить.
- Кто ещё живёт здесь кроме тебя и твоей жены?
- Ещё один человек. - Он махнул рукой, указывая на три лачуги по ту сторону дороги, и я, повернув голову, увидел в дверях средней из них невысокого, кряжистого человека, одетого в грязные брюки и рубашку цвета хаки. Он стоял в тени дверного проёма совершенно неподвижно, и руки его висели по бокам. Он смотрел на меня.
- Кто это? - спросил я.
- Салех.
- А что он тут делает?
- Он помогает.
- Я буду спать в машине, - сказал я. - И твоей жене нет надобности готовить мне еду. У меня есть своя.
Араб пожал плечами и пошёл к лачуге, где был телефон. Я остался в машине. Что ещё мне было делать? Часы показывали половину третьего. Через три-четыре часа жара начнёт спадать. Тогда я смогу немного пройтись и, может быть, поймать нескольких скорпионов. А тем временем следовало хоть как-то воспользоваться своим положением. Я перегнулся к заднему сиденью, где держал коробки с книгами, и, не глядя, взял первую попавшуюся. В коробке лежало тридцать или сорок из лучших в мире книг, каждую из них можно перечитывать сотни раз, и с каждым разом она становится всё лучше. У меня в руках оказалась "Естественная история" Селборна. Я наугад раскрыл её.
"…В этой деревне больше двадцати лет назад жил слабоумный юноша, которого я хорошо помню и который с детства питал какое-то особенное пристрастие к пчёлам: пчёлы были его пищей, его развлечением, его единственной страстью. И поскольку у людей его типа редко бывает больше одной привязанности, то и он направил всю свою энергию на это увлечение. Зимой он коротал время у огня в отцовском доме в состоянии вялой апатии и редко покидал своё место у камина; зато летом он словно оживал и всё время проводил, охотясь в полях и на солнечных берегах. Его добычей были пчёлы-медоносы, шмели, осы, где бы он их ни находил. Он не понимал, что они могут его ужалить, и хватал их nudis manibus, мигом лишал оружия и высасывал из брюшек мёд. Иногда он в великом множестве засовывал своих пленников под рубашку, иногда заточал в бутылки. Он был настоящий merops apiaster, или большой любитель пчёл, и являлся подлинным бичом для всех, кто их держал, поскольку проскальзывал на пасеки, усаживался на землю перед ульем и принимался стучать по нему пальцами, собирая выползающих пчёл. Бывали случаи, когда он переворачивал ульи, чтобы добраться до мёда, который любил сверх всякой меры. Всюду, где варили из мёда какие-нибудь напитки, он слонялся вокруг чанов и бочек, выпрашивая хоть капельку того, что называл медовым вином. Где бы его ни встретили, он всегда издавал губами звук, похожий на пчелиное жужжанье…"
Я оторвался от книги и огляделся. Человека, неподвижно стоявшего на другой стороне дороги, не было видно. Поблизости ни одной живой души. Царившая вокруг тишина внушала суеверный ужас, покой, мёртвый покой и запустение повергали в глубокое уныние. Я знал, что за мной наблюдают. Знал, что каждый глоток виски, каждая затяжка не остаются незамеченными. Я не приемлю насилия и никогда не ношу оружия. Но сейчас оно могло бы мне пригодиться. Какое-то время я размышлял, не завести ли мотор и не рвануть ли по дороге, пока не закипит вода в радиаторе. Но как далеко я смогу уехать? При такой жаре, да ещё без приводного ремня, - не слишком далеко. Может быть, милю, самое большее две…
Нет, Бог с ним. Останусь там, где я есть, и почитаю.
Должно быть, примерно через час я заметил тёмную точку, которая двигалась по дороге со стороны Иерусалима. Не отрывая от неё взгляда, я отложил книгу. Двигаясь с огромной, поистине удивительной скоростью, точка становилась всё больше и больше. Я вышел из "лагонды" и быстро подошёл к обочине дороги, чтобы дать знак водителю остановиться.
Машина приближалась и на расстоянии примерно в четверть мили от меня начала снижать скорость. И тут я обратил внимание на форму радиатора. Это был "роллс-ройс"! Я поднял руку и не опускал её, пока большой зелёный автомобиль с мужчиной за рулём не съехал с дороги и не остановился рядом с моей "лагондой". Я чувствовал себя на седьмом небе. Будь это "форд" или "моррис", я не был бы на седьмом небе. Тот факт, что это "роллс-ройс" хотя "бентли", "исотта" или ещё одна "лагонда" тоже подошли бы, - был надёжной гарантией, что я получу необходимую помощь; ведь - не знаю, известно вам это или нет, - владельцев очень дорогих автомобилей связывают крепкие, почти братские узы. Они автоматически уважают друг друга по той простой причине, что богатство уважает богатство. Пожалуй, нет в мире никого, кого бы очень богатый человек уважал больше, чем другого очень богатого человека, и именно поэтому они, естественно, ищу друг друга, где бы ни оказались. При встрече они пользуются самыми различными опознавательными знаками. Среди женщин это, как правило, массивные драгоценности, но дорогой автомобиль приемлем для представителей обоих полов. Это своего рода дорожный рекламный щит, публичная декларация богатств и как таковой служит членским билетом для входа в блестящее неофициальное общество - Союз Очень Богатых Людей. Я сам являюсь членом этого общества с большим стажем, что доставляет мне немалое удовольствие. Когда я встречаю другого его члена, как сейчас, я немедленно ощущаю наше родство. Я испытываю к нему уважение. Мы говорим на одном языке. Он один из нас. Таким образом, я имел все основания быть на седьмом небе.
Водитель "роллса" выбрался из машины и пошёл мне навстречу. Это был невысокий смуглый брюнет, одетый в безукоризненный белый полотняный костюм. Очевидно, сириец, подумал я. А может, и грек. В знойный день он словно не чувствовал жары.
- Добрый день, - сказал он. - У вас неприятности?
Я поздоровался и подробно рассказал ему о том, что произошло.
- Мой дорогой друг, - сказал он на прекрасном английском, - ах, мой дорогой друг, как всё это досадно. Что за невезение. В таком месте лучше не застревать.
- Да уж.
- И вы говорите, что новый приводной ремень точно заказан?
- Да, если можно положиться на слова владельца этого заведения.
Араб, который вышел из своей лачуги буквально за несколько секунд до того, как "роллс" остановился, теперь подошёл к нам, и незнакомец быстро спросил его по-арабски о шагах, которые он предпринял в моих интересах. Мне показалось, что эти двое достаточно хорошо знают друг друга, и было видно, что араб испытывает священный трепет перед вновь прибывшим. Он чуть ли не стелился по земле в его присутствии.
- Что ж, похоже, всё будет в порядке, - сказал наконец незнакомец, повернувшись ко мне. - Но совершенно очевидно, что до утра вам отсюда не уехать. Куда вы держите путь?
- В Иерусалим. И мне совершенно не улыбается провести ночь в этом аду.
- Не сомневаюсь, мой дорогой. Это было бы крайне неудобно.
Он улыбнулся, показав ослепительно белые зубы. Затем вынул портсигар и предложил мне сигарету. Портсигар был золотой и снаружи по диагонали инкрустирован зелёной яшмой. Красивая вещь. Я взял сигарету. Он дал мне прикурить, затем прикурил сам.
Незнакомец сделал длинную затяжку. Потом откинул голову и выпустил дым в сторону солнца.
- Мы оба получим солнечный удар, если простоим здесь ещё немного, сказал он. - Вы разрешите сделать вам одно предложение?
- Да, конечно.
- Надеюсь, вы не сочтёте меня слишком назойливым для совершенно незнакомого человека…
- Ну что вы…
- Совершенно ясно, что здесь вы оставаться не можете, и поэтому я предлагаю вам вернуться назад и провести ночь в моём доме.
Вот так-то! "Роллс-ройс" улыбался "лагонде" - улыбался, как никогда бы не улыбнулся "форду" или "моррису".
- Вы хотите сказать, в Исмаилию? - спросил я.
- Нет, нет, - рассмеялся он. - Я живу здесь, совсем рядом. - Он махнул рукой в ту сторону, откуда приехал.
- Но ведь вы ехали в Исмаилию? Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня вы изменили свои планы.
- Я вовсе не ехал в Исмаилию. Я приехал сюда забрать почту. Мой дом возможно, вас это удивит - совсем близко отсюда. Видите вон ту гору? Это Магара. Я живу сразу за ней.
Я поглядел на гору. Она высилась в десяти милях к северу - кусок жёлтой скалы тысячи две футов высотой.
- Вы действительно хотите сказать, что у вас дом посреди этой пустыни? - спросил я.
- Вы мне не верите?
- Конечно же, я вам верю, - поспешил сказать я. - Меня ничем больше не удивишь. Кроме, пожалуй… - и тут я улыбнулся ему в ответ, - кроме того, что посреди пустыни я встретил незнакомого человека, который отнёсся ко мне как к брату. Я потрясён вашим предложением.
- Ерунда, мой дорогой друг. У меня абсолютно эгоистические мотивы. В этих местах не так легко встретить человека из цивилизованного общества. Я счастлив, что могу пригласить гостя к обеду. Разрешите представиться Абдул Азиз. - Он слегка поклонился.
- Освальд Корнелиус, - сказал я. - Очень приятно.
Мы пожали друг другу руки.
- Я время от времени живу в Бейруте.
- А я живу в Париже.
- Восхитительно. Ну что, едем? Вы готовы?
- Но моя машина… - сказал я. - Её можно здесь оставить? Это не опасно?
- Не беспокойтесь. Омар - мой друг. Он не слишком презентабелен на вид, бедняга, но, если вы со мной, он вас не подведёт. А второй, Салех, отличный механик. Завтра, когда прибудет новый приводной ремень, он его приладит. Сейчас я ему всё скажу.
Пока мы разговаривали, к нам подошёл Салех, человек, живший через дорогу. Мистер Азиз дал ему необходимые указания. Затем поговорил с обоими относительно сохранности "лагонды". Он был лаконичен и резок. Омар и Салех стояли, неуклюже кланяясь и почёсываясь. Я пошёл к "лагонде" за саквояжем. Мне не терпелось переодеться.
- Между прочим, - окликнул меня мистер Азиз, - к обеду я обычно надеваю чёрный галстук.
- Разумеется, - пробормотал я, - поспешно кинув обратно в машину один саквояж и беря другой.
- Я это делаю главным образом для дам. Им самим очень нравится переодеваться к обеду.
Я резко повернулся и поглядел на него, но он уже садился в машину.
- Готовы? - спросил он меня.
Я положил саквояж на заднее сиденье "роллса". Затем сел впереди рядом с хозяином, и мы тронулись в путь.
По дороге мы разговаривали о том о сём. Он сообщил мне, что торгует коврами, имеет агентства в Бейруте и Дамаске. Его предки, сказал он, занимались этим делом сотни лет.
Я невзначай упомянул, что в Париже, на полу моей спальни, лежит дамасский ковёр семнадцатого века.
- Не может быть! Неужели вы это всерьёз! - воскликнул он и от волнения чуть не съехал с дороги. - Шёлк и шерсть на шёлковой основе? С серебряными и золотыми нитями по фону?
- Да, - сказал я. - Совершенно верно.
- Но, мой дорогой друг! Такую вещь нельзя класть на пол!
- Его касаются только босые ноги, - сказал я.
Это ему понравилось. Мне показалось, что ковры он любит почти так же, как я синие вазы эпохи Чин Хоа.