И пока не возбудилось окончательно уголовное дело или не напали на след их люди Султана, лучше бы им куда-нибудь за пределы отечественные поторопиться. Не сидеть в Тульской области на даче одного из приятелей художника, не наслаждаться обществом друг друга и хороших, умных книг, не впадать в запойное рисование портретов Жанны, меняя прежнюю манеру письма все сильней и сильней – да еще как здорово меняя! – не ездить в Ясную Поляну к одинокой могиле Льва Толстого на краю оврага, не бродить, взявшись за руки, по живописным поленовским местам с полноводной Окой и устремленными к высокому небу соснами, а быстро делать, что называется, ноги. Хоть в ту же Индию, коли она им так приглянулась. Будут ли они там нужны кому-нибудь, найдут ли свое место обетованное – большой вопрос, но вот что друг другу они нужны – это несомненно. А большего, может, им и не надо…
Да, пусть все спят – и хорошие люди, и плохие, и те, кто никак не может определиться. Потому что хорошим людям вообще жить трудно, а у нас – так особенно. Не востребовано у нас это качество, ну что тут поделаешь. Другие, противоположные, – еще как востребованы, впору уже в анкетах на недурно оплачиваемую работу писать: "убежденный мерзавец", "гад конченый", "уникальнейшая сволочь", "выжига", "моральный урод и нравственный извращенец", "воцерковленный антихрист", "совести ни на грош", "ой, ну я прям такая гнида" и т.д., и т.п. – и всё, тут же распахнутся охраняемые двери: "Пожалуйста, проходите, начинайте у нас свой карьерный рост". А напишет кто: "хороший человек", "имею совесть" или, не приведи Господь, "честный" – плюнут ему в эту анкету – и пинком под зад. Чтобы не мешал укреплять конкурентоспособный корпоративный дух. Потому и определиться сейчас многим трудно, что боятся они в нынешней действительности ни за понюх пропасть. Так что уж сон спокойный хорошие люди заслужили. Пусть хоть там почувствуют себя нужными и счастливыми. И неопределившиеся пусть поспят, ведь говорят же некоторые, будто во сне душа воспаряет и где-то в горних высях обретается, глядишь, на время от тела грешного освободившись, она и поможет им с выбором. И плохие пусть спят – хотя бы во сне не будут мешать ни тем, ни другим.
А прежде чем покинуть окончательно спящих и засыпающих и дать им наконец спокойно от всего отдохнуть, окинем прощальным взглядом неказистую нашу, но все же приятную глазу местность (особенно приятную почему-то, когда на ней не видно нас), чьи подробности уж совсем растворились в ночи, оставив одни вырезанные из неба ближние силуэты, достанем из памяти увиденное при свете дня, сравним, сморгнем, отвернемся, и хотя подслушивать, кто же спорит, нехорошо, но все же прислушаемся – и, глядишь, долетит до нас напоследок чей-то шепот – откуда? не из того ли окна?.. или из этого?.. или вон из того, подальше?.. или вовсе не из окна, но тогда откуда, не из земли же, в самом деле?.. Хотя какая разница – откуда, просто прислушаемся к одинокому этому голосу – слабому, еле слышному, затихающему, кажется – готовому покинуть нас навсегда, и что тогда с нами произойдет – мор ли, глад ли, геенна ли огненная, сошествие неисчислимых вод, тьмы египетской или туч прожорливой саранчи, падение ли сокрушительных тел небесных или разверстие под ногами почв – никому неведомо, потому что, кто знает, вдруг лишь один этот голос и удерживает нашу насквозь раздрызганную, пропитую да проворованную страну от совсем уж крайнего непотребства и перевешивает пока чашу незримых весов, не давая свершиться тому, чего мы, может статься, уже заслужили…
– Господи всевышний, Отец наш и Заступник, прости и помилуй всех нас, грешных, ибо не ведаем мы, что творим.
Сынка моего, Петьку, прости, Господи, он ведь хороший, только характером слабый, потому и пьет. У него же руки золотые, он ими все сделать может, только воровать вот не умеет, потому, видать, эти руки никому нынче-то и не нужны. Вон он мне какую антресольку ладную в коридоре сотворил, чтоб я могла спать там спокойно и всем не мешать. А когда трезвый и Лизки, супружницы его, рядом нет, он вообще добрый – и слово хорошее может сказать, и даже помочь с антресольки спуститься. А что за пенсию кричал матерно, что я вчера до дому не донесла, и рукам волю дал, – так это, может, ему и не столько денег жалко было, как испугался за меня.
И парней тех двух, которые пенсию у меня на улице отняли, прости, Господи. Мне-то что – хлеб у меня пока есть, вода с крану течет... да и привыкшая я, уж как-нибудь до следующей с Твоей помощью доживу, а у них, может, детишки дома голодные плачут. Ведь не пойдут же здоровые парни просто так старух грабить, ведь правда же, Господи?!
И Лизку, Господи, прости. Она по натуре не злая, больше придуривается. У нее работа такая вредная вытрезвительная, иначе нельзя. Насмотрится у себя в больничке за смену-другую на всяких, домой придет – здесь такой же лежит. И двое детей на руках – это ж не абы что, а ответственность, поди сейчас прокорми-подыми, все же кругом таких денег стоит, а зарплата санитаркина – слезы одни. И за жиличками надо следить, которых она в мою бывшую комнату с рынка пустила.
И жиличек этих, Господи, прости. Ведь не от хорошей жизни они сюда едут и готовы вшестером-ввосьмером в одной комнатке жить. Это с виду они такие хабалистые, а в душе-то добрые. Вон Лейла мне кофту подарила, почти целую, зимой теперь хорошо будет, тепло бутылки пустые для Петеньки собирать. А Олеся сегодня кусок колбасы дала... Ты уж прости нас за эту колбасу, Господи, я знаю, что пост, что нельзя, но я ее уж который год только за стеклом в витринах и вижу, а Олеся протянула: "На, мать, поешь", ну и не вынесла я искушения, съела. Ой, и до чего же вкусная колбаса, прости меня, Господи, прямо райская!..
И внукам моим, Господи, помоги вырасти здоровыми, счастливыми и не озлобиться. Димочке помоги ученым каким-нибудь стать или доктором, очень он любит очки мои разглядывать и примерять, прям не оторвешь. И хорошо бы докторам хоть бы что-то стали платить, а то вон, Лизка говорила, тоже бедствуют. А Олечке помоги актрисой стать, уж как она крутится перед зеркалом – и одним бочком, и другим, бровки нахмурит, улыбнется, ручкой поведет, ножкой топнет, а танцует-то как, а поет – ну чистая Мордюкова покойная, тьфу, да типун мне на язык, прости Господи! И любят они меня, Господи, любят – то конфетку сосальную сунут, то тайком от матери дадут телевизор поглядеть.
И всем детишкам, Господи, помоги, чтоб жизнь у них была хорошая и счастливая, и чтоб войны никакой не было, и чтоб все напасти их миновали. И родителям их помоги, чтоб могли и одеть детишек своих, и накормить, и выучить, и чтоб не сердились на них, не обижали и помнили: детишки – это ведь самое-самое главное, а все остальное уж как-нибудь да приложится. И прошу Тебя, Господи, не допусти Ты больше нигде того, что было в этом… Беслане… ведь так душа и болит, ну как же так можно, а?.. ну я очень Тебя прошу, не допусти…
И этого, как его, Господи, вот запамятовала, ну что деньги тут у нас, когда муж мой покойный был еще жив, собирал, обещая большие проценты, а потом ничего так и не отдал, тоже прости. Плохо я о нем Тебе говорила, жаловалась, а он бы, может, и отдал когда-никогда, да тут вдруг, люди рассказывают, смерть где-то за границей принял мученическую, лютую – от икры. Да, да, так и говорят, вряд ли врут: что икры много откушал, – может, уж пропадать она у него начала, не знаю, – а она же вроде для желудка тяжелая, ну и выпил, конечно, как без того – и нет бы ему отдохнуть, нет, увлекся, полез в водоем свой при доме с певичкой какой-то, тоже нашей, гостившей, купаться – и утоп. А певичка-то из этих, из новых, не Зыкина, чай, не Русланова, не Шульженко, голосочек слабенький, почитай, что и нет, она: "Ай!.. Ой!.. Эй!.. Помогите!.." – да еще и по-нашему, не по-заграничному, пока до другого дома вдалеке докричалась, пока там поняли, пока то да се – из него уж мальки осетриные, говорят, вместо пузырей пошли... Прямо ужас какой-то… И если вдруг он из-за слов моих дурных где-нибудь там, не у Тебя, а у врага Твоего, варится или жарится, то помилуй Ты его, Господи, возьми к Себе, пусть лучше яблочки райские кушает, они икры-то полезней...
И этих, что в телевизоре так стыдно кривляются, тоже прости. Ты же их Сам умом и талантами обделил, так чего ж с них теперь взять? И начальство с них, небось, строго требует, вот они и делают, что могут. А могут-то, Сам знаешь…
И мэра нашего покойного Егорку, Егора Степаныча, прости, Господи. Я ведь его, беспутного, сызмальства помню, безобразничал он, разбойничал, потом в область перебрался, но ведь одумался, говорят, вон какой важный стал, в партию эту нынешнюю вступил имени России, а что на прошлой неделе чуть меня машиной своей рычащей не задавил, и обругал нехорошо, и падалью назвал, и плюнул, так это ж в сердцах, и все одно не попал. Ему же, небось, по срочному делу государственному было надо, а тут я, дура старая, с клюкой на переходе замешкалась, проехать мешаю. А и задавил бы, кому я нужна, глядишь – и отмучилась бы.
И вообще начальство это всякое, Господи, прости. У него же работа такая – стращать да не пущать, иначе ж кому оно такое будет нужно.
И депутатов всех этих, Господи, прости. Они ж пока съедутся, обустроются, а еще родня, а друзья-знакомые-благодетели – обо всех же порадеть надо, да и себя не забыть – где уж им в таких заботах о своих обещаниях да нас упомнить. Да и не обещают они уж боле, кажись, ничего, а так, своему чему-то из телевизора горделиво радуются.
И президентов этих наших, Господи, не поймешь – кто из них ныне кто, прости. Они ведь стараются: и в Кремле вон с министрами грозно сидят и во все вникают, и в церкви стоят, и ездют-летают всюду, и с людьми простыми рядом постоять не гнушаются, и выступают, и слова правильные говорят, хоть порой и непонятные, но уж больно они какие-то меленькие, а их везде такая свита сытая окружает... такая... ну где уж им за этими животами да лицами тучными разглядеть, как мы все остальные маемся.
И американцев этих, что нам до сих пор исподтишка всё вредят вместе с немцами всякими, французами, англичанами и прочими грузинцами, хоть мы на них в телевизоре и сердимся, и поучаем, что это нехорошо, и эстонцев с поляками, что нас теперь так не любят, и бывших наших братьев, а теперь просто соседей украинцев с белорусами, и евреев с арабами, что никак меж собой замириться не могут и дружно рядом жить – а жизнь-то земная одна, другой не будет, и такая короткая, и киргизов-узбеков-казахов с таджиками, что у нас теперь за гроши бесправно работают, прямо хуже, чем мы, и молдаван, и армян, и азербайжанцев – пусть простят и не обижаются, если неправильно их нацию назвала, и белых, и черных, и китайцев, и мексиканцев – чтоб они не страдали, как в своих сериях, и нас, русских, – всех-всех-всех, Господи, прошу Тебя, помилуй, спаси и сохрани!..
А если уж надо кого покарать Тебе, Господи, за грехи – ну и для острастки там, для примера, чтобы не забывали о власти Твоей и про душу свою бессмертную, Тебе принадлежащую, помнили, то покарай тогда одну меня, грешную, да за ту же вон колбасу нынешнюю неправедную покарай!..