* * *
Бестужев подготовился к докладу и собирался уже было идти к шефу, как тот вдруг сам его срочно вызвал. В кабинете за длинным столом сидели несколько человек из "близкого круга" губернатора. Обсуждался предстоящий неофициальный визит Карнаухова, который буквально на днях должен был прилететь. За каждым из сидящих была закреплена своя зона ответственности: кто-то отвечал за охоту и рыбалку, кто-то за баню и застолье, кто-то за транспорт и гостиничные апартаменты. Людям это дело было не в диковинку, но губернатору хотелось исключить малейшие накладки.
– Как у тебя с художником? – спросил он Бестужева.
Николай Иванович чуть помедлил с ответом.
– Всё нормально, – сказал он. – Но разрешите о деталях доложить отдельно.
Когда совещание закончилось, и они остались вдвоем, Бестужев подробно изложил ситуацию.
– Семьдесят тысяч? – поразился губернатор. – Портрет из золота, что ли? Хорошо ребята устроились. Мне бы такую работёнку. Тут порою ночами не спишь, весь в заботах, а этот крендель не сеет, не пашет, елдой помахивает и горя не знает. Коля, им надо укорот сделать, пусть не борзеют.
– Думал я уже, с какого боку их прихватить, – сказал Бестужев. – Но проблематично. Как бы вообще всё дело не запортачить. У них ведь на все мои уговоры один ответ: не хотите, как хотите. А ведь мы хотим. Да и что с них взять. Я справки навел. Сам художник работает сторожем в детском садике, а его напарник вместе с женой торгует обувью на базаре. Конечно, художника из сторожей можно уволить, но его этим вряд ли напугаешь, если он свои картины за такие бешеные бабки рисует. Напарника можно проверкой по налогам напрячь. Но опять же, что это даст? Они ведь могут психануть, и тогда не видать Карнаухову своего портрета.
– А он что, этот Сидоров, такой незаменимый? – спросил губернатор.
– В том-то и дело, что он один такой уродился. Этим они, паразиты, и пользуются.
– Расстраиваешь ты меня, Коля, – сказал губернатор, закуривая. – Нам никак нельзя допустить, чтобы художник психанул. Выходит, что придется платить.
– Деваться некуда, – подтвердил Бестужев. – Потом с ними разберемся.
– Ты бы дал мне взглянуть на эти чудо-портреты. Сфотографировал бы их, что ли.
– Зачем фотографировать? Они же есть в Интернете. – Бестужев придвинул к себе губернаторский ноутбук и через минуту вернул его обратно. – Вот, полюбуйтесь.
"Листая" портреты, губернатор задумчиво произнес:
– Странно, в Интернете они есть, значит, всем всё известно. Но непонятная тишина вокруг, будто тайна какая-то.
– И у меня похожее ощущение, – подхватил Бестужев. – Я почему не стал сегодня при всех докладывать? Стыдно мне! Не хочется позориться. Кажется, что если начнешь при людях всерьез обсуждать эту хрень, тебя посчитают дебилом. Возможно, такие мысли не только у меня.
– Да, возможно, – согласился губернатор. – Но ты можешь мне объяснить, на кой ляд Владиславу Евгеньевичу, обласканному на самом высоком уровне, человеку, от которого зависит судьба многих уважаемых людей и который не привык заниматься ерундой, зачем ему этот уринальный портрет?
– Сам не могу взять в толк, – признался Бестужев.
* * *
Сначала прилетел референт Карнаухова. На первой же встрече с губернатором он сообщил, что всякие там охоты, рыбалки и прочие увеселения отменяются в связи с недостатком времени у Владислава Евгеньевича. В представленной губернатором программе были вычеркнуты все пункты, кроме одного – "Встреча с художником Анатолием Сидоровым".
Референту вместе с двумя прилетевшими с ним высокими, статными молодцами требовалось непременно осмотреть мастерскую художника на предмет безопасности. Бестужев немедленно вызвонил Рюмина, изъявил готовность передать деньги и обговорить назавтра время сеанса, для чего необходимо встретиться в мастерской.
– Да зачем именно в мастерской? Давайте где-нибудь пересечёмся, – предложил Рюмин.
– Нет, только там, – твердо сказал Бестужев. – Мне нужно еще кое-что там посмотреть. И очень прошу обеспечить присутствие Анатолия Петровича.
– А это зачем?
– Я отдаю немалую сумму и хочу наконец-то увидеть того, кому деньги предназначены. Договорились?
– Постараюсь его уговорить, но не гарантирую, – недовольно промямлили в трубке.
Когда они вшестером нагрянули в мастерскую (к москвичам присоединились товарищ из местных органов и участковый), Бестужев с удовлетворением наблюдал на лице Рюмина удивление и замешательство. Но ни тени испуга, негодяй, не выказал. Москвичи рассредоточились по помещению, исследуя его закоулки, а товарищ из органов попросил у Рюмина документики.
– Паспорт с собой не ношу, водительские права – пожалуйста, – сказал Рюмин. И спросил у Бестужева: – А в чем дело-то?
– Ничего страшного, так, необходимые формальности, – ответил Бестужев. – Что-то Анатолия Петровича не вижу. Где он?
– Его не будет сегодня.
– Виктор Алексеевич, почему вы здесь и что делаете? Где настоящие хозяева мастерской? – поинтересовался товарищ из органов.
– Мастерская принадлежит моему другу Володе Климачёву. Он сейчас в отъезде. Иногда дает мне ключи, чтобы я мог здесь поработать, – спокойно объяснил Рюмин. Обращаясь к Бестужеву, он сказал, всем своим видом выражая сожаление: – Наверное, зря весь этот… кипиш. Анатолий Петрович неважно себя чувствует.
– Вы решили нас шантажировать? – не выдержал Бестужев.
– Ну вот, сразу шантаж. Любой из нас может заболеть, все под Богом ходим, – заскучал Рюмин.
– Ладно, ладно, не обижайтесь, Виктор Алексеевич, уж и пошутить нельзя. – Обеспокоенный Бестужев выдавил из себя улыбку. – Давайте пройдем в укромное местечко, потолковать надо.
Они вдвоем переместились в кухонный закуток.
– Поймите, Виктор Алексеевич, это очень важная персона, поэтому приходится предпринимать все необходимые предосторожности согласно регламенту, – тихо и значительно произнес Бестужев.
– Неужели это президент Соединенных Штатов? – спросил Рюмин.
– Очень прошу вас отнестись со всей ответственностью к завтрашнему мероприятию, – продолжал Бестужев, стараясь не обращать внимание на зубоскальство наглеца. – Лукавить не буду, от этого зависит, насколько спокойно мы с вами будем жить дальше. Бывают в жизни моменты, которые определяют судьбу. Вы понимаете?
– Нам бояться нечего, мы свое дело знаем. И деньги отрабатываем на совесть, – уверенно сказал Рюмин.
– Вот и славно. Но мое дело предупредить.
На кухонном столе был подписан договор в двух экземплярах. Бестужев отдал деньги, и они расстались до завтра.
* * *
Самолет с Карнауховым приземлился к о б ед у.
Бестужев присутствовал в губернаторской свите, встречающей высокого гостя в аэропорту. Он не раз видел Карнаухова по телевизору, восседающего на важных правительственных совещаниях рядом с первыми лицами, но сейчас, в живую, молодость Владислава Евгеньевича, одетого в пуховичок, в джинсики, особенно бросалась в глаза. Пацан! Какой-то белобрысый пацан спускался почти бегом по трапу навстречу солидным, серьезным мужикам, спешащим пожать ему руку.
Бестужев знал от губернатора, что первоначально Карнаухов сразу из аэропорта хотел ехать к художнику, а от него обратно в аэропорт. Однако губернатор, калач тёртый, никак не мог такое допустить. Во-первых, это было бы проявлением оскорбительного неуважения по отношению к нему лично и его унижением в глазах подчиненных. Во-вторых, был у губернатора свой отдельный интерес к неформальному общению с молодым московским сановником: очень он надеялся заручиться у Карнаухова поддержкой в получении из федерального бюджета денег на региональные инвестиционные проекты. Поэтому он велел Бестужеву договориться с художником на шесть часов вечера, чтобы пока Карнаухов ждет, пока то да сё, можно было бы ввести его в курс экономического положения, сложившегося в регионе, и обосновать крайнюю необходимость в федеральной поддержке.
В ожидании шести часов Бестужев не находил себе места. Ответственность, возложенная на него, была огромная, а у него не получалось, как он привык, контролировать ситуацию. Его бесило то, что художник и его напарник совершенно от него не зависели. В любое время Рюмин мог ему позвонить и сказать: ой, извините, мол, ничего не получается, Анатолий Петрович недомогает, типа, струя ослабла, деньги готовы вернуть. И всё, с них как с гуся вода, ничем их не прижмешь. И как тогда ему в глаза губернатору смотреть? Это будет катастрофа!
Бестужев сам позвонил Рюмину, постаравшись, насколько мог, окрасить голос нотками теплоты и доверительности:
– Как готовность, Виктор Алексеевич? Всё нормально?
– У нас всё по плану, – отозвался невозмутимо Рюмин. – Еще раз напоминаю, что опаздывать категорически нельзя, у нас выверена каждая минута. Творческий акт завязан на физиологии, а у нее, сами понимаете, свои законы. Лучше приезжайте пораньше, но никак не позже.
– Уж за нас-то не беспокойтесь, – заверил Бестужев, а сам забеспокоился, как бы губернатор с Карнауховым не поменяли планы и не забухали. На памяти Николая Ивановича случалось и такое.
Убивая время, весь как на иголках, Бестужев то и дело наведывался в губернаторскую приемную, где секретарши докладывали ему обстановку. После обеда губернатор с Карнауховым уединились в кабинете. Потом туда были вызваны заместитель по экономическому развитию и заместитель по инвестициям. Двадцать минут шестого Бестужев зашел к губернатору и сообщил, что пора выдвигаться. Как он и рассчитывал, минут десять они завершали разговор и одевались. В художественную мастерскую выехали вовремя, Бестужев перевел дыхание. Теперь ему оставалось сделать всё, чтобы "творческий акт" прошел благополучно.
Поехали на двух машинах. Референт с охраной – на одной впереди, губернатор, Карнаухов и Бестужев на бронированном джипе – за ними. Шеф пребывал в приподнятом настроении, да и гость не скупился на улыбку. Всё-таки они замахнули по маленькой, догадался Бестужев. На заднем сидении за его спиной губернатор делился с гостем премудростями выслеживания кабана и настоятельно рекомендовал в следующий приезд поохотиться в здешних лесах: "Владислав Евгеньевич, это будет сказка, уверяю вас!".
В мастерской их встретил Рюмин – энергичный, обаятельный, пахнущий дорогим одеколоном, одетый в ярко-желтую, цвета яичного желтка, толстовку. "Артист, блин", – с неприязнью подумал Бестужев. Отвечая на рукопожатия, Рюмин извинился и предложил немного подождать.
– Всё нормально? – испытующе вглядываясь в него, спросил губернатор.
– Сделаем, как надо. Вы пока присядьте или можете картины посмотреть.
– Покажите, где и как всё это будет происходить, – попросил Бестужев.
– Пожалуйста. – Рюмин завел их в угол зала, отгороженный мольбертом и установленной под ним ширмой. На полу было сооружено нечто квадратное в виде детской песочницы, заполненной каким-то белым порошком.
– Что там насыпано? – спросил Бестужев.
– Это заменитель снега, – коротко ответил Рюмин, не вдаваясь в подробности. – Ко всем огромная просьба во время творческого акта сюда не заходить и вообще не заглядывать. У нас был случай, когда это правило было нарушено, и Анатолий Петрович взял и просто ушел, неловко получилось. В общем, в каждой избушке свои погремушки, уж извините.
"Ох, погоди, я покажу тебе кузькину мать, дай только гостя в самолет посадить", – подумал Бестужев.
– Ишь ты, как тут всё серьезно, – произнес губернатор с несвойственной ему дурашливой ухмылкой. – Творческий акт, говоришь? Ну-ну, хорошо еще, что акт творческий, а не какой-нибудь другой.
Вместе с Карнауховым они на пару громко рассмеялись и двинулись смотреть картины, развешанные по стенам. Карнаухов был немногословен и взирал вокруг себя со снисходительной невозмутимостью. "Вот гад московский, – крутилось в голове у Бестужева. – Исключительно из-за него мы этой чушью занимаемся. А ведь это дело личное, частное. Хочешь свой портрет? Иди к художнику и заказывай, плати из своего кармана. Нет, ему надо обязательно через нас, лишь бы на халяву".
Рюмин в это время уже говорил по телефону:
– Вы где? Поднимаетесь? Хорошо, Анатолий Петрович. Не беспокойтесь, мы уже готовы.
Он сунул мобильник в карман и быстрым шагом подошел к лежащему на паркете перед мольбертом полосатому коврику, предназначение которого Бестужев понял только теперь.
– Прошу вас встать на этот пятачок, – обратился он к Карнаухову, указав обеими руками, словно стрелами, на коврик. – Смотреть надо в сторону мольберта. И огромная ко всем просьба во время сеанса воздержаться от разговоров.
Карнаухов неторопливо, сохраняя достоинство, встал на коврик.
– Что дальше? – спросил он.
Запиликал дверной звонок. Рюмин бросился открывать. В мастерскую вошел мужичок невысокого роста. Бросив всем короткое, деловитое "здрасте", на ходу снимая куртку, он прошагал мимо настороженного охранника в отгороженный угол.
– Анатолий Петрович, можно приступать, – объявил Рюмин.
– Погоди чуток, – отозвались за ширмой.
Все замерли в ожидании.
– Сейчас раздастся барабанная дробь, – сказал Карнаухов, переминаясь на коврике.
– И начнется цирковое представление, – подхватил губернатор.
Над мольбертом возникла физиономия Анатолия Петровича – простецкая, даже совсем не имеющая каких-либо следов вдохновения и творческой отрешенности, подобающих художнику. Он был похож на слесаря, который на днях менял дома у Бестужева кухонный смеситель.
– Ничего не поделаешь, процесс приходится организовывать, как любое мероприятие, без этого никак, – рассуждал Рюмин. Он встал возле мольберта перед Карнауховым. – Вы, главное, смотрите в мою сторону, пожалуйста. Вообще творческий акт напоминает обычное фотографирование, только несколько замедленное. Больше времени занимает подготовка, но это уж наши проблемы.
– А это не больно? – спросил губернатор под общий смех.
– Готово! – раздалось громко за ширмой.
– Всё, спасибо, пойдемте посмотрим, – сказал Рюмин.
– Уже? – удивился Карнаухов. Он вдруг посерьезнел и порозовел от волнения.
Они прошли в отгороженный угол и склонились над "песочницей". Рюмин попрыскал над собой освежителем воздуха, запахло сиренью.
– Владислав Евгеньевич, а ведь вы здесь как две капли, один к одному, очень даже похожи, – сказал губернатор.
"Действительно, никакой фотошоп не нужен", – подумал Бестужев, глядя на изящный, четко выведенный рисунок.
– Да, похож, – согласился Карнаухов. – Когда будет готов окончательный вариант?
– Завтра, – ответил Рюмин.
– Завтра же портрет вам и отправим, – сказал губернатор. – Николай, оформи всё, как надо.
– Сделаем, – откликнулся за его спиной Бестужев.
– А где художник? – спросил Карнаухов. – Хотел его поблагодарить.
– Анатолий Петрович ушел. Он человек скромный и занятой, – сказал Рюмин.
– Догнать его, Владислав Евгеньевич? – подался было к дверям референт.
– Не надо. – Карнаухов протянул руку Рюмину. – Передайте ему моё огромное спасибо.
– Обязательно.
* * *
Карнаухова благополучно проводили в аэропорт.
На другой день Бестужев обратился к Рюмину с настоятельной просьбой дать возможность присутствовать при выборе портретной рамы. "А то подсунете что-нибудь из пенопласта, за такие-то деньги", – пошутил при этом он. В багетной мастерской, куда Рюмин сделал заказ на изготовление портрета, Бестужев выбрал раму самую дорогую, из натурального дерева редкой тропической породы, с золотой лепниной. Забирать готовую картину он приехал лично, чтобы сразу на месте подправить, если что-то не понравится. Однако остался доволен: печать на холсте, покрытом лаком, была четкая, рама сама по себе выглядела произведением искусства, придавая портрету солидность и шик.
Губернатор дал добро, и картина вечерним самолетом улетела в Москву.
Вроде бы, гора – с плеч долой, поручение губернатора успешно выполнено, надо бы перекреститься и забыть, однако Бестужев никак не мог успокоиться. Он чувствовал себя оскорбленным, словно его ни за что ни про что ударили, а он не дал сдачи. Нет, он не привык к такому обхождению. И он не позволит этому прохвосту Рюмину и его подельнику, недоделанному живописцу, так неуважительно к нему относиться и так нагло, беспардонно разводить на деньги порядочных людей. И когда губернатор вызвал его к себе и поинтересовался, "как там поживает наш уринальный художник", Бестужев поделился наболевшим:
– Помню, вы сказали, что этим друзьям надо укорот сделать. Я с вами полностью согласен. Они же плюют на нас! Власть мы или не власть? Руки чешутся по шеям им надавать.
Губернатор помолчал, подумал, потянулся за сигаретой. Рабочий день был завершен, за окнами густели сумерки, шеф сидел без пиджака, без галстука.
– Как сказал классик: "Руки чешутся – чешите в другом месте". – Он добродушно хмыкнул. – Прекрасно понимаю тебя, Николай. И в другое время мы бы так и поступили – заставили бы этих гавриков власть уважать. Но сейчас ситуация диктует другие решения. Заковыка в том, что этот наш художник-писюн Сидоров, оказывается, имеет дикую, ненормальную популярность среди людей, прямо скажем, очень солидных. Причем, популярность скрытую, потому что люди стесняются. Так же, как и мы с тобой. Ты заметил, как Карнаухов затрясся, когда увидел свое изображение? Почему такое восприятие? Почему такая заинтересованность? А фиг его знает. Может быть, мода такая? Мода – это ведь явление стихийное, не поймешь, откуда она берется. Но самое интересное, что Владислав Евгеньевич проникся к нам с тобой нешуточной благодарностью, и это уже дает результаты. Времени прошло всего ничего, а вопрос по индустриальным паркам, над которым я бьюсь не один год, уже сдвинулся с мертвой точки. Завтра я лечу в Москву, поеду по министерствам, и не в роли просителя, а меня там везде ждут. Представляешь? И благодаря чему? Кому? – Губернатор ткнул в пепельницу недокуренную сигарету. – Давай-ка, Коля, по восемь капель примем на грудь. Возьми там в шкафу коньяк.
Бестужев нашел коньяк, рюмки, коробку конфет, пока ставил на стол, пока наполнял рюмки, соображал, пытаясь понять, куда шеф клонит. Чокнулись, выпили.
– Так вот, Коля, хочу тебе дать ответственное боевое задание, – продолжал губернатор, жуя конфету. – Надо с художником и его шустрым приятелем установить тесный и желательно дружеский контакт. Я уверен, что к ним постоянно кто-нибудь приезжает позировать, а мы ничего не знаем. Какие персоны и какого уровня заказывают портреты? Может, они могли бы принести пользу нашей родной области, как Карнаухов. А мы профукиваем этот момент, губами шлепаем. Необходимо взять ситуацию под контроль.
– Сам художник не пойдет на контакт, – сказал Бестужев. – Он во всем доверился племяннику и не вмешивается ни в какие переговоры.
– Тогда надо с племянником отношения налаживать. Расположить к себе. Заинтересовать. Чтобы у него был какой-нибудь стимул для сотрудничества с нами. Нам нужна от него только информация. Что, ему трудно тебе позвонить и сказать, что, мол, такого-то числа к нам приезжает такой-то? И пусть рисуют портреты, мы не будем мешать.
– Поперёшный он, этот Рюмин. Мне ведь не зря хочется ему шею намылить, – сказал Бестужев.