* * *
Наконец в назначенный день, в назначенный час итальянцы появились в мастерской. Габриэль, сухощавый мужчина средних лет с проседью в курчавой шапке волос, имел доброжелательный, но скучающий вид. В компании с женой Беатрис он был явно не главный, взирая вокруг себя с настороженным любопытством, будто в ожидании, какую еще хохму отчебучат эти забавные русские. Беатрис, полноватая, черноглазая, говорливая, излучала неукротимую энергию, ей было всё интересно. Сопровождала гостей Настя, молодая красивая женщина, она была и переводчицей, общаясь с итальянцами на английском языке. Костя тоже был с ними, он прошел в угол и там тихо сидел на краешке стула.
Богема галантно помог женщинам снять с себя шикарные, запорошенные снегом шубки. Он представился, как Виктор, помощник мастера, "подмастерье, так сказать".
– Сам мастер будет с минуты на минуту, а пока можно ознакомиться с его работами, – предложил он.
– Grazie, – с улыбкой произнесла Беатрис. Итальянцы, и Настя с ними, принялись обходить развешенные по стенам картины, внимательно в них всматриваясь.
– Многие работы мастера находятся в частных коллекциях России, США, Англии, Франции, Китая. В Италии тоже есть, – тоном заправского музейного экскурсовода говорил Богема, учтиво следуя за ними. Настя переводила. – Буквально на днях Анатолий Петрович планирует отъехать в Карелию в творческую командировку, в места, одни из самых живописных в России.
Габриэль сказал что-то по-итальянски, вроде как вопрос задал. Беатрис громко расхохоталась и, озорно сверкнув черными очами на Богему, обратилась на английском к Насте.
– Они спрашивают: если картины выполнены не красками, то как художник добился такого разнообразия в цвете? – сказала Настя. И добавила, в ироничной многозначительности прищурив прекрасные глаза. – Виктор, здесь какая-то мистификация?
– Никакой мистификации, – ответил Богема, разглядывая ее красивое лицо и отмечая, что у олигарха, конечно, губа не дура. И, видимо, оттого, что отвлекся, не сразу сообразил. – Я не понял, почему они решили, что картины выполнены не красками?
– Насколько нам известно, ваш мастер является художником, так скажем… своеобразным? – ответила Настя с некоторым недоумением. – Не так ли?
– Ах, вот оно что! – воскликнул Богема. – Нет, нет, нет! Все эти картины написаны красками. Дело в том, что Анатолий Петрович освоил новую, абсолютно новую, никому, кроме него, не известную технику рисунка. Еще один шаг вперед в его творчестве. В этой новой технике он и намерен делать ваши портреты. Кстати, кто из вас будет первым?
– А это не больно? – спросила Беатрис игриво.
– Нет, так, маленький укольчик, как будто комар укусит, – ответил Богема ей в тон. Однако, видя, как вытягиваются лица Насти и итальянцев, поспешил заверить с улыбкой: – Шучу, конечно. Всё будет культурно.
Очередность гости установили следующую: первая – отважная Беатрис, за ней – Габриэль, последняя – Настя.
– Как это будет происходить? – спросила Настя.
– Объясняю. Сеанс занимает буквально минуту или чуть больше. Вы, Беатрис, встанете здесь. – Витя указал на место в трех шагах от мольберта, подножье которого было заставлено подрамниками с эскизами, образующими подобие ширмы. – Теперь пройдемте сюда.
Богема завел гостей за мольберт. Там, на полу, серое покрывало прятало что-то под собой. Витя, словно фокусник, разом сдернул покрывало, и гости увидели квадратную конструкцию Сидорова, внутри которой ровным, аккуратным слоем был насыпан сахарный песок.
– Непосредственно здесь будет происходить великое творческое таинство, – сказал Богема.
– Мы сможем увидеть, как это всё… случится? – спросила Настя.
– К сожалению, нет. Мастер не любит, когда за ним подглядывают. Да вы и сами понимаете, насколько интимный это процесс.
Гости спорить не стали.
Богема, извинившись, достал телефон и набрал Сидорова:
– Анатолий Петрович, мы все в сборе. Ах, вы уже рядом!
Поскольку Сидоров ждал его звонка в соседнем подъезде, спасаясь от январского холода, в мастерскую он вошел уже через две минуты.
– Добрый день! – громогласно и небрежно провозгласил он, снимая и бросая на руки подоспевшему Богеме длинное черное драповое пальто и меховой берет, которые Витя раздобыл именно для такого вальяжного явления художника Сидорова народу. – Так, ну что, у нас всё готово?
– Готово, Анатолий Петрович, – подобострастно подтвердил Богема.
– Давайте начнем, да я дальше побегу, – сказал Сидоров, потирая ладони и проходя за мольберт.
– Сейчас, Анатолий Петрович! – Богема взял за локоток итальянку и вполголоса, чуть не шепотом распорядился: – Беатрис, встаем на это место, как договаривались, стоим, не шевелимся, смотрим на Анатолия Петровича. – И обращаясь к Насте и Габриэлю: – А мы с вами подождем в сторонке, вот сюда, вот сюда… Мы готовы, Анатолий Петрович! – крикнул он.
Из-за мольберта Богеме и присмиревшим гостям была видна только голова Сидорова. Темные очки делали его лицо похожим на маску.
– Так, хорошо, – бодро произнес Сидоров и неожиданно продолжил не по сценарию: – Света бы добавить.
– Свет включен на полную, Анатолий Петрович, – откликнулся Богема. У него ёкнуло в груди. Опять, как тогда на даче, он испугался, что у дяди Толи произойдет непредвиденная, необъяснимая осечка, и всё закончится позором на всю Ивановскую.
Быстрым шагом он подошел к Сидорову, который в это время деловито расстёгивал брюки, и шепнул на ухо:
– Может, тебе очки-то снять, если хреново видно?
– Не боись, – так же тихо буркнул Сидоров. – Иди, не сбивай меня с толку. Я вообще кое-как терплю.
Богема вернулся к гостям.
– Так, стоим, ждём, – сказал он тихо, по-заговорщески.
– Уже началось? – перевела Настя вопрос Беатрис, которая беспокойно переминалась на пятачке перед мольбертом.
– Беатрис, просьба смотреть на Анатолия Петровича, – попросил Витя.
– Си, си. – Она вытянула шею, всматриваясь в бесстрастный лик Сидорова.
В напряженной тишине послышалось характерное, понятное всем журчание. Настя не выдержала, с ней случилась истерика. Она стала хохотать, отвернулась, зажала ладонью рот, но не могла удержаться. Габриэль, глядя на нее, тоже начал посмеиваться. Беатрис оглянулась на них, белозубо улыбаясь во весь рот.
– Туда смотреть, туда! – замахал руками Богема.
Но гостей уже было не остановить. Их обуял неудержимый, исступленный общий припадок хохота. Настя утирала слезы, Габриэль согнулся в три погибели, Беатрис ухахатывалась, запрокинув голову к стеклянному потолку. В этом припадке они не увидели, как художник вышел из-за мольберта, как Богема помог Сидорову надеть непривычное для него пальто, как у порога они оба оглянулись разом и посмотрели на гостей, как смотрят на постояльцев сумасшедшего дома его случайные посетители – с любопытством и опаской.
Проводив Сидорова подождав, когда гости немного утихомирятся, Богема предложил:
– Ну что, пойдем принимать работу?
Он провел их за мольберт. Они смотрели на веселое лицо Беатрис, выписанное на "холсте", и молчали. Витя фотографировал портрет.
– А где художник? – наконец спросила Настя, озираясь. – Теперь очередь Габриэля.
– Мастеру нужна пауза. Естественная. Сами понимаете, – многозначительно сказал Богема. – Так что ждем вас снова у нас через три часа. Но я вас убедительно прошу, Настя, чтобы не было никого из посторонних.
Беатрис стала что-то быстро и горячо говорить Насте, отчаянно жестикулируя. Габриэль согласно кивал кудрявой головой, иронично изогнув бровь.
– Они не верят, что такое возможно, – сказала Настя. – Беатрис подозревает, что это делается с помощью какого-то точного прибора. Она не знает, как это делается, но уверена, что ее обманывают. Если вы утверждаете, что здесь нет обмана, она хочет увидеть своими глазами, как работает художник.
– Настя, если вы можете представить, как Анатолий Петрович стоит перед Беатрис со спущенными штанами, то я не могу, – сказал Богема. – Это исключено, мастер не допустит такого унижения.
– Пусть тогда Габриэль посмотрит. Мужику-то мужика чего стесняться?
– Нет. Не всё так просто, как кажется. Творческий процесс требует огромной концентрации внимания. А если выразиться еще проще: Анатолию Петровичу надо очень сосредоточиться, чтобы у него получилось произведение искусства. – Богема лихорадочно соображал, какое решение принять, уж больно напористые оказались итальянцы. – Ладно, мы сделаем так. Я постараюсь уговорить Анатолия Петровича, чтобы мы засняли сам процесс и вам показали. Даже в суде видеодоказательство имеет силу.
Беатрис сощурила черные глаза в недоверчивом раздумье и неохотно согласилась.
Как только Костя увез гостей, Витя позвал Сидорова. Вместе они убрали из короба заменитель снега, аккуратно совковой лопатой сложив сахар обратно в мешок, распечатали новый десятикилограммовый мешок, заполнили короб, разровняли. Богема, попрыскав вокруг из баллончика освежителем воздуха, рассказал о сложившейся ситуации.
– Придется заснять процесс, – сказал он. – В будущем тоже пригодится: засомневается еще какой-нибудь Фома неверующий, а мы ему видеозапись под нос – на, мол, убедись. Ты не против, дядя Толя?
– Кто будет снимать?
– У меня есть штатив, поставим на него цифровик, включим режим видео. И тебя никто не будет отвлекать.
– Конечно, так лучше, чем чужая баба будет на меня глазеть, – сказал Сидоров. – А итальянскому мужику тем более не надо этого делать. Я ему не пидорас какой-нибудь.
Через три часа гости вновь вошли в мастерскую. Вернее, они не вошли, а ввалились. Видимо, обед удался на славу и угощали их от души, потому что Габриэль с усилием держался на ватных ногах, а Беатрис говорила не останавливаясь и громче обычного.
– Where is my master? – вопрошала она. – I have fallen in love with him. Where is he? I want to see him.
– Она хочет видеть художника, – перевела Настя, которая в отличие от итальянцев была трезва и несколько смущена. – Беатрис в него влюбилась.
Возмущенный Габриэль молча полез душить супругу, но Беатрис легко его оттолкнула.
– Где видеозапись? Вы обещали мне её показать, – перевела Настя её вопрос Богеме.
– Какая видеозапись, ёлы-палы? Мы же еще не снимали, – обалдело отвечал Витя. – Сейчас будем делать портрет Габриэля и заснимем.
Беатрис схватила мужа в охапку и принялась устанавливать его на пятачок для позирования. Габриэль заартачился. Супруги сцепились, как в нанайской борцовской схватке.
– Да пусть он пока посидит, отдохнет. Анатолий Петрович уже на подходе. – Богема в совершенном недоумении топтался возле них, не зная, что предпринять.
Беатрис повлекла мужа к креслу, но Габриэль, ни в чем не желая ей подчиняться, упирался и брыкался, словно жеребец, которого ведут на кастрацию. Богема подозвал Костю, вместе они помогли Беатрис усадить Габриэля. В сидячем положении Габриэль неожиданно успокоился, перестал бормотать итальянские проклятья, он обратил внимание на картины, висящие перед ним на стене, и впал в глубокую задумчивость, оттопырив нижнюю губу. Богема понял, что итальянца или еще больше развезет или он уснет, и заторопился набирать Сидорова:
– Анатолий Петрович, народ в полной боевой готовности! Прошу срочно! Да, срочно приходите!
Сидоров не заставил себя долго ждать. После того, как Богема у дверей вновь помог ему раздеться, шепотом обрисовав ситуацию, он поспешил к мольберту.
Теперь Габриэля надо было водворить обратно на пятачок для позирования. Беатрис попыталась извлечь его из кресла, но Габриэль вцепился в подлокотники и отбивался ногами.
– Может быть, его нарисовать прямо в кресле? – предложила Настя.
– Не получится. Анатолий Петрович его не увидит, у нас тут каждый миллиметр просчитан, – объяснил Богема.
Он подумал, что если сейчас сеанс с Габриэлем сорвется, то шансов его повторить может вообще не быть, и плакали тогда пятнадцать тысяч.
– Виктор, я готов, – раздался голос Сидорова из-за мольберта. И потише, словно сам с собой: – Я уже на пределе.
– Костя, иди сюда! – решительно позвал Богема.
Костя подошел.
– Хватай кресло с той стороны, я с этой, – скомандовал Витя. – Поднимаем и несем на пятачок. Пару минут продержимся.
Они поднатужились, подняли кресло вместе с итальянцем и понесли. Беатрис радостно захохотала и захлопала в ладоши. Габриэль, обнаружив себя воспарившим в пространстве, артистически воодушевился и, выбросив вперед руки с растопыренными пальцами, провозгласил:
– Calamitas virtutis occasion! Calcanda semel via leti! (Бедствие даёт повод к мужеству! Дорогу к смерти проходят только однажды! (лат).)
Богема, пыхтя от неимоверного напряжения, выкрикнул отчаянно:
– Анатолий Петрович, блин, давай понужай!
– Arte cessa di essere arte, proprio come le nostre menti iniziano a percepire come arte. (Искусство перестает быть искусством, как только наше сознание начинает воспринимать его как искусство), – воодушевленно декламировал Габриэль наверху. – Tu es amplius, sicut ars senserit animos coepit. (С тех пор как завелись у нас знатоки искусства, само искусство пошло к черту. (лат.)
– Настя, чего он там городит? – спросил Богема.
– Я не понимаю, он, кажется, вообще на латинском говорит, – сказала Настя.
– Как только Петрович закончит рисовать, мы этого макаронника бросим к чертовой матери, – пообещал Витя.
– Не вздумайте! – вроде как даже испугалась Настя. – Они наши гости, они не виноваты, их напоили.
– Да я пошутил, – сказал Богема. – Кстати, а где Беатрис?
Он вдруг осознал, что потерял шуструю итальянку из вида, и это ему не понравилось.
– Она подглядывает, – шепотом сообщила Настя.
– Готово! – крикнул Сидоров.
Они с облегчением опустили кресло на пол. Габриэль остался сидеть, а они пошли смотреть рисунок. К ним присоединилась подозрительно притихшая Беатрис, которая со значением взглянув на Настю, закатила глаза и покачала головой, показывая этим, как она потрясена или очарована.
Сидоров незаметно смылся, согласно сценарию. Богема снял цифровик со штатива – в суматохе с пьяным итальянцем он начисто забыл включить видеозапись. Но сейчас, судя по удовлетворенному (словно после секса) виду Беатрис, эта тема стала уже неактуальной. Габриэль на "холсте" улыбался во весь рот. Беатрис восторженно что-то выкрикнула, в экзальтации прижав ладони к пышной груди.
– Она в восхищении, – сказала Настя, внимательно разглядывая рисунок. – А я не понимаю, как такое возможно. Такая точность линий, и даже оттенки есть.
– Милости просим к нам через три часа, – сказал Богема. – И желательно, Настя, в гордом одиночестве. Чтобы без катаклизмов.
В условленное время Настя явилась в мастерскую, оставив подуставших итальянских друзей в гостинице. Творческий акт осуществился быстро и уже буднично – без лишних слов и телодвижений. Витя подробно заснял манипуляции Сидорова, причем, сделал так, чтобы в кадр не попало главное орудие творческого акта, поскольку изощренный художественный нюх Богемы чутко улавливал самое тонкое пошловатое амбре.
Спокойное, наедине, общение с Настей Витя постарался использовать на полную катушку. После того, как он вновь проводил Сидорова, учтиво раскланявшись в дверях и выражая всем своим видом уважительную смиренность ученика перед мастером, он обратился к Насте за советом. Новая техника рисунка, освоенная Анатолием Петровичем, еще мало кому известна, и Богема считает, что ее надо популяризировать. Надо устроить презентацию этому своеобразному, уникальному явлению мирового масштаба. В каком формате? В формате выставки. И теперь вопрос: где провести эту выставку? Беда в том, что часть публики, а в особенности чиновничий люд, который всего боится, воспринимает новое направление в искусстве крайне негативно. Это и понятно: новое всегда с трудом пробивает себе дорогу. Если проводить презентацию здесь, в мастерской, управление культуры непременно выразит неудовольствие подневольному Союзу художников, на балансе которого находятся мастерские, и Союз, конечно же, наложит запрет – у Анатолия Петровича там хватает врагов и завистников. Поэтому самый оптимальный вариант – это устроить так называемый "квартирник" – выставку на дому, на квартире. Здесь уж никто не запретит, тем более, если презентацию устроит такой известный, уважаемый человек, как Вадим Иванович.
– Даже так? – вскинула брови Настя.
– А почему бы и нет? Очень легко будет объяснить, почему именно Вадим Иванович. Да потому что на выставке будет представлен его портрет, а также портреты его друзей из Италии, выполненные в новой технике. И ваш портрет будет. Пригласим СМИ, прибегут, как миленькие. Дело благородное. Настя, давайте поддержим незаурядного художника! Таких больше нет в природе. Он один на весь белый свет, уверяю вас.
– Идея интересная, – улыбнулась Настя, принимая от Богемы шубку. – Хорошо, я поговорю с Вадимом Ивановичем.
Прощаясь, по просьбе Богемы, исключительно в интересах предстоящего благородного дела, они обменялись телефонными номерами.
Окрыленный, Богема предложил Сидорову сегодня же сделать портрет Кости.
– У нас будет в наличии семь портретов. Этого достаточно, чтобы презентация состоялась.