- Психопат, извращенец, поедает лягушек, мочится в постель, мечтает писать стихи. Таких я не убиваю, с такими я танцую. Высший класс, а не парень.
И Удодов отшатнулся. Лохматов одобрил его и отозвал в сторону.
Оставались Казимир Маркович и Доктор.
Астролог подошел не спеша. Остановился, как вкопанный, и долго думал. Потом вдруг подпрыгнул и почти завизжал, что ему было совсем не к лицу.
- У него нет звезд. Звезды от него разбежались в стороны. Ничего не могу прикинуть! Его судьбу не по звездам надо считать, а по черным дырам. Они окружают его вместо звезд. Звезды мои великие!
И астролог в духовном изнеможении отскочил.
- Интересно, - заключил Лохматов и тоже отозвал астролога в сторону.
Простецки, вразвалочку подошел Доктор. Стоял вдумчиво, но не пугался, не отскакивал.
- В монстре этом великая тайна есть, - сказал. - В нем не один, а несколько монстров, один другого хлеще. Но все они притихли там внутри и ждут своего часа. Не ровен час - двинутся!
Лохматов отозвал Доктора в сторону. Поманил Алёну, и все они, Лохматов и оставшиеся, сбились в кружок.
- Друзья, надо выпить в конце времен. Отличные высказывания! - он хлопнул в ладоши, и красивая девушка принесла бокалы и коньяк. Лохматов и ей предложил выпить.
- Пьем за картину, за Алёну - ее творца, - предложил он.
Доктор посмотрел на смущенную Алёну.
- Криминальный мир приветствует вас, - произнес он.
- Вне всякой логики, но несомненно! - поддержал его астролог.
- Да, да, Алена, - вдохновился Доктор. - Этой картине принадлежит будущее… Я не хочу сказать, что тогда она будет стоить миллионы долларов, этот омерзительный торгашеский подход не применим здесь. Разве мыслимо сравнивать деньги и искусство! Ваша картина будет жить в замках королей будущего…
Удодов присмирел.
Еще раз выпили, и Лохматов закричал:
- Все.
Разъехались, разошлись. Удодов на своем мерседесе подбросил астролога.
Алёну проводили в ее комнату. И ночью ее преследовали неистовые сны. Черный двойник больше не стучался в дверь. Наденьке снились иные сны: пустые, где никого нет, кроме нее.
Утром Лохматов пригласил Алёну к чаю. Она вошла в какую-то другую, синюю комнату, на диване за журнальным столиком сидел Лохматов в приятном душевном расположении. На коленях его сидела девица, та самая, которую он пожурил вечером.
Когда вошла Алёна, Лохматов отпустил ее. Они остались вдвоем. Пузатый чайник важничал на столе, - около него синие чашечки. Все смертельно уютно.
Лохматов сам разлил чай.
- Как вам их речи о картине? - спросил.
- Чего-то не хватает.
- Точно, - Лохматов откинулся на спинку дивана, потом встал и заходил по комнате.
- Не хватает сути… Я, Алёна, - и вдруг он бросил жутковатый взгляд на Алёну, словно смотрел из темного угла, - я, Алёна, конченый человек. Не в делах, не в деньгах и прочей мишуре. Я этим управляю. Конченый в главном. Я все время чего-то ищу, а что ищу - не знаю… - Лохматов хохотнул, но с мраком. - Ищу, ищу, во тьме ли, наяву, но ищу. Тянет меня неведомый. И не знаю, не могу понять, что ищу. К чему тянет. Это как черное беспокойство. Как будто ищешь во тьме, под землей, под луной, под адом - а что там в такой тьме искать?? Ты уже раб неведомого. Не знаешь, что ищешь, что надо, но искать тянет неумолимо, искать в черной дыре, где ничего нет… Как, не ожидала?
Алёна действительно не ожидала. Она слегка окаменела от этого порыва Лохматова, от языка, каким он все это выразил. Вот те и "криминал". Впрочем, так и должно быть. Исключения жутче, чем правда. У нее вдруг вырвалось:
- Трофим Борисович, а вы людей когда-нибудь убивали?
Лохматов расхохотался и вернулся в свое, обычное.
- На этот раз ты испытания не выдержала. Но прощаю, женщина ведь. Конечно, убивал, не сам естественно, но только когда надо было убрать того, кто сам собирался меня убрать. Троих таких убрал. А так, зачем? Я в деле брал умом и диким везением, которое мне было на роду написано. Вот так. Убивать? Смешно, сами помрут. Зачем брать на себя работу Создателя?? Создает, а потом убирает. Мы на это не имеем права… Чаек-то пей, Алёнушка, - вздохнул Лохматов и почесал себе за ухом. Алёнушка по-детски обрадовалась: заповедь "не убий" вошла в ее кровь с рождения, а это, все-таки, самозащита.
Лохматов явно притягивал ее душу, особенно после откровения, от которого она почти окаменела. "Он мне снился раньше, до встречи. Отсюда и возникла картина", - подумала она тихо.
- Так что же делать? - произнесла она сакральную фразу русской литературы.
- Мне - искать. Я - рабочий, ищу в черной дыре, в яме. По большому делу ищу, но не знаю, в чем суть. Крот я неведомого.
- Ты будешь трупы щекотать, и будут трупы хохотать. Всегда, всегда, - процитировала Алёна известные строки.
- Вот так. Крепко сказано.
- Но когда ищешь, не зная, что - это и есть самое важное на земле. Это по-нашему, - сказала Алёна, углубляясь в смысл исповеди Лохматова.
- Ладно, - возразил Лохматов. - Надо закругляться. Ты, может быть, пыталась нарисовать то, что я ищу, но нарисовать это невозможно. Ты хотела выразить это в глазах монстра. Поэтому твоя картина великая.
- Все мы монстры по-своему, - невпопад ответила Алёна.
- Слушай меня, - прервал Лохматов. - Мы довольно пообщались. После завтрака - ты свободна.
Алёна обрадовалась и обомлела.
- Нам пора расставаться, - сказал Лохматов, грузно садясь на диван около нее. - Сколько ты хочешь за свою картину? Я могу предложить, к примеру, 15 тысяч долларов. Наличными.
Алёна отшатнулась.
- Ни за что. Вы экспроприировали ее, и пусть будет так. Даже лучше. Никакие деньги мне не нужны.
- Зря, - глаза Лохматова были неподвижны, словно ушли в какой-то поиск, но речь была уже спокойна, обыденна.
- Хотя у тебя родители - ученые, но у них есть накопления.
"Все знает", - удивилась Алёна.
- А за презрение к деньгам можно похвалить, - заключил Лохматов.
Алёна молча выпила чашечку ароматного чаю, подумала и неожиданно выпалила:
- Вот если бы вы заплатили 200 тысяч долларов, я бы взяла.
Лохматов хохотнул, по-своему, конечно.
- Алёна, я вижу тебя насквозь. Ты половину денег раздашь своим друзьям, бедным интеллигентам и так далее. Но я этого не хочу. Мне не жалко 200 тысяч долларов для тебя… Смешно… Тем более что это для меня небольшие деньги.
- Ничего себе.
- Давай лучше поступим по серьезному, - Лохматов хлопнул ладонью по столу. - Я дам тебе телефон, и когда тебе действительно нужна будет помощь, любая, не только денежная, - звони. Меня может не быть, даже на этом свете вообще, но тебе помогут. Я свою дочку не брошу. Если сама застесняешься, мои авторитеты найдут тебя. Глаза у них будут зоркие на твою беду…
- А смерть? - потаенно спросила Алёна.
- Опять ты за свое. Брось.
С идеей Лохматова Алёна согласилась. Мало ли что. На всякий случай.
- И правильно, - поддержал ее Трофим. - В стране беспокойно, глядишь, и такое может начаться. Немыслимое сбудется.
Когда завтрак подошел к концу, Алёна спросила:
- Что же, мы больше никогда не увидимся?
Лохматов опять хохотнул.
- Увидимся. Но, наверное, тогда ты уже будешь не ты, и я то же самое…
- Вы такой необычный человек.
- Не скули, дочка. Ты - гений, а я - что… Увидимся, когда надо, - чуть-чуть зловеще произнес Лохматов.
Ей вернули те вещи, что были изъяты, мобильник в том числе.
Заглянула Заблудова. "Никакой она не черный двойник мой. Пошутила я самой себе", - подумала, взглянув на нее внимательно, Алёна.
Наденька усмехнулась:
- В рубашке вы родились, Алёна Георгиевна.
И чуть-чуть оскалилась.
Все те же непонятно угрюмые ребята, которые привезли Алёну к Лохматову, провожали ее домой. На той же машине, похожей на мерседес, а может быть, и на что-нибудь посущественней. Опять было занавешено боковое окно, да Алёна и не смотрела в него.
- Куда едем, барыня? - спросил неказисто-молчаливый на вид шофер.
Слово "барыня" изумило Алёну своей таинственной архаичностью.
- Подвезите к метро "Парк культуры". Дальше я доеду сама, - ответила.
- Как скажете.
Ехали молча. Только один из охранителей бормотнул, когда подъезжали к Садовому кольцу:
- Вы, девушка, все-таки не понимаете до конца, где были.
Алёна промолчала, а молчаливый шофер вздохнул.
Она, как вольная и чуть-чуть неземная птица, выпорхнула из автомобиля прямо перед станцией метро "Парк культуры". Черный автомобиль исчез, растворился в потоке машин.
У Алёны закружилась голова от счастья: она свободна! Где-то она чувствовала себя новорожденной. И небо над городом показалось ей тоже заново рожденным. Светлое, но глубокое, того и гляди заберет. Но вскоре ее охватило нежданное чувство потери, как раз тогда, когда подходила к дому. Все смешалось в ее уме, но когда она вошла в свою квартиру, проявилась странная решимость.
Позвонила своему старому другу, любовнику давних лет, о существовании которого подозревал Вадим. Сказала коротко: "Все кончено. Окончательно. Больше мне не звони". Подошла к книжному шкафу и выбросила в помойное ведро две книги. С трудом позвонила родителям: "Я дома, вернулась".
Внезапная сумасшедшая усталость бросила ее на диван. И не ожидая от себя такого, она заснула. Заснула и видела безумные сны. Сквозь сон настойчиво пробивался разум. Но жизнь во сне металась между тремя ощущениями: ненавистью к этому идиотскому миру, истерическим желанием жить и не менее сильным желанием уйти от этой жизни в вечное свое сознание, в вечное свое я.
Она кричала во сне, но кричала не она, а ее тело, объятое ужасом перед Вечностью и своим уничтожением. Но и разумом она хотела жить. "Уйти в свое царство" - приходило желание во сне, но разум визжал: от добра добра не ищут, осуществи себя здесь. Ты же любишь себя во всех проявлениях. Успеешь быть там. А потом вдруг возникло искаженное тьмою лицо Лохматова, и он бормотал: "Я ищу, ищу и найду, дочка, то, чего не знают люди, не знает никто… Хо-хо-хо!"
Она проснулась уже ночью, встала и с удовольствием выпила стаканчик коньяку. Не рюмочку, а стаканчик, по-русски. Надо было снять раздирающее душу метание во сне.
Она повеселела. Жить захотелось до сумасшествия, но было обидно, что не может сейчас уйти туда, где нет этого мира.
Вдруг подошла к книжному шкафу и сняла со стены три известные фотографии, увеличенные, заключенные в рамки - Достоевского, Гоголя и Блока.
Поставила их рядом, разогрела кофе, выпила, чтоб снять опьянение, и стала рисовать, вернее, творить наброски. Цель была - изобразить Лицо, в котором были бы запечатлены самые глубинно-тайные черты всех троих, прозреть некое единство…
В таком исступлении провела два часа.
Страшный мир! Он для сердца тесен.
В нем твоих поцелуев бред…
глава 18
Наутро ей возбужденно позвонил Вадим:
- Ты была в Питере?… Мне сказал твой отец… Вовремя приехала. Ты знаешь, я говорил с одним крупным искусствоведом по поводу твоей пропавшей картины. Да, да… Он считает, что в ней есть нечто неуловимое, мощное, это трудно определить. Но он считает, что это открытие, настоящее открытие. Галерейщики стандартны и глупы (посредственность и рутина всегда на виду), но странный грабитель, видимо, понимал кое-что в искусстве. Или у него были эксперты. Но все-таки дико, зачем красть, когда можно купить за гроши? Ничего не понятно. Но, может, они хотели что-то скрыть? Галерейщики на все махнули рукой.
Алёна отвечала молчанием.
- Я жду тебя, - сказала под конец.
- Приезжай ко мне. Мы все собираемся к Родиону. К тому, который что-то знает об Акиме Иваныче… К Родиону, к Родиону!
- Сегодня не могу. А завтра приезжай ко мне.
К Родиону действительно собрались. Пора, пора! Хватит тайн. Ура богу Солнца! Но бог Солнца, видимо, никогда и не посещал Родиона. Пригласил к себе на дачу, точнее, в какую-то дыру на Щелковском шоссе за кольцом, но рядом с Москвой. В дыру эту побоялись бы заглядывать даже ведьмы. Иными словами, что-то защищало этого, по-видимому, безобидного парня от ведьм.
К Родиону собрались Вадим, Лёня и Валерия, а проводником объявился человек по имени Владик, из кругов московских метафизиков. Был это человек средних лет и крайне сдержанный. О себе - ни слова, тем более о том, чем внутренне занимался. Но помочь в плане Родиона был готов.
Встретились у метро "Маяковская", на улице под колоннами. Сам Маяковский, не похожий на себя живого, указывал рукой явно не в ту сторону. Рука была каменная, но камень камню - рознь.
Так сказал Владик, задумчиво посмотрев на громоздкий памятник.
- Душа-то у него как металась, а тут гранит, - проговорила Лера, чтоб поддержать разговор со сдержанным Владиком.
Лёня цепенел от одной мысли об Аким Иваныче. Но цепенение цепенением, однако Владик как-то по-деловому (что не очень походило на поведение метафизика) проводил своих гостей переулками во двор, где стояла его машина.
Минуя заторы, избегая ДТП, они вскоре оказались на Щелковском шоссе, пересекли кольцо и поехали мимо деревянных покосившихся дач, точнее, домишек с небольшими палисадниками.
Владик всю дорогу в основном помалкивал. Несколько слов было брошено о живописи Пашкова, с которым Владик к тому же был знаком.
Очутились перед домиком, в котором было что-то от XIX века. Постучали. Открыл Родион - в свитере, широколицый и ширококостный, лет тридцати с лишним на вид. Глаза горели, но в то же время избегали взгляда людей.
"Жду, жду" - пробормотал он и провел в большую полупустую комнату.
Сели за внушительного размера стол у окошечка. На подоконнике - герани, на столе - несколько книг, главным образом о смерти, и две бутылки водки, буханка черного хлеба.
Такой прием, однако, никого не шокировал. От рюмочек никто не отказывался, кроме Владика. Хозяин вытащил откуда-то и весьма приличную закуску. Завел песню - то был диск Евгения Головина, и слова разливались: "Слушай, утопленник, слушай". Владик осадил Родиона:
- Не так бурно, дружище, люди пришли по делу, по рекомендации Филиппа Пашкова. Ты же его поклонник, к тому же.
- Хи-хи-хи! - разрыдался Родион. - Мало ли чей я поклонник. В основном, самого…
- Ну, выпьем, - вмешалась Лера.
После такого знакомства Родион совершенно развеселился: все тыкал пальцем в книги о смерти и похохатывал. Кот, сидевший на подоконнике, и тот взъерошился.
- Опустись занавеска линялая на больные герани мои, - запел Родион, когда диск замер.
И закончил:
- Я все приемлю. А теперь о вашей просьбе.
Одинцов напрягся и резко высказался:
- Нас интересует совершенно необычный человек. Может быть, даже это и не человек вовсе.
Родион замолк, отшвырнул гитару и насторожился.
- Имя?! Имя?! - выкрикнул он.
- Его имя, вероятно весьма условное, Аким Иваныч.
При этом имени Родион остолбенел. Владик хранил изумленность сдержанно. Потом Родион вскочил и будто бы, так во всяком случае показалось Лене, закричал. Потом сел на пыльный диван в углу и спросил:
- Зачем он вам?
- Я с ним встречался при очень странных обстоятельствах. Во время моей полусмерти.
- Вот там вы его и ищите. Аким Иваныч недоступен почти для общения. Кроме того, я не знаю, где он живет, кто он по существу и так далее, - выпалил Родион, покраснев. - Ничем не могу помочь.
Вмешался Владик:
- Родя, Родя, потише немного. Уймись. У тебя же есть какая-то цепочка к нему. Дай информацию, а сам отбеги в сторону. Если боишься.
Уговоры длились долго. Родион мешкал. Чего-то искал по своим карманам, кряхтел. Лера попыталась обаять его:
- Вы такой милый, такой глубокий человек, - залепетала она. - Мы же не просим вашего участия. Бред с ним, с вашим участием. Сами разберемся.
Вадим выразился более определенно:
- Он может очень помочь нашему другу. Помочь реально противостоять потери себя в Неизвестном… Он нам нужен не для того, что бы что-то узнать о скрытой от нас реальности. А для конкретной помощи.
Родион посмотрел на Одинцова.
- То, что вы с ним встречались в состоянии полусмерти, как вы выразились, я не удивлен. С ним можно встретиться и в гораздо более критических ситуациях. Не дай Бог, конечно. А я, знаете, не люблю экстремальных ситуаций. Ну, смерть - еще куда ни шло… Черт с ней… Но не более.
И вдруг Родион прыгнул на стул со своего дивана.
- Бедолаги вы мои. Ну, хорошо, хорошо. Дайте связь, через неделю позвоню. Может быть удастся увидеться с одним человеком.
- С Аким Иванычем? - осведомился Вадим.
- Хватит шуток, - испугался Родион. - С тем, кто знает о нем больше, чем я. Остальное - как Бог на душу положит. Не спешите только с этим.
Владик вмешался:
- Конечно. Вы сами сможете встретиться, теперь уже без меня.
"И этот увиливает и темнит", - подумала Лера.
Родион опять включил Головина.
На том и закончилась встреча. Владику надо было срочно в город. Он по-доброму попрощался с Родионом, и искатели Аким Иваныча укатили в Москву.
глава 19
На следующий день часа в два Вадим уже был у Алёны. Алёна, измученная своими видениями, встретила его растрепанная, непохожая на себя, точно готовая к какому-то перелому.
Вадим искренне удивился:
- Что-то на тебя Петербург действует через чур экстремально.
Наконец-то Алёна рассмеялась.
- Посмотри лучше на эти рисунки.
И она разложила их перед ним на журнальном столике.
- Боже мой, ну и тип!
Со всех концов на Вадима смотрела голова Лохматова.
- Кто это?
Алёна молчала. Только села в свое кресло, словно в ложе судьбы.
Вадим, сидевший на диванчике, вглядывался в эти рисунки.
- Когда написала?
- Сегодня утром.
Вадим откинулся на спинку дивана.
- Эта голова не дает мне покоя. Кто он? Наверное, твоя больная фантазия породила его…
- Никак нет. Это мой новый друг.
- Друг?! Это чудовище - твой друг?
- Ну, скорее поклонник. И вовсе не чудовище, а король чудовищ.
- Может, он влюбился в тебя?
- Не думаю. Он влюблен в тьму.
И Алёна медленно, с комфортом, рассказала Вадиму все. "Так надо, - решила она. - Но больше никому ни слова".
Вадим по ходу рассказа порывался раза два встать и уйти. Но выдержал. Под конец выглядел растерянным, чуть подавленным, но с пробудившейся надеждой. Спросил по-детски:
- Ты назвала его другом. Но как, интересно, твой…
- Я вчера позвонила ему и порвала с ним. Давно созрело. Но эта история послужила инициацией, чтобы порвать…
- Но как ты определишь после всего, что было…
- Я не утаила ничего, Вадим. Никаких поползновений на меня, как на женщину, не было. Этот король чудовищ видит во мне богиню, прикоснувшуюся к его безумной сути… Я говорю правду, Вадим.