- Что ты, Надя, что ты… Слухи эти маленькие, незаметные. Я скромно себя веду. Всегда в тени. Защищен я… Зачем мне все это? У меня свои большие дела есть. Другие, но большие. Это понять надо.
Вот так он мне ум вправил. Я кивнула спьяну головой, а он добавил:
- Я и в быту скромен. Знаю, как концы своей души и своих дел прятать.
22-го мая. Иногда мне кажется, что я далеко не совсем понимаю его. К тому же, почему его взгляд так мрачен, когда ему особенно хорошо? Боязно мне как-то. Не то боязно, что вдруг ни с того ни с сего прирежет - ни-ни, со мной он так никогда не поступит. Знаю точно, как биение своего сердца. Бейся, бейся, мое сердце, всему миру назло. Я жива, жива, жива!.. Так вот боязно от того, что непонятно вообще. Впрочем, плевать. Мало ли что непонятно.
Мне, например, непонятно, почему я родилась? Почему? Откуда взялась?
Я об этом раньше не думала, но Трофим дня три назад мне приснился и как-то вывел меня на эту мысль. Злость меня берет невероятная, так и трясет… Меня не спросили… А хочу, чтобы меня обо всем спрашивали: согласна я или нет.
Это девок нашего шефа ни о чем не спрашивают…
В шефе тайна какая-то лежит: боюсь я его и тянет к нему.
А шутов вокруг него, шутов…
Но с шефом у меня все в порядке - сам мне сказал: "За себя не беспокойся"…
…Но теперь появилась она, царевна, художница… Ее не задушишь: сам не велел. Вникну.
На этом обрывалась запись, скорее "исповедь", чем дневник. Алёне все стало и темно и ясно про эту Наденьку. Но мелькнула мысль: "А что, если она - мой черный двойник?" Даже затылок заболел.
Она встала и осторожно вышла в коридор. Рядом - туалет и ванная, весьма скромные. Но Алёна и помыслить боялась зайти в ванную.
Быстро вернулась и опять пробежала по страницам "дневника". "Теперь остается одно - жить" - решила она.
глава 17
Наутро завтрак ей подали в постель. "Сам наш любимый шеф распорядился", - сказала ей девушка. Она и внесла поднос с кофе, булочками и пирожными. Тут же появилась Наденька.
- Я с вами кофейку попью, - улыбаясь, проговорила она, садясь на кровать.
В руке она держала изящную чашечку.
- Как вам дневничок? - вкрадчиво спросила она.
Алёнушка вздохнула.
- Вы - мой черный двойник, - выпалила она.
Наденька даже взвизгнула от радости. Кофе расплескался на кровать.
- А знаете, я вас за это могу укусить, - вымолвила Заблудова, внутренне затаясь.
Алёна хихикнула: она решила, что Лохматов не допустит. Заблудова уловила ее мысль:
- Если бы не шеф… Но все равно когда-нибудь я вас укушу… Хоть на том свете.
- И не вздумайте напустить на меня вашу обаятельную злобу. Я защищена. К вам же и вернется, - решительно высказалась Алёна.
- Да не бойтесь вы. Моя злоба - это моя любовь. Тем более вы мой белый двойник. Негоже приносить вам вред.
Наденька встала и сладко потянулась своим змеевидным телом. Чашка ее, между прочим, упала и разбилась, что осталось без внимания.
- Кушайте на здоровье, Алёнушка, кушайте на здоровье, - пропела она и скрылась.
Алёнушке стало не по себе. "Если жизнь непредсказуема, то Лохматов - тем более", - подумала она.
Позавтракав, она не знала, что делать дальше. Дел не было, одни мысли. Она осторожно вышла в коридор, но решать, каким непредсказуемым путем идти, ей не пришлось. Легкая, как призрак, девушка, подхватила ее и повела в роскошный зал. Правда, роскошь была на редкость угрюма. Преобладал черный цвет, а запертые бесконечные шкафы вызывали подозрение. "В таком шкафу запирают навсегда", - подумала Алёна.
Посередине - круглый стол. Шеф сидел и хлебал водку. Ничего иного он на завтрак не признавал. Одет был небрежно, но подчеркнуто. Алёнушка присела чуть вдалеке.
- Как спалось? - спросил Трофим Борисыч. - Рисовала что-нибудь в уме?
Это "ты" вызвало у Алёны жуткое ощущение. Ей показалось, что этим Трофим слишком приближает ее к себе. И близкое дыхание чудовищности объяло ее, проникло до дрожи в кровь. Она почувствовала, что прояви Лохматов в этот миг желание, она бы уступила, не смогла противостоять. Но Лохматов был невозмутим. Его тупо-всеохватывающий взгляд выражал иной поиск. "Что ему нужно? - вздрогнула Алёна. - Чего он ищет?" Грозное тело Лохматова зашевелилось.
- Просьбы есть?
Алёна зацепилась.
- Трофим Борисович, мне бы хоть родителям сообщить, что я, к примеру, уехала в Петербург к подруге.
Трофим хохотнул.
- На сколько дней?
- Как скажете.
- Ладно, скажем им дня на три-четыре. Мобильник твой верну на минутку. Поговоришь и отдашь.
Он нажал кнопку. Вошел человек совсем старый, еле ходил, чуть не падал. "Это стиль у него такой", - пояснил Лохматов. Старик вручил мобильник. Алёна облегченно вздохнула. Что-то разумное наконец. Дрожащими пальцами она набрала номер и, совладав духом, сказала, как надо, чтоб не волновались. Родители жили на другом конце Москвы. Попросила их позвонить Вадиму - у нее кончается мобильная связь.
- Ты во всем права, дочка, - произнес Лохматов, пряча ее мобильник себе в карман. - Пусть не волнуются. Это мне надо волноваться, глядя на себя в твоей картине.
- Так вы меня надолго не задержите? - робко спросила Алёна, боясь какого-нибудь страшного ответа.
- На все Божья воля. Мы разрешим вопрос, и я тебя отпущу, - хмуро ответил Лохматов.
- Какой вопрос?
- Знать не следует, но узнаешь.
Алёна похолодела, но больше от нечеловечьего тона, каким это было сказано.
- Не бойся, - мрачный взгляд Лохматова скользил по Алёне. - Ты еще покажешь себя… А теперь мне на работу, - совершенно отсутствующе сказал он. - На свою. Вечером попируем. А пока тебя проводят в комнату отдыха. Там и книжек полно. Вы же без этого не можете, интеллигенция… - фыркнул Лохматов и ушел.
Через десять минут Алёна действительно оказалась в комнате отдыха. Провожал ее старичок, тот самый, который почти падал.
"Не смейтесь только надо мной, - шептал он, пока провожал ее. - А то плохо будет". Перед входом в зону отдыха он все-таки упал, и его унесли.
В недоумении, страхе и радости, что жизнь превратилась в картины Дали, Магритта и Босха вместе взятые, Алёна вошла в комнату и успокоилась. Беглый взгляд на книжные полки не обнаружил ничего жуткого. Не лежали там книги по черной магии или любви демонов к нам, к людям. Ничего такого не таилось… Зато забежала Наденька и все-таки шепнула: "Укушу". Уходя, пнула ногой кота.
К вечеру Алёну пригласили на деловой ужин. Так сказали, по крайней мере.
Когда она вошла в уютную комнату с горящим камином, то ахнула.
За столом, накрытым для ужина, сидели персонажи, от которых несло сумасшедшим домом из ада, а не нашим вовсе! Ведь сумасшедшие дома должны быть везде, ибо и ум есть везде, тем более в аду. Впрочем, все было в некотором смысле пристойно, просто у Алёны сработало ощущение внутреннего мира персонажей.
Лохматое взмахом руки приветствовал Алёну. "Тебя здесь уже все знают, - открыл он ей. - Не смущай душу".
Алёна села. Ей представились.
Первым - худощавый, скорее длинный, чем высокий, господин в черном костюме и с оскалисто-безмятежным, но интеллигентным лицом.
- Казимир Маркович Замолин, - объявил он. - Астролог.
Лохматов дообъяснил:
- Работает, Алёна, на мафиозные, а порой на бандитские, но серьезные структуры. На братков. Крупный грабеж, к примеру, без консультаций Казимира Марковича у них редко обходится. Братки эти совершенно напуганы. Им нужны точность и небесная крыша. Казимир Маркович пунктуален, как бес, и свое дело знает.
Казимир Маркович чуть покраснел:
- Сравнение с бесом неуместно, Трофим Борисович. При всем уважении к вам и зная, как вежливы к вам звезды, все-таки вынужден вам по этому единственному пункту возразить. А в остальном - не жалуюсь, платят хорошо, а мы только крупными делами занимаемся.
- Братки в нем души не чают, - раздался свиреповатый голос с другого конца стола, - но если раз ошибется кардинально - прирежут.
- Мысли не допускаю, - вежливо ответил астролог и сел.
Алёна между тем села на свободное место за столом около совершенно полудикого человека. Впрочем, ощущение сумасшедшего дома почему-то исчезло. Взгляд Лохматова, направленный то на одного гостя, то на другого, был до неописуемости мрачен, что означало высшую точку веселья.
Он ткнул пальцем в сторону довольно смешливого человека, стройного, молодого, но одетого почему-то в почти шутовской наряд. На голове у него красовался колпак.
- Представься, Удод, - вкрадчиво произнес Лохматов. Гость замешкался.
- Удодов я, - выдавил он из себя.
- Не скромничай, Гарик, - поправил его Лохматов. - Встань. Вот так. Он, Алёнушка, - просто киллер, профессионал высшего класса. А в миру работает клоуном в цирке. Любит он это дело.
Алёна охнула, стараясь не подать виду.
- Не думай, Алёна, что он мрачен, - продолжал Лохматов, пока Удодов кланялся Алёнушке, - наоборот. Он очень смешлив. И вообще считает, что смерть - это всего лишь шутка, а не какое-то большое событие в нашей личной жизни.
Удодов прямо-таки расплылся в блаженной улыбке.
- Если б я считал, что смерть большое событие, то я бы никого не мочил, даже за крупные деньги. Как можно!? - возмущенно прикрикнул он на себя, вознося руки к потолочным небесам. - А шутка - другое дело. Пошутить всегда полезно. Не на ученом совете живем.
- Садись. Молодец, - оборвал Лохматов, и взгляд его слегка повеселел. - Теперь у нас Ларион.
Встал мужчина средних лет, но очень нежного телосложения, с голубыми, но совершенно безразличными глазами и чуть ли не девичьим румянцем на щечках.
- Хаденов, - представился Ларион, и, не давая Лохматову возможности объяснить кто он такой, сам затараторил: - Работаю на серьезных людей. Разные замысловатые поручения, требующие порой душевной тонкости. И всегда на стороне угнетенных. Приведу пример. Недавно в одном приличном дачном поселке под Москвой, - не буду оглашать название, хотя все здесь свои, но я осторожен, до предела осторожен, - и Хаденов даже изогнул свою спинку. - Так вот в этом дачном поселке, Алёна, крупные боссы, буржуи, одним словом, решили расшириться за счет участков обездоленных и опущенных людей. Конечно, долларов сто-триста за участочек предлагали, а что? Я считаю, для них справедливо - для них и сто долларов невесть какие огромные деньги. Но в противном случае, если не соглашались, обещали сжечь. Иные от страха соглашались. Я в этой работе участвовал по линии уговоров. Да нашлась старушка, упертая, хоть и одинокая. Шеф разозлился, он был на тело жирный, но вспыльчивый, и велел сжечь. И старушка меня умоляла - сжигать будете, предупредите меня, я тогда из домика выскочу. И пошел ей навстречу. Дом сожгли, старушка жива, да еще сто долларов получила. Шеф расширился… Лохматое веселел, Хаденов испугался и сел.
- Я теперь к этой старушке чай пить хожу. Очень занятная, - хихикнул он. - Поселили в коммуналке, правда, сам черт не разберет где. Я устроил. Шеф такими вещами не занимается, - и Хаденов умилился.
Трофим посмотрел на Заблудову.
- Ну, с Наденькой ты, Алёна, надеюсь, познакомилась, - пробурчал он. - Ты и сидишь рядом с ней. А вот другой твой сосед слева - человек особый. Пользуется моей личной протекцией.
Алёна оглянулась на этого человека, показавшегося ей сначала полудиким. Внешне он действительно выглядел странно: простецкий пиджак, роскошная рубашка, галстук, а штаны вообще какие-то ненадежные. Волосы всклокочены, но когда Алёна заглянула ему в глаза, то отшатнулась: до того они были умны. Человек был в летах, но не очень, лет около пятидесяти, даже меньше на вид.
- Известен я в этих кругах, - и он окинул взглядом присутствующих, - под именем Доктор. Так и называйте меня, Алёна. К слову, в других кругах я известен как доктор психологии, ученый, написавший ряд глубокомысленных книг. Эти книги - живые существа. Но сейчас - я в подполье и нахожусь под крышей уважаемого всеми Трофима Борисовича Лохматова. Эта крыша позволяет мне изучать неведомый мир российского криминала.
- Если б не эта крыша, был бы ты, парень, давно с перерезанной глоткой, - прозвучал голос человека, весьма цивилизованного и ледяного на вид. Он сидел около Лохматова и ничего не ел.
Ученый вздрогнул, но преодолел дрожь.
- Мои изыскания, - скромно добавил он, - касаются только психологии и высших запросов, которые возникают в среде нашего криминалитета. Криминалитета, конечно, в широком смысле слова. Меня, Алёна, тянуло и тянет в любую яму. Не могу я жить, чтобы не измараться психологически. Горе мне, горе.
И Доктор присел, чуть-чуть сник, но оживился, когда Алёна с благодушием посмотрела на него. Наденька захохотала. За столом пили и ели умеренно, как будто были на ужине в королевском дворце. Порой мелькали вышколенные девицы с подносами.
Следующий встал сам.
- Каричев Константин, - просто сказал он. Ничем особым не отличаюсь. Пью, играю на гитаре. Коллекционирую фотографии слонов. На кого работаю и кем - не имею права разглашать. Интеллигенцию ненавижу. Пожалуй, все.
Алёна спонтанно пожала плечами.
Оставался последний. Тот, кто сидел рядом с Лохматовым. Холодный его взгляд ничего не выражал, кроме холода. Он и не думал представляться.
Лохматов сделал это за него.
- Назовем последнего по счету гостя - господин Евлин, - грузно провозгласил Трофим. - И не будем обсуждать его. Этот человек - крепость. Он делает деньги и ничего кроме этого не хочет знать. Господин Евлин, собственно говоря, и состоит из денег. Они ему заменяют все органы тела.
Лицо Евлина по-прежнему ничего не выражало.
Каричев из своего угла вдруг зааплодировал. Другие хранили торжественное молчание.
Так или иначе, общее знакомство состоялось.
С ужасом Алёна заметила на стене свою картину.
И вдруг Удодов, киллер по призванию, вскочил. Гости поняли его намерение. Удодов вышел на середину зала, и все внимание приковалось к нему. Только нежно-змеиные глаза Наденьки смотрели вкось на Алёну.
И Удодов стал танцевать. Гадючно-спортивное тело его вытянулось, задвигалось, руки он вскидывал вверх, но лицо его оставалось каменным, с чуть нездешним оттенком.
Это был не танец, а скорее пляс, обращенный в никуда. Тело извивалось с необыкновенной быстротой, но взгляд застыл. Норовил он также приблизиться к картине, дрыгая ногами, словно обещал задеть ее ногой.
Лохматов при этом приближении веселел, и тогда хлестал плеткой подвернувшуюся девицу.
Алёна пыталась уловить смысл глаз Удодова. Они выглядели ледяными, но нежданно пробуждалась сквозь них шутливость. Внезапно в руках Удода оказались острые стальные ножи, похожие скорее на убойные кинжалы. Такими можно было убивать и слонов. Их было не то два, не то три, и Удод ловко жонглировал ими, подбрасывал их, управлял ими как хотел.
- Хороший убивец, - прошипел около Алёны Доктор.
Гости опять зааплодировали. Особенно старался Каричев. (В детстве его дразнили Ка-Ка, то есть два "К" в его общем имени. Но Каричев плевал на свое детство.)
У Алёны сжималось сердце: так хотелось жить. Вдруг темп "пляски" замедлился. Это уже походило на судороги полуповешенного человека, но довольного собой. Довольство это так и выпирало. Особенно неистов был член, точно верблюжий горб томился под штанами.
В этот момент на сцену выскочил Каричев. Простой и необъяснимый, он тоже стал танцевать. Но в стороне от Удодова, хотя ножи в руках последнего исчезли.
По видимости Каричев танцевал сам с собой, но гости внутренне ощущали: танцует он с призраком, который невидим.
- Такова стала его судьба, - вздохнул Доктор о Каричеве.
И в тот миг, когда Удодов захотел еще более глобально пошутить с ножами, Лохматов резко выкрикнул:
- Остановить!
Глаза Наденьки потухли. Она так надеялась. И со злости ущипнула незаметно ножку стола. "Стол - он тоже вроде слона", - подумала она, хохоча в саму себя, тихо, незаметно.
Лохматов не выносил неоправданного садомазохизма. Пришлось повиноваться. Удодов снял с головы колпак. Лицо приняло обыденное выражение. Дескать, скучаю.
Алёна, погруженная в свое самосохранение, стала плохо понимать, что происходит вокруг. Она очнулась от резкого звука - около нее голосил Доктор:
- На моей груди плакали убийцы!! Зло должно быть доведено до конца! Но я знаю, как вдруг расцветают подобно розам, глаза убийц. Они расцветают перед их смертью!! Вы должны любить меня, братья!!
Алёна дернула Доктора за рукав:
- Не безумствуйте.
Но Доктор не слушал ее.
- Но вот образец совершенно другой, я бы сказал даже обратной ментальности нашего дорогого криминала.
Гости затихли. Доктор продолжал:
- Спрашиваю я тут как-то на кладбище одного авторитета, точнее, "нового русского": почему тут у вас на могилах фотографии мерседесов, а лица самих покойников почти не видны? А он отвечает: потому, что мерседес важнее. Я спрашиваю: кого важнее? Отвечает: человека. Если, к примеру, по мне стукнуть топором - от меня ничего не останется, мне конец. А по мерседесу топором стукнуть - и ему ничего. Мерс важнее. Я покраснел, но спросил: тогда и холодильник важнее? Он кивнул головой и сказал "конечно, важнее" и пошел к могиле своего убиенного брата.
Такая речь понравилась Лохматову.
- Замечательного авторитета ты встретил, доктор, - сказал он громогласно. - Это ж надо, как он завернул. Круто. Далеко не всякий так далеко зайдет. Честь ему и хвала!
Как-то мерзко хохотнула Надя. Другие гости не вникали. Алёна надеялась, что вот-вот все кончится. Но Лохматов вдруг встал и провозгласил:
- Вы видите эту картину? Видите крупное лицо в правом углу?
Гости встрепенулись. Кстати, они не так уж были пьяны, соблюдали себя.
- Пусть каждый по порядку подойдет к этому лицу и скажет громко и явственно, что он видит в этом лице? Лучше коротко и явно… Алёна, ты королева, ты в стороне!
Опешили, не понимая, что все это значит и чье это лицо, в конце концов. Никому не приходило в голову тайное сходство.
Первым, пошатываясь, словно он нес на спине призрака, подошел Каричев. Исполнять волю Лохматова надо было всерьез.
Каричев тупо посмотрел в лицо.
- Идиот, - громко произнес он.
Лохматов захохотал.
- Молодец, Костя, - и плеткой указал ему путь назад.
Вторым подошел Хаденов. Долго смотрел, изгибался, приближаясь к лицу. Взглянул на Лохматова, бормотнул:
- Не понял.
И Лохматов добродушно отпустил его восвояси, домой, к жене.
- Наденька, ползи, - приказал Лохматов.
Наденька подскочила и тут же оказалась около Лица. Круглые глаза монстра втягивали ее в себя.
- Если б встретилась - слилась бы с ним, любила бы, как свою задницу и сердечко, - хихикнула Наденька, замерев, а потом взвизгнув.
- Ты верь себе, - заключил Лохматов.
Он был пьян, как бык перед полетом к Зевсу. Налитые кровью глаза его мрачнели и мрачнели.
Алёна, путаясь в предположениях, боялась, что не выдержит, выкинет что-нибудь Лохматовское.
Удодов шел к цели, пританцовывая. И с ходу залепил: