Чай оказался душистым, и кошка оживилась. Хотя известно, что кошки не пьют чай. Но она оживилась.
Попивая чаек, Анна Петровна думала, как рациональней закончить уборку. "Лучше начать ее и не кончать, - решила она, поджав губы. - Все равно конца не будет. Какой-нибудь уголочек все равно останется пыльным". И в мозгу возник образ ее деда, который сам был почти всегда в пыли и любил пыль. Пришлось опять смахивать не то образ, не то саму себя, видящую этот образ.
Кошка посмотрела ей в глаза таким странно-пустым взглядом, что Анна Петровна удивилась. "Наверное, моя кошка не совсем кошка, раз так взглядывает. Но дела, дела". Вскочив, не допив чаю, принялась кончать бесконечное.
"Весь мир все равно не убрать", - возникла мысль, и она остановилась посреди комнаты, удивляясь своей неожиданно возникающей глупости. Так именно она оценила свою мысль.
И принялась чистить на лестничной клетке. "Ведь вчера убиралась, а опять напылило", - изумлялась она. Сосед поздоровался с ней, выглянув из-за щели.
Вернувшись, долго мыла посуду, а потом решила прилечь.
"Я же и чай не допила. Все куда-то спешишь. От одного бросаешься к другому", - рассердилась она. Отдыхать было приятно и оглядывать комнату тоже. "Скромно и хорошо", - решила она.
Жизнь шла и шла. Часы тикали и тикали. "За хлебом в булочную надо сходить - раз, за колбасой и водой в супермаркет - два, в аптеку за глазными каплями - три", - просчитала она.
На дворе однообразно и истерично выла собака. Но потом замолкла. Оставался слышен только далекий гул автомобилей.
"И Бог с ним, с шумом, надо забыть о нем, - время еще есть впереди", - и она взглянула на часы. Отдохнула и пошла в ванную, чтоб почистить и там. Тем более туалет.
"Все блестит у меня", - снова возникла мысль. И с удвоенной энергией принялась. Закончив, вспомнила, сколько надо заплатить по счетам. Проверила еще раз. Недопитый чай удивил ее. "Нет, так нельзя", - сказала самой себе и снова налила и поставила чайник на маленький огонь.
"И в театр надо сходить. Обязательно в театр", - добавилось еще одно решение.
Внезапно возникла тишина. Анна Петровна остановилась и прислушалась. "Как тихо - и на улице и везде". Потом вдруг появилась особенная тишина - в голове, словно там что-то замерло.
Но Анна Петровна плюнула на весь этот странный покой и продолжала убирать и драить. Подошла к окну, к цветочкам.
И тогда - тихий, нежный, безболезненный, потому что молниеносный, удар изнутри. Она упала замертво на пол. В квартире - тихо, только на кухне закипел чайник. Она лежала неподвижно, точно никогда и не двигалась. А чайник все настойчивей кипел.
Повернулся ключ в дверях, и вошел ее сын. Лёня сразу понял: мертва. Чайник еще шумел, на дне оставалась последняя вода.
Лёня опустился на стул, мелькнула мысль: где теперь я ее увижу? Его объял легкий обморок.
Хорошо, что дверь в квартиру Лёня не успел закрыть.
Соседка, вышедшая на лестничную клетку, удивилась, вошла и закричала, будто ее саму пронзили. Кошка отсутствовала.
глава 23
Горе сблизило Леню с женой. Лера удивлялась: сколько на свете оказалось добрых людей. Словно свет упал с неба. Даже почти незнакомые люди, соседи по огромному дому, помогали. Тем более, трудностей было много: похороны, слава Богу, не ежедневное событие и привычки к нему нет. Тем более Лёня - совсем в ауте. Значит, хлопоты на Леру. Но с помощью друзей и просто окружающих все прошло достойно.
Дня три после похорон они были вместе, как раньше. Но потом Лера стала замечать: Лёня забывал, что происходит вокруг, словно ему все надоело. И опять тот же взгляд, и напряженный, и отсутствующий.
- Тебе что, хочется обратно? - спросила она. Но Лёня упорно молчал.
- Судя по твоим словам, тебе там было не по себе, - раздраженно заметила Лера. - Там не так уж уютно.
Они начали ссориться. Лёня надолго уходил гулять один. Он отсутствовал, и Лера и жалела его, и злилась.
Лёня, прогуливаясь, видел только пустоту вокруг себя. Зачем же тогда прогуливаться, если не видеть ничего существенного вокруг?
Но Лёня знал, что его час наступит. Что-то приближается. Ему будет хорошо, очень хорошо и навеки. Поэтому не надо ни думать, ни видеть, ни слышать - зачем, если все уйдет?
Он не прочь был даже вкусно поесть в каком-нибудь одиноком кафе, не думая, естественно, о таких пустяках, как деньги.
Лера мечтала о ребенке, и до этого Лёня был согласен, но теперь какие уж дети. Он жил там, а не здесь.
Лера была в отчаянии, но надеялась. "Претерпевший до конца - спасется", - повторяла она про себя. И даже в голову не входила мысль, чтобы бросить Леню. Отсутствующего или нет - она его любила. Но иногда крутилось: "Страшно на этом свете, господа", и именно страшно, а не скучно. Скука - это большая радость теперь. Облегчение, полет звезд. Это тебе не Гоголь, твердила она.
Неожиданно забежала Алёна. Поцеловавшись, сели за стол. И Алёна объявила, из источников, которые она боится даже вслух произнести, ей стало известно, что именно в районе Мытищ находится подпольная фабрика фальшивых лекарств.
У Леры загорелись глаза. Месть, месть, это сладкое слово. Конечно, не по-христиански (разоблачить надо, но не мстить), но она не может сдержаться: мстить, мстить и насладиться местью. За всех. Искалеченных, больных, отправленных не во время на тот свет. Надо же, такие твари нарушают даже естественный ход судьбы.
Лера объявила:
- Я напишу донос. В Генпрокуратуру.
- Почему ты? Напишем вместе. "Мы" - звучит солидней. Конечно, анонимное "мы", - поправилась Алёнушка, упиваясь бразильским кофе. - Только бы не ошибиться в анонимности.
- Доверимся Филиппу - он-то знает, как лучше оформить такое безошибочно. Несмотря на то, что он наш, он чует запах мира сего.
Выпили за дело. Лера и не вздумала расспрашивать Алёну об источнике: нельзя, значит нельзя. Это же Алёна, сама Алёна сказала.
Но вырвалось другое, как бы про себя:
- Донести надо, но не мстить, не это должно вести, - пробормотала она, - ибо сказано: "Мне отмщение, Аз воздам"…
- Брось, - возразила Алёна, отпив, - такие великие слова не относятся к этой ситуации. Неужели Бог будет заниматься такими клопами, помешанными на деньгах любой ценой. Они сами по себе сгниют там. Не хватало еще, чтобы высшие силы марали руки об этих кровососов. А здесь мы возьмем работу Бога на себя.
- Иш ты, какая ты смелая стала. Хотя духовно ты всегда была смелая и лихая. Прости, я порой думала, что ты трусиха.
- Ладно, Лерка. Наши сердца сблизились в последнее время. Итак, у Филиппа. Вадима я тоже приглашу.
- Еще бы.
- Выпить надо ликеру за бессмертие нашей души, - заявила Алёна, смеясь.
И они, довольные, разошлись.
А от Ротова все не было и не было звонка. Точно он провалился в преисподнюю. Но Лёня потерял к этому интерес. Он просто ждал прямо звонка от Акима Иваныча. К черту всяких посредников. Звонок прозвенит и все. И тогда начнется иная жизнь, иная смерть и иная Вселенная. Взгляд Лени был устремлен туда. Даже о Лере он вспоминал без жалости, и сам дивился этому. И тогда немножечко жалел ее. "Аким Иванович, Аким Иванович", - бормотал он во сне.
У Филиппа собрались днем, он принимал один, домашние уехали. Алёна, Вадим, Лера и хозяин уселись за круглым столом. Алёна отметила новые картины на стенах: то были Зверев и Харитонов, среди других, которых она уже видела. Идею доноса Филипп воспринял с восторгом.
- Если так, то спасем немало людей, если не от смерти, то от болезней и всяких последствий. А кровопийцам - Бог судья, а пока Генпрокуратура, - вымолвил он и сразу принялся за дело.
Включили компьютер…
- Кто хочет печатать? - спросил Вадик.
- Я, я! Я - первая! - выкрикнула Лера и почему-то посмотрела на картину Зверева.
Лера расположилась, но сначала надо было составить текст. Взялась Алёна:
- Уважаемые защитники народа и его блага. С наслаждением сообщаю вам, что в районе Мытищ, примыкающем к Ярославскому шоссе, расположилась фабрика фальшивых лекарств, руководимая подпольными буржуями. С радостью открыли бы вам наши имена, но не можем по причине здравого смысла. Искренне ваши. Проверьте.
- Ну, это уже хороший сюр, - хохотнул Филипп, а за ним и остальные. - Но они нас не поймут. Надо помягче.
Помягче не получалось, слишком притягивал сюр, да еще со стен смотрела одна сюрреальность.
"Защитники народа" превратились в "уважаемых коллег", "защитников женщин и детей", а "подпольные буржуи" в "маньяков".
Чтоб прекратить веселье, Филипп продиктовал свой текст, сухой и почти бюрократический. На этом и сошлись. И тут же накрыли на стол.
- Все-таки ты зря влезла со своим сюром, Алёнка, - вдруг рассердилась Лера. - Дело-то серьезное. Пусть это капля, но все же направлена против дикого беспредела. Мой двоюродный брат только что вернулся из провинции; страшно взглянуть, говорит, как наваждение какое-то, экономическая чума. И людей так жалко, невыносимо…
- Да я же тоже как ты, - оправдывалась Алёна. - Но надо же вздохнуть немного, хоть на минуту, а без сюра тут не обойдешься.
- Мои милые юные дамы, - прервал Филипп. - Разрешите мне сказать несколько слов. Вы опять за свое, вы слишком чувствительны, а нельзя так болезненно переживать за то, что происходит в стране. Зачем доводить себя до сумасшествия. Это во-первых.
- Не мы доводим, нас доводят, - быстро проговорила Алёна.
- Во-вторых, не все так плохо, как кажется. Есть честные предприниматели, любящие свою страну, и везде есть такие, во всех сферах жизни. Я не буду приводить научные аргументы, это увело бы в сторону. Но они есть и очень основательные… А главное, выбраться из этой ямы, в которую нас загнали, можно только постепенно и с большой осторожностью. Страна в страшных тисках, и ей нужно спастись в целом, сохранить себя, а бедные и несчастные всегда были и будут… Россию надо спасать, а не спившихся бомжей.
Тут начался шум и волнение.
- Да не о бомжах же речь, а о большинстве народа, - возмутился Вадим. - Ясно, что страну надо хранить, сохранять от всех видимых и невидимых опасностей.
- О, Господи, элементарные социальные гарантии, хотя бы часть того, что есть в европейских странах, - вмешалась Лера, - И умерить аппетиты кровососов, криминала.
- И главное, жизненно важное, - чтобы увеличилась рождаемость, иначе здесь, на месте России, будет распад, - воскликнул Вадим.
- Хватит апокалипсиса, - прервал Филипп. - Еще поговорим о войнах и терроризме. Хватит!
Вадим вдруг заметил, что прямо перед ним на стене - портрет Достоевского. Он глянул в глаза Федора Михайловича и чуть-чуть успокоился хотя бы внешне.
- Филипп, - сказал он. - Дай Бог, чтобы твое мнение оказалось истинным. Без потрясений, тихо, как при Иване Калите, собирателе, постепенно вылезем. И с миром будет все в порядке, нас будут любить, и мы будем любить, по-детски говоря… Но, увы, альтернативный пейзаж кажется мне более точным.
- Какой же?
- А то, что ожидай крови, катаклизмов, бунта и даже ненависти к нам природы, войны, в общем злоба и лишения как всегда, но с возрастающей во много раз силой. Я имею в виду, конечно, весь мир, не только Россию. Плюс невообразимые, неожиданные сюрпризы. Передышки, конечно, тоже будут. Россия спасется, если сохранит свой великий дух…
- Точнее, вернет его, - вставил Филипп.
- Что ж, такой сценарий возможен, чего уж говорить.
Лера молчала. Молчал и Достоевский.
- В дальней перспективе - современная цивилизация, несомненно, рухнет. Сто, триста, четыреста лет - неважно. Тогда, когда карма будет близка к завершению и суд состоится, Россия, если сохранит себя, должна создать абсолютно новую, духовную цивилизацию. Вот мое мнение.
Разгоряченный спор мнений прервал резкий звонок в коридоре. Филипп вышел и, вернувшись, сказал:
- Тут одно деликатное дело. Есть у меня школьный приятель - Костя Лавров. Жена у него уехала к больной матери во Владимир, а он сам заболел. Заболел, лежит один. Маленький сын тоже во Владимире. Соседи ему помогают, приносят лекарства. У него сильная простуда, но соседи и так перегружены своими заботами. Давайте съездим к нему, если хотите.
- Само собой! Съездим!
- У меня сейчас машина на ходу. Закупим продуктов, посидим у него немного, а потом я всех развезу по домам.
- Мы с Лерой уберем в квартире, поди запущено там, - добавила Алёна.
На том и порешили: ехать немедленно.
глава 24
Тарас заскучал по причине суеты. Мир казался ему все подозрительней и подозрительней. Сомнение вызывало все: даже то, что на небе только одно солнце. "Должно быть еще другое, невидимое, тайное. Припрятанное на том свете. Но зато когда-нибудь как запылает, подмигнет", - рассуждал он на скамейке в парке за бутылкой пива. Особенно умственно раздражали его ученые, собаки и цветы.
"Эх, - скучал он, - знать бы до конца изнанку этого мира… Я бы ее всем показал. Мол, любуйтесь… Только не давитесь от смеха и уважайте обратную сторону истины. Вот так".
И Ротов задумался. Когда он задумывался, мыслей у него никаких не было, зато было в душе плавное течение того, что он не мог ни осознать, ни понять.
Но он никого и ничего не пугался. На все у него был один ответ: "тьмы мы не знаем".
Но на этот раз, на скамейке в Сокольническом парке, он решил на несколько часов изменить свою жизнь. Но как?…
"Мир словно болото. Ату его… Ату… кыш"!.. - только и приговаривал Тарас. И вдруг вспомнил: а не съездить ли мне к откровенно иным существам? Он даже соскочил со скамейки. - "Конечно, конечно… О чем же я думал столько времени?! Надо бежать к иным"…
И Ротов отряхнулся. "Пора, пора", - подбодрил себя. Поглядел в небо. Нет, там не было ничего небывалого. "Значит, вперед!"
Он так спешил к иным существам, что, влезая в пригородную электричку, растолкал мешкающих пассажиров, и одна старушка даже присела на пол от испуга.
- Куда вы так?!! - только и выкрикнула она.
- К иным, к иным, мать, - прогремел Ротов на весь вагон.
Вагон тогда присмирел. Через полтора часа он оказался у огромных ворот, за которыми расположился внушительных размеров деревянный дом. Кругом было одиноко: несколько домиков в стороне и только. Звякнул по мобильному, и вскоре калитка около ворот открылась. На Ротова осторожно глянул сам хозяин.
- Как твои? - сладко спросил Ротов
- Живут. Не разбегаются. Чего тебе не хватает, Тарас?
- Покажи мне их.
- Идем, идем.
И их понесло в глубь сада, к дому.
- Я тебе покажу, Тарас предварительных людей, которые еще готовятся… - медленно произнес хозяин 52 лет от роду, но похожий на старика из глубин веков.
- А разве готовых у тебя сейчас нет?
- Я готовых отправил. Один, правда, есть, почти готовый. Человек он был тепленький, веселый, прямо глядел в свое будущее.
- Ты меня только не пугай разворотом своим. Может, я сам не захочу готовых увидеть.
- Тебя напугаешь, Тарас. Не для страхов ты рожден на этом свете. Пускай другие пугаются.
И они вошли в дом. Дом деревянный, но непомерно большой, двухэтажный, с пыльными коридорчиками и переходами, навел почему-то Ротова на мысль о заброшенности бытия.
- Василич, где мы? - бормотнул он.
Но старикан уверенно провел его на грязную кухню, как будто там был рай. По пути мелькнул громоподобный молодой верзила. Руки его по мощи напоминали лошадиные ноги. Так, по крайней мере, решил Ротов.
- Кто это? - шепнул он на ушко Василичу.
- Психолог, - прозвучал ответ. - Кстати, мой племянник.
На кухне обнаружилась толстая женщина, видимо хозяйка стола, и нелеповатый мужик.
Они моментально исчезли при виде Василича, хотя он был не так угрюм, как обычно. Сели за стол. Еда оказалась простой, но вдоволь. Василич тут же проурчал:
- Я тебя всегда рад принять, потому что, Главный тебя любит.
- Ладно… Ты, Василич, мне прямо скажи: готового.
Василич хлебнул водки и расширил глаза, которые стали как некие фонари бездны.
- Готовый у нас один. Но готовых мы никому не показываем. Завтра мы отправляем его к Главному. Готовый у Главного, в его поместье, так сказать, или в потайном институте, как хочешь, постепенно становится иным существом, в чем и суть.
Ротов вздохнул и как-то выпучил глаза внутрь себя. Такая у него была особенность глядеть на себянутряного, внутреннего.
- Иных существ мало и доступа к ним нет, - сурово проговорил Василич, - многого ты хочешь. Курицей надо быть, а не человеком. А ты все лезешь и лезешь, куда не пускают…
- Мне Главный доверяет кое-какие свои планы, точнее мысли.
- Знаю, знаю. Он же тебе рассказывал, что суть этих дел в том, чтобы вывести, прямо говоря, обратную сторону человека. В человеке, в его душе и в его мозгу ведь много незадействованного, спящего. Вот Главный и будит эту странную спящую часть человека, его обратную сторону. Это и есть иные существа.
Ротов захохотал животом.
- По виду человеки, а на самом деле обратное. И такие отчаянные…
- Да не отчаянные они, - прервал Василич, - а другие; и цели их жизней - совсем иные. Они на человека похожи не более, чем на коров. Разные они по духу.
- Ну, а с предварительными-то можно пообщаться?
- С расшатанными-то? Конечно, допустимо… Для тебя только. Мы их сначала расшатываем, чтобы психика у них стала нервная, гибкая, дикая, а не затвердевшая, как застывший сон.
- Расшатанных я два года назад видел здесь, - припомнил Ротов. - Сам Главный показывал. Ты тогда был в командировке, искал кандидатов. Очень они мне по душе оказались. Главный хоть и жутковат для вас, но такой интеллигентный человек с другой его стороны. Кстати, упоминал, что наличие сексуальных травм в детстве лишь помогает расшатывать.
- Безусловно, - с ученым видом согласился Василич.
- Вообще, чем больше всяких травм, душевных к примеру, тем лучше. На обратную сторону у человека свет падает. Тусклый, но что-то видать.
- Жить, жить надо! - заорал Тарас и выпил водки.
Вошел человек, силач, с руками словно лошадиные ноги. Подмигнул Василичу и скрылся.
- Это еще что за знак?! - забеспокоился Ротов.
Василич ничего не ответил.
- Поспи пока, Тарас. Я тебя отведу. А через два часа будут у нас танцы: расшатанные плясать будут. Посмотришь, познакомишься и успокоишься, я думаю.
Тараса отвели в уютную каморку, в которой спать, казалось, было легко, как в разукрашенном гробу. Тарас задумался, но мысли скоро исчезли, словно их не было. Заснул.
Ему снились тупо-тревожные сны. То появлялось лицо иного существа с пугающим, точно инквизиторским взглядом, то выскакивала мордочка расшатанного и обнюхивала все пространство сна… Особенно неприятным оказалось явление старухи, Ротов даже вскрикнул, но не проснулся, и крик остался в приделах сновидения.
Разбудил его стук в дверь. Просунулась голова Василича.