- У нас такая жизнь, - чуть не подпрыгивая, но изнеможенно, вскрикивала гостья. - Я, к примеру, иду в магазин. И что? Если чего купишь поесть - не знаешь, отравишься или нет! Я уже за два месяца три раза отравлялась. Хорошо, возвращаешься. Если зима - рано или поздно упадешь, и дай Бог не насовсем. Гололедица. Другой дьявол - собаки: хозяева самых жутких не затрудняются порой и на поводок взять. Не знаешь, вернешься ли домой перекусаной в крови, полумертвой или нет. У нас многих покусали. Хорошо, вот и квартира своя, доползла, - взвизгнула гостья, - но ведь не знаешь, ограблена в твое отсутствие квартира или нет. У нас виртуозы - грабят чуть не на глазах, за минуты обчистят. Хорошо. Бежишь за лекарством - еще хуже. Тут уж так могут оглоушить подделкой - что и скорая помощь наша дряхлая не успеет доехать. Вот так и живем в двадцать первом веке. А болезней кругом, болезней. Дети, взрослые… Хоть крест на жизни ставь.
Соседка отвечала, что и в нашем районе, да и везде, есть такие дела, но не везде в такой степени.
Лера стояла, оцепенев от крика и беды в глазах гостьи.
Как раз в этот момент появилась Алёна. Подруги юркнули к себе.
Тем временем далеко от этого дома, в Зюзине, тетушка небезызвестного Хапина укоряла своего племянника, что морду отъел на трупах.
- На трупах, но не на живых, - оправдывался он.
Рассевшись на диванчике за маленьким столиком, заваленном журналами и мудреными книгами, Алёна и Лера только-только раскрыли рот, как прорезался сквозь тишину этой полусумеречной квартиры телефонный звонок. Звонил Филипп:
- Включите телевизор. Третий канал.
Немедленно включили. Речь шла об обнаружении чего-то подпольного как раз в том районе, о котором и сообщала информация Леры, посланная в прокуратуру. Но, увы, под удар попала не фабрика фальшивых лекарств, а всего-навсего подпольный "цех" по изготовлению фальшивого детского питания. Одним словом, зарабатывали ребята на здоровье и крови младенцев.
Показали главного коммерсанта - совершенно непонятного - кто он такой, откуда? - человека, который в свое оправдание только тупо бормотал: деньги не пахнут.
- Но все-таки мы попали в точку, может, наше письмо помогло! - возликовала Лера. - Хоть младенцев многих спасли - и то какая радость!
За радостной вестью последовала другая, не менее радостная, но в другом смысле.
Алёна шепнула Лере, что приглашает ее на свадьбу - наконец, все у них решено с Вадимом. Сначала гражданский брак, потом, конечно, церковный. "У меня есть знакомый, замечательный батюшка, - добавила Алёна, - церковь Святителя Николая".
Лера искренне обрадовалась, но потом все-таки проговорила:
- Видишь, у тебя, слава Богу, создается, а у меня разрушилось.
- Лерка, у тебя столько поклонников из нашего круга. Приходи на свадьбу с тем, к кому сердце ближе…
- Может быть, но еще рано, рано… Рано и рана… Пусть судьба даст знак…
- Ты к тому же гораздо красивее меня.
- Не преувеличивай.
Наконец, организовали кофе. И все стало как-то тихо, уютно, словно эта полусумеречная комната окончательно перенеслась в другой мир.
Но не тут то было. Опять телефонный звонок.
- Лера, я у двери твоего дома. Случилось нечто безумное.
То звучал раскатистый голос Тараса Ротова.
- Как его не впустишь, - развела руками Лера.
Ротов влетел, как всегда, ошарашенный и ошарашивающий других.
- Роман Примерский в реанимации. Положение критическое. И все я немного набедокурил.
Примерский был художник, но не просто художник, а звезда, правда, скандальная. Репортажами о нем заполняли газеты и журналы. Лицо красовалось по телевидению.
- Опять, - только и промолвила Лера. Алёна к ней присоединилась.
Примерский принадлежал, мягко говоря, к совершенно иному направлению, но тут уж не до направлений.
- Что опять, опять, девочки? - заголосил Тарас, присаживаясь на диван. - Опять катастрофы, смерть, наводнения, скандалы на небе и на земле. Бросьте, живете себе и живете.
И Ротов расхохотался. Примерский сначала рисовал неплохие абстрактные картины, но до славы дело не доходило. Стал рисовать абстракцию, используя частично собственное дерьмо. Это помогло, и сразу стал почти звездным. Однако встречал молчаливое сопротивление и презрение в некоторых художественных кругах. Тогда решил пойти ва-банк. На бойне набирал ведрами кровь, добавлял, и получалось, что картины в главных чертах рисовал кровью. Кровь сразу привлекла жадное внимание журналистов, разного пошиба посетителей, даже критиков. Начались восхваления, чем дальше, тем круче. Дошло до того, что не гнушался рисовать собственной кровью. Демонстративно. Типа перфоманса. Есть краски, но есть и кровь, льющаяся из собственной руки или ноги. Крик стоял на всю Россию. Проник и на Запад. От звездности некуда было деваться. Голому по пояс, окровавленному, но не до конца, подносили шоколад, кофе, блюдо мяса. И вот - реанимация.
- Короче, что случилось, Тарас? - спросила Лера.
- Вот вы не слушаете радио, не включаете особо сатанинский ящик, а зря. Уже кричат, что, мол, довели.
- Когда случилось?
- Вчера. Я пришел на его выставку. Она уже заканчивалась. Все сворачивалось. Роман устал и сидел в стороне… Я к нему прямо подплыл.
- Вы знакомы?
- Да, по каким-то болотным линиям. У меня ведь на брюхе - третьи глаза, скрытые, - хохотнул Тарас. - И я его чем-то раззадорил, даже видом своим.
- Это ты можешь, - вздохнула Лера.
- Потом я говорю ему: "Роман, неужели ты не понимаешь, что все это, как и большинство в вашем современном искусстве, литературе, театре, исчезнет как дым. Всегда так было, а сейчас - тем более, вспомни соц. лауреатов, ну, чего говорить. И главное твои картины…". Короче, я взял быка за рога, глаза выкатил, гляжу на него по-своему. Он вдруг покраснел, разозлился, я даже не ожидал. Думал, он совсем болотный. И заявляет: "Великих авангардистов двадцатого века тоже встречали скандалом или молчанием". Я ему ласково так говорю: "Роман, ты не путай, ты же образованный человек. Начало двадцатого века - это взрыв духа, возрождение в европейском и русском масштабах. Тогда и люди были другие, и уровень - иной. Сейчас же эпоха не возрождения, а вырождения. В том же масштабе. Повсеместно, везде, куда ни кинь, во всех сферах. А прежде всего в человеке. А если человек стал дерьмом, по сравнению с теми гигантами, то какое же может быть искусство. Поэтому некоторые хотят и замолчать классику, в том числе классику авангарда". Он брякнул: "Ну, ты обобщил". А я ему: "Не говорю об исключениях. Они у нас есть. Но ты в эти исключения не попадаешь". Так и порю ему правду-матку, - разулыбался Тарас. На этот раз ведь истину говорю. А оборотная сторона истины в том, что не надо было нервному человеку такое говорить. И что тут произошло! Какой эффект! Мать родная его бы не узнала.
Тарас прямо всплеснул руками и заголосил:
- Коньячку мне, коньячку!
Лера принесла.
- Все-таки ты - мучитель, Тарас, - заметила Лера.
- Я хотел его растревожить, дать новый импульс. Ей богу, хотел как лучше, а получилось хуже, чем всегда. Он покраснел, глаза вдруг налились коровьим бешенством, я не ожидал, думал он меня укусит… Ан нет… Он заговорил:
- Тарас, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что большинство современных звезд, огородных чучел, крикунов вместе со своими вещами, в живописи ли, в литературе, где угодно, исчезнут как запах из туалета. Где гос. лауреаты прежних времен? Что вы меня за идиота строите?
Я испуганно бормочу:
- Да нет же, нет!
А он совсем распалился:
- Бывал я на тусовках, художественных, литературных и всяких немыслимых, и видел одно, как прут всякие: и те, что на грани смерти, и здоровые как быки, или сдвинутые - все готовы не знаю что сделать сами с собой, чтобы урвать кусочек успеха, чтоб влезть в глупый сатанинский ящик… Все отдадут, даже свою жизнь за мнимый, сиюминутный, временный успех. Слюни прямо текут изо рта. И это - властители дум!
Ротов тут захохотал, а потом, опрокинув в себя коньяк из рюмки, молвил:
- Признаюсь, я прямо притих. Картину он нарисовал жутковатую, прямо из Босха: сад наслаждений перед адом. Думаю, что дальше. Затих Роман. Внезапно побелел. Я сам схватился за свое сердце: думаю, плохо ему. Получила же недавно одна дама обширный инфаркт, когда узнала, что ей какую-то премию не дали: оказалось, в жюри мало ее людей попало. Не знаю уж, померла или нет. Но Роман на самом деле очухался.
- Признаю, - холодно, даже как-то невозмутимо сказал он, - что и мои картины - это по большому блеф. Таких случаев сколько хочешь в мировом масштабе сейчас. Выставят толчок с надписью "Я - свинья" или что-то подобное - и звезда готова. Я знаю, кто меня поддерживает и почему. Но я молод, Тарас, мне тридцать четыре года, настанет день и я сделаю поворот, чтобы создать истинные ценности…
- Роман говорил это тихо-тихо, спокойно, и это взбодрило меня на глупую провокацию, прямо бес в ребро, - хихикнул Ротов.
В глазах Алёны мелькнуло отвращение, но Ротов видел только себя.
- Я с таким пылом, с визгом можно сказать, заорал ему, как будто мне это черт из подполья провыл: "А вот если бы такой договор с тобой бы некто заключил: три года жизни, за эти три года создашь шедевры, равные Любови Поповой, Ван Гогу, неважно, великие шедевры одним словом. Но после трех лет - смерть, а если хочешь еще больше, говорю, подславить свои шедевры, тогда надо собственноручно повеситься. Идет?"
- И тут я ошалел, - продолжал Тарас. - Он какой-то непредсказуемый этот Примерский. Опять из холода в жар адский его бросило, глаза пылают, словно из ада, ей-богу, я не ожидал, - приложил руку к сердцу Тарас.
- И что дальше? - спросила Лера.
- Роман вдруг как вскочит на табурет и визжит криком (хорошо вокруг почти никого не было):
- Конечно, повеситься! Повеситься - и никаких разговоров! За три года шедевров!
Роман посмотрел вверх.
- Вон, Тарас, на перекладине крюк. Видишь?!
Он потянулся руками.
- Клянусь, я повешусь именно на нем.
Тарас прервал свой рассказ и пугливо оглянулся на Алёну.
- Я в ужасе подумал, что он уже вообразил, что с ним заключили договор. Такая ярость была в его теле. Я только хотел было пискнуть, блин, что я без претензий быть князем мира сего, успокойся мол, но тут случилось непредвиденное, страшное и идиотское. Табурет, на котором Роман стоял, покачнулся, и он грохнулся головой на каменный пол. Черепно-мозговая травма, кровь на полу, а не на картине. Увезли в реанимацию.
Воцарилось тяжелое смутное молчание. Алену чуть не стошнило от этого рассказа Тараса.
- Что же делать? - сказала она. - Что с ним сейчас?
- Включим сатанинский ящик.
Через десять минут появились "Новости". И в конце новостей возникла милая девушка и сказала:
- Как нам стало известно, художнику-авангардисту Роману Примерскому стало лучше, но его состояние остается очень тяжелым. Тем не менее, жизнь нашего гения вне опасности.
Телевизор выключили.
- Тарас, вы вот на самом деле гений, но гений зла. Сколько таких непредсказуемых случаев было вокруг вас?
- Обижаете, Алёна. Я не люблю князя и его правду. Я - другой. Почему ты меня зовешь на "вы"?
- Для почета.
Разлили кофе, чай. Было как-то неуютно.
- Как только он поправится, надо к нему сходить в больницу, - заявила Алёна. - Обзвонить всех наших. Он ненавидел наше направление, но какое это имеет значение сейчас!
Тарас однако не угомонился, продолжая мучить девочек.
- До этой сцены, недели за две, я встречался с ним. Мы сидели вдвоем в кафе на Арбате. И он мне поведал такую вещь:
- Знаешь, Тарас, я написал книгу. Как видишь, мне всего мало, я лезу во все щели. Это не роман, а нечто мемуарно-документальное, порой, правда, менял фамилии.
- Поздравляю, - сказал я.
- И вот что случилось. Я хотел передать эту книгу крупному американскому издателю. И буквально неделю назад в Москве оказался славянист, профессор, тот, кто кроме прочего пишет рецензии в это издательство на книги на русском языке. У меня были связи и в издательстве и с ним. Они были готовы принять манускрипт. Этот профессор, Гарри, мы с ним запросто, как все равно янки, по-американски…
- Поздравляю, - опять поздравил я его.
- Так вот. Он взял манускрипт, прочел за два дня, и мы встретились. И как ты думаешь, Тарас, каково его заключение?
Я отвечаю, скромно так:
- Он заключил, что мало хулы на все и вся в России, включая собак, кошек и российских женщин.
- Как раз нет. Он не упирал особенно на хулу. Этот тип высказался так: "Книга слишком хорошо написана, и поэтому не пойдет. Мой друг, вы должны понять простую вещь: книги должны быть написаны плохо, тогда они дают прибыль. Понимаете, мой друг, надо уметь писать плохо. Плохо, плохо! Время хорошего и высшего - прошло. Пишите так, как будто вы лягушка, желающая заработать деньги. Когда пишете, думайте не о тексте, а о деньгах. Тогда вы будете свой парень. Манускрипт я вам возвращаю, в таком виде его никто у нас не будет публиковать. Ваше имя как художника, в Америке неизвестно, а Европа нам не указ.
Тарас тяжело вздохнул.
- Когда расставались, Роман заявил мне на прощание: "Я создам шедевр в литературе. Плевать на деньги. Главное бессмертие - чтобы ты потрясал умы на протяжении веков. А эти дьявольские, грязные, змеиные, мерзкие деньги - у меня и так их полно. И в Европе на счету. И я могу этой мерзостью подтираться, - и он вынул пачку зеленых, направляясь в туалет. - Хотя и для моего зада это оскорбительно, - промолвил он".
Я ему:
- Смотри, Роман. Самого святого касаешься. Учти, когда-нибудь посадят тебя за финансовое святотатство. Не говори никому.
И мы расстались. Я кончил.
В ответ раздался хохот.
- Ну, на этот раз ты нас развеселил этим Гарри. Хорошо бы его посмотреть, - сквозь смех заметила Лера.
Но вмешалась Алёна.
- Оставим этого Гарри… Тарас, при всем моем уважении к бреду, ты вел себя провокационно по отношению к Роману. В этой последней встрече…
- Вот тебе раз! Почему?
- Что за вопрос? Будто ты не понимаешь… Ну зачем было на него выливать все негативное мира сего: вырождение, низкий уровень искусства, падение, время великого прошло… Зачем? Это правда, но страшная и разрушающая. Но не вся правда. Эта адская тенденция, но есть и другое.
- Другое? - восхитился Тарас. - Расскажи!
- Да сколько я знаю удивительной, блестящей молодежи, талантов, искателей духа… Происходит разделение, сейчас в России рождается много детей с поразительными способностями, словно у них глаза открыты на всю Вселенную. Такого раньше не было!
- Знаю! Верю! - взвизгнула от радости Лера. - А ты, Тарас, своим особо безумным видом, интонациями возбудил самое возмутительное в нем.
- Через мучительство к свету! - заорал Тарас и выпил. - Себя помучить - всегда хорошо! Это тоже водка.
- Потом даже такая деталь, как тусовки. Он там высказался о них, куда уж хуже. Но ты бы оборвал его. Всякие тусовки бывают. Я бывала на многих. И встречала там не только обезумевших завистников, но и чистых, благородных людей, талантливых писателей, художников. Подлил ты масла в костер. Бедный Роман. Сгорел ум в огне себялюбия.
- Болен современный человек, глубоко болен, - поддакивала Лера.
Внезапно Тарас встал, утробно раскланялся и исчез.
На всем лежала тень отхода Лохматова. Скрытая молчаливая тень.
Вадим и Алёна были счастливы. (Все препятствия отстранены.) Свадьбу решили справить тихо, в два приема: сначала с родителями, потом с узким кругом друзей. Скромно и потаенно. Без барабанного боя. А потом, немного спустя - повенчаться.
Праздник вместе с друзьями прошел на квартире Алёны. Кроме Филиппа с женой и Леры пригласили еще семь человек. Молодой поэт, черпавший свое вдохновение из реалий невидимого мира, звали его Андрей; великий знаток древнего мира Петр Веселовский; два художника с подругами жизни и один школьный друг Вадима.
Собрались почти одновременно, в каком-то единстве. Школьный друг Вадима уже давно симпатизировал Лере. Алёна была довольна создавшейся аурой. В комнате царили нежность, уют и спокойное высшее начало. Так чувствовала и решила про себя Алёна.
За столом - никакой истерики, никакого обычного алкоголя, которого никто не в состоянии выпить, зато - все изысканно и художественно.
Кстати, Тарас умудрился все-таки проболтать Вадиму свою версию о некоем докторе Аким Иваныче. Версия всеми, включенными в курс дела, была встречена холодно и с насмешками. "Слышал я об этом докторе. И встречался недавно с Глебом. Опять… Ладно, не будем больше об этом, - заключил Вадим, - что будет, то будет, здесь ли, там…"
А свадьба началась, конечно, с поздравлений. Безо всяких "горько", но каждый высказал свое личное пожелание молодой семье. Стало весело и легко. По мере приближения праздника к концу, темы разговоров, естественно, изменились в сторону, далекую от свадеб и семейного счастья.
Мажорную ноту внес Филипп. Зная тревоги своих друзей, и будучи уверен в своих взглядах, он начал с того, что положение в стране не такое ужасное и катастрофическое, как многим кажется. Россия укрепляется во многих отношениях. И если удастся предотвратить социальное бурление, пойдя навстречу народу, ведя себя мудро и стойко, Россия постепенно выйдет из кризиса. Но, конечно, неожиданностей нельзя исключить. Путь лежит между многочисленными Сциллами и Харибдами.
- Ну, дай Бог, - вздохнула Лера. - Лишь бы не было значительных потрясений, а мелких все равно не избежать. Правда, Алёна?
- Правда.
- Среди предпринимателей, кстати, есть замечательные, болеющие за страну и людей, - продолжал Филипп. - Я тут встречался кое с кем. И наверху тоже есть… Бог не выдаст, свинья не съест.
- Надеюсь, что так, - заявил Вадим, думая об Алёне, хотя она была рядом.
- Мы еще съездим, как было недавно, и в нашу милую Европу, в очаровательный Париж. За наших европейских друзей! - и Филипп поднял бокал шампанского.
Все согласились с этим.
Под конец знаток древних миров, Петр Веселовский, изумил всех. Он завел вдруг разговор о кентаврах, а под конец заключил:
- Помните все, конечно, картину битвы людей с кентаврами. На самом деле, хе-хе, на самом деле победили кентавры. Если углубиться. Потому что сами люди превратились постепенно в кентавров… Да, да… И не спорьте. Как и они, мы мечемся между тяжелой, самодовлеющей, обреченной нашей плотью и человеческим началом в высшем смысле этого слова… Кентавры мы все, человечество, кентавры, хе-хе-хе.
И Веселовский выпил коньячку.
- Чтоб пережить сравнение, - пробормотал он.
Его заключения и сравнения не имели, однако, успеха.
Праздник закончился излиянием прощального дружелюбия и последними пожеланиями Вадиму и Алёне.