- Садись рядом и смотри. Я хочу начать с моей тетушки, с Софьи Петровны. Она экстрасенс, как ты знаешь, - со змеино-ласковой улыбкой проговорила Лера. - Только через этот, чуть-чуть сверхъестественный тоннель можно что-то увидеть. Тетушка - мастерица своего дела. И посмотри, как она зарабатывает на хлеб.
Лера открыла газету и ткнула пальцем в объявление: "Снимаю муки совести. Возвращаю душевное равновесие даже в самых безнадежно жутких случаях, звонить по телефону…".
- Это она! Софья Петровна Бобова твоя! - воскликнул Леня.
- Она, она! И у меня есть план, как использовать этот шанс. А пока вот полюбуйся на объявления в газетах, которые я подчеркивала.
Лёня прочитал вслух: "Потенциальный убийца ищет подругу жизни. Главное - родство душ. Звонить только ночью", "Обучаю практике энергетического вампиризма. Один курс - 15.000 долларов".
- Хорош, - пробормотал Леня.
Далее следовало: "Обучаю технике перманентного обмана в сфере предпринимательства. Беру дорого".
- А вот еще, - вздохнула Лера. - Утонченный текст: "Пожилая дама мечтает о совместной смерти с молодым человеком. Желающих просьба прислать фотографию".
Взгляд Лени метнулся в сторону: "Удовлетворяю любые сексуальные наклонности, исключая садизм", "Готов к любым законным половым извращениям. Детей не приводить", "Занимаюсь отпугиванием нечисти. Во всех ее формах. Возможно отпугивание на дому". Лёня перевернул лист. "Оживляю трупы в обмен на интимную связь".
- Ну, что скажешь, хороша картина? - осведомилась Лера.
- В аду жутче.
- Ну, до уровня ада мы еще на этой планете не дожили. Все еще впереди!
И Лера свернулась клубочком на кровати.
- Интеллигенция, наконец, должна научиться себя защищать, Лёня, - сказала она, протягивая к нему нежные руки. - Иди-ка ко мне. И забудь о кошмаре. К тетушке я пойду сама дня через два, а тебе даю три дня, чтобы придти в себя. Почитай опять Гомера, это успокаивает.
- Нет уж. Хватит с меня моего визита к разным богам…
Проворчав это, Лёня поцеловал жену. Но он порой сетовал про себя, что иногда даже во время соития Лера умудрялась читать французские романы.
глава 7
В кровати, проснувшись, Алёна нежилась, вспоминая о своих страхах.
Самый первый страх, который она помнит, возник в детстве на даче. Она, голенькая четырехлетка, играла в песке. И вдруг спиной почувствовала приближение того, что раздавит ее существо. И она услышала звук своей гибели. Заплакав, подчиняясь ужасу, исходящему из-за спины, она отползла в сторону. На место, где она играла и строила песочный замок, упало высокое дерево. С тех пор она стала бояться высоких зданий и уходящих в небо деревьев. Последние виделись ей, как живые серьезные существа.
Потом, пока училась в школе, дважды раздавался тот же звук гибели, но она изворотливо спасалась.
Потом это прекратилось. Такие моменты с кем не бывают - их обычно запоминают, но они не довлеют. Не довлели слишком они и над Алёнушкой.
Ее подлинные страхи развились потом - к юности. Имя им было - сознание своей смертности и возможность гибели в любой момент. Как нежное адское пламя это сознание кормило ее воображение. Судорога ужаса охватывала ее, даже когда она переходила улицу. В метро ей казалось, что поезд застрянет, и она задохнется в черном подземелье. В автомобиле ей грезились катастрофы, мозги на тротуаре. Она умоляла, чтоб ехали тише, даже не в смысле скорости, а тише вообще, чтобы мир их не заметил.
- Невозможно так все время дрожать за свою жизнь, - укоряла ее мамаша, - В конце концов, ты же умница, верующая, сколько книг прочла… Ведь смерть - это не конец.
Алёна лучше ее знала об этом, но идея фикс ее была такова: жить здесь и сейчас, причем так, чтобы вечность, точнее вечное ее бытие, ее вечное "Я" присутствовало не где-то "там", а здесь, сейчас, при ней. И она действительно чувствовала это присутствие, но ей тайно-надрывно хотелось, чтобы это состояние всегда было с ней. Всякие изменения вроде смерти, распада этой жизни вызывали в ней ужас именно потому, что она слишком любила себя неизменную. А что будет после смерти - в конце концов ей неизвестно. "От добра добра не ищут", - самозабвенно думала она.
Много раз Вадим пытался вывести ее из лабиринта ее страхов, но напрасно.
- Алёна, то, что ты испытываешь, это финальное безумие и смертельный парадокс, - убеждал он ее. - Как можно быть верующей, столько знать о бессмертии, о продолжении жизни души и духа после смерти - и так бояться всего, что тебя окружает. Твой ум болен или надломлен.
- Я все понимаю, - ответила Алёна. - Но есть сила выше понимания.
Вадим уже год был совершенно очарован ею, но у него был какой-то таинственный соперник, с которым Алёна уже давно, но не постоянно, жила. Поэтому пока речь шла только о дружбе.
Загадочные реплики Алёны выводили Вадима из себя, но одновременно еще больше заколдовывали его. В глаза Алёны он вообще не мог смотреть более минуты, настолько они казались ему живой, но отрешенной одновременно, голубой бездной.
Когда от какого-нибудь случайного звука дрожь внезапно пробегала по ее спине, - Вадим терял всякое душевное равновесие.
Он и страдал и боялся за нее, и ужас охватывал его при мысли о ее гибели.
Еще одно мучило его: Алёна была художницей, и дух ее картин был на редкость близок к его собственным безумным картинам. Алёна рисовала маслом большие полотна, где изображались стихийные духи; и окружающий нас и вылезающий иногда наружу, к нам, ближайший мир диковинных полумудрецов и монстров. Были они суровые, насупленные, с совершенно нечеловеческим взглядом и настолько сливались, к примеру, с природой, что сама природа становилась частью, проявлением их самих.
На человека они смотрели осуждающе. Но главным в картинах становился подтекст, истошный и бесконечный вопль бытия, выраженный в изгибах живых линий. И цвет был вовлекающим в себя.
Живопись Вадима была несколько иная, но в глубинах - до ошеломления схожая, так по крайней мере считал он сам и это духовное родство окончательно добивало его.
Алёна нежилась в плену своих страхов. Она была одна в своей квартире. Раздался телефонный звонок. Алёна улыбнулась и не спрашивая кто, сказала: приходи. Она не ошиблась, пришел Вадим. Алёна уже готовила завтрак. Картина, где созерцали себя в зеркале причудливые твари, стояла в гостиной на мольберте. Одна тварь смотрела на себя особенно пристально. Увидев картину Вадим вздрогнул: он только что закончил свою работу (о которой никто еще не знал), - гоголевский Вий смотрит на себя в зеркало и весь он отражается там: глаза не видимы.
Вадим устало махнул рукой, решив, что все точки над "i" расставлены и покорно поплелся на кухню. О картине - ни слова. Алёна все поняла и угостила его чашечкой кофе с тортом. Бедный Вадим не мог сразу переключиться от мысли об их родстве, но, наконец, выдавил из себя мучавшую его историю Лени.
Алёна вздохнула и одобрила его намерение найти Акима Иваныча.
- Я тебе помогу, Вадимушка, хотя это безумный и заранее обреченный на неудачу поиск.
- Как будто так, - согласился Вадим.
- Тут сумасшедший парадокс…
- Да, это безнадежный поиск, - отсутствующе проговорил Вадим. - Но именно поэтому его нужно осуществлять.
- Хорошая мысль.
- По всему видно, что Аким Иваныч - уникален. И как до него добраться?
- Если говорить трезво, то это опасно. Не дай Бог, ни с того ни с сего уведет на тот свет!
Вадим вздохнул:
- Кто-то нас все равно уведет. А Аким Иваныч человек, я думаю, рассудительный на этот счет. Он знает, кого уводить, а кого нет.
Пыхтел чайник. Какие-то творожники ютились на столе. Алёна же предпочитала пышки. Попробовав самую пышную, она произнесла:
- Но по сути, зачем тебе этот поиск?
- Ты что? - и Вадим поднял палец вверх. - Аким Иваныч мне до судорог интересен. Это какое-то ископаемое. Таких еще не было. Ему-то, наверное, нет места ни в лучшем, ни в худшем мире.
Алёна заметила, любуясь своими руками:
- А если Лёня бредит? Сейчас столько развелось бредунов.
- Нет, нет! Я его хорошо знаю. И некоторые детали его рассказа убедили меня абсолютно.
Позавтракав, Алёна помрачнела:
- Мне надо ехать. По делу. Она стала быстро собираться. Вадим постарался ее успокоить:
- Ты - молода. А я, как обещал, сделаю все, чтобы твои картины хорошо продавались. Хорошо бы найти богатого монстра, похожего на твоих леших или пауков, чтобы он покупал твои картины.
Размышляя, они вышли на улицу.
глава 8
Софья Петровна Бобова погрузилась в свое кресло. Пышная дама эта лет около пятидесяти отличалась малоподвижностью, зато маленькие глазки ее, тем не менее, смотрели востро и беспокойно-пытливо. (Кстати, Бобова никогда не занималась поиском исчезнувших людей.)
- Зачем пожаловала, Лерочка?
Лера сидела около нее на диване полуотключенная.
В комнату вбежал кот с расширенными глазами, шерсть дыбом.
- А, - заметила Софья Петровна, - значит, он нагадил. Он всегда, Лерочка, когда нагадит, сам не свой становится. Словно он не естественное дело справляет, а черт знает что делает. Пугается. Сам себя. А делает он по правилам, я его не ругаю. Испуг-то его не от мира сего. Недоволен он своим устройством. Очумевает.
Лера спокойно выслушала эту маленькую лекцию. Кот спрятался в угол.
- А как дочка? - вежливо спросила Лера.
- В Париже. Учится. И все на мои деньги, - горделиво ответила Софья Петровна. - Итак, Лерочка?
- Я решила роман писать. Если пойдет, то дело неплохое. И подзаработать немного, и для души. И собираю материал о всяких интересных, даже небывалых случаях. Включая криминальные.
- Молодец! Пора за ум взяться. Все переводы и переводы. Ты сама напиши, девчонка ты ведь крайне умная. Прославишься.
- Легко сказать. Вы могли бы мне, тетя, по родственному набрать историй всяких, от запредельных до болотных, до тихих, для моей книги. У вас же такой опыт. К вам люди успокоить совесть идут, это так ценно и необычно.
Тетушка громко расхохоталась, так, что кот выпрыгнул из угла.
- Не успокаивать, а "мочить" совесть, детка. Я совесть мочу, не успокаиваю… ха-ха-ха! За это мне и деньги платят. Ты думаешь, просто совесть замочить, у тех, конечно, у которых она есть?
Лера, действуя осторожно, заморгала глазами и превратила свое лицо в глупую маску.
- То-то. Но я не только этим занимаюсь. Я решаю задачи поглобальней, - и она ошалело посмотрела в потолок, словно что-то на нее наплыло, - я тебе, Лера, такое порасскажу, ибо верю в твой талант. Пойдем-ка, попьем чайку с коньячком. Небось, проголодалась, киска.
И она, грузно переваливаясь, поплелась на кухню, за ней - кот, а потом - Лера.
На кухне она сразу предупредила Леру:
- На меня не ссылайся, моего имени не упоминай, истории чуток видоизменяй. Ты же роман пишешь. Поняла?
Лера смирилась с ее поучительным тоном.
Пухлая Софья Петровна еле разместилась в кресле, которое было главной достопримечательностью кухни. Кот юркнул на подоконник и осуждающе поглядел в окно на мир.
Лера, чуть-чуть худенькая, женственная, уместилась на стуле, сложив ножки.
А самовар пыхтел на столе: здесь он никогда, кроме глубокой ночи, не прекращал своего существования и пыхтения.
Бобова начала с того, что очень глубоко и громогласно зевнула.
- Скажу тебе откровенно, племяшка, что народ нынче скучный пошел. Насчет совести ко мне мало кто приходит, в основном молодые бабенки, а мужики-то ведь совесть давно пропили. Я не клевещу на чужой пол, я о многих говорю, не всех, конечно. Приходят после всяких житейских катастроф, мол, вытяни, укажи, что делать и прочее…
- И что, тетя Соня, удачно у вас… того.
- Того, того. Обычно удачно. Я ж вижу кое-что. Укажу, куда вильнуть или как договориться. Но скука, Лера, одна житейщина, быт, ворье, а в основном семейная жизнь. Даже рассказывать тошно. Но людей жалко не меньше кошек. Я жалею.
И Бобова вдруг захохотала.
- Платят-то хорошо?
- По душе. Я особо не настаиваю, но шуток в этом плане не люблю…
- Да, но, поди, есть исключения, не один житейский бред…
- Есть, о них и речь для тебя. Приходит ко мне прошлый год одна, скажем так, девушка и рыдает. Юноша ее над ней же надругался, над ее любовью к нему. К тому же, мать умерла, отец пьет, жить, как обычно, не на что, но главное тоскливо после всего. Короче, повеситься хочет. Обычная история, казалось. Но нюанс в том, что перед тем как кончать, она просит, чтобы я за это ее деяние смыла, успокоила ее совесть. Ей, видите ли, совестно повеситься.
- О, какая тонкая натура!
- Много я с ней провозилась. Денег с нее - кот наплакал, но душу-то жалко. Я и так и эдак… Совесть успокоишь, она тут же и кончит. И все-таки, я ее напугала. Отговорила от такого злодеяния. Но, Лера, какой я метод использовала, даже тебе не могу сказать, это моя тайна.
Лера вздохнула.
- Недавно на мой день рождения мне звонила. Забыть не может. Я ее спрашиваю: больше не тянет? Она сквозь слезы отвечает: почти никогда.
Лера задумалась.
- А что еще?
- Но эта девушка тебе интересна? Я могу ее адрес дать.
- Не надо, не надо, - испугалась Лера. - Я додумаю сама образ.
- Испугалась? А то ведь затянет, меня она тянула, как бы ни с того ни с сего. Бессознательно.
- Тетя Соня, варенье у вас такое вкусное… - протянула Лера. - И что еще? - с нетерпением добавила она, так что варенье с ложки упало на голову кота, который к тому времени приласкался к ее ноге.
- Все не терпится? Для тебя тут один санитар есть. Ну, настоящий бугай лет тридцати. Пришел ко мне, глаза слезятся, и бормочет что-то. Я ему говорю: "Говорите яснее, я не донесу. Это же будет во вред моему бизнесу. Если замочили кого или иные проблемы, - говорите четко, не нервничайте".
- А он?
- А он психует. И не поймешь чего бормочет. О медицине, о каких-то лекарствах, о том, что он де кровь пьет. Не просечь, то ли он метафорически выражается, то ли буквально.
Лера насторожилась и даже напряглась физически. "Этот подходит. Может быть, зацепка" - подумала молниеносно.
- Чем кончилось-то?
- Сбежал. Точнее, я ему сказала: вы бормочете что-то несусветное уже полчаса, у меня голова разболелась. Я вас таким не могу принимать. Он поднялся, такой бугай, и пискнул: "Извините". Я говорю, оставьте ваш телефон, когда я приду в себя, я вас приглашу. Думала, конечно, не даст. Но мне интересно, я люблю полусумасшедших. И представь, Лерочка, он дал телефон.
- Ну и тип!
- Я его обязательно приглашу. Но поскольку он чудной, в ту комнату, - она кивнула в сторону, - я своего телохранителя спрячу. На всякий случай.
- Спрячьте и меня! - чуть не взвизгнула Лера.
- А почему нет? Прячься. Наглядно все услышишь, как на ладони.
Лера даже чуть сладострастно потянулась на стуле.
- Бугай для меня прямо. В роман просится, - добавила она и опять полезла за вареньем, на этот раз не обидев кота.
- Еще один эпизод любопытен, - Софья Петровна округлыми глазами посмотрела в пустоту. - Это с Риммой. Девушка такая. По ее словам, ее любовник - убийца или тянет его к этому. Все карты она боится раскрыть. И сказала, что нуждается в моей душевной помощи. Любовника любит, но убийцу в нем - нет.
- И не боится о таком говорить?
- А чего меня бояться? - обиделась Софья Петровна. - Меня и мухи не боятся. А она девушка чуткая, сама экстрасенс почти. Кроме того, она говорила, дескать, она чует, что он убийца, но доказать это прямо невозможно.
- На том свете докажут, - заметила рассеянно Лера.
- Ну, так вот. Одного сеанса с ней оказалось недостаточно. Я ей наказала еще придти, продолжить. Скоро придет.
- Ой, вы меня тоже к ней спрячьте, - облизнулась Лера. - Загадочно, но не совсем.
- Ради Бога. Для тебя мне не жалко. Набирайся мирского опыта. Мир-то у нас широк…
- А больше ничего нет?
- Для тебя пока ничего нет, - строго сказала Софья Петровна. - Не все кошке масленица.
И они потом проболтали, сколько надо, о сущих пустяках. Лера пустяки не любила, но тетушка их допускала.
глава 9
Прошла неделя, и утром в квартире Одинцовых раздался телефонный звонок. Анна Петровна только-только укатилась на работу, оставив в кухне завтрак сыну и Лере.
К телефону подползла Лера, в ответ в трубке взвизгнули, а потом раздались гудки. Но Лера все поняла: это означало, что скоро приедет Инна.
Быстро поднялись, Лёня бросился в душ. Но и в душе он стал забываться, и только присутствие Леры возвращало его в мир: тогда он пел.
Завтрак отложили, и вскоре зазвенел домофон. К изумлению Леры (Лёня уже ничему не изумлялся) сама Инна Лазункова была не одна. С ней был мужик, лет около сорока, огромный, с отвислым животом и выпученными глазами. Лера знала его, это был Тарас Ротов, но Лера называла его "рот Истины". Лёня же знал о нем только одно: Тарас - дальний родственник Ковалевых, у которых пропал сын, но связи между Истиной и им (Ротовым) Лёня пока не ощущал.
Ротов довольно развязно прошел на кухню, тут же выпил пива и уставился в окно.
- Жаль парня - отключенно проговорил Леня.
Инна бросила злой взгляд на задумчивого Одинцова.
- Хуже! Хуже! Все хуже! - слегка разъярилась она.
- Но бывает еще хуже, - мирно рявкнул Ротов и похлопал себя по животу.
- Ты знаешь, Лера, - вдруг устало проговорила Инна, переходя от ярости к тишине, - в этом мире даже умереть не дадут спокойно. Ковалевы с безнадеги обратились к гадалке. С первого сеанса она как отрезала: Володя лежит около кольцевой дороги, там-то и там-то, дала точные координаты. Ковалевы понеслись.
- И я понесся, - вставил Ротов, глядя в потолок.
- Жара неимоверная. Приехали. Рыщем как безумные. Весь перелесок обегали. Ничего. И вдруг - башмак. Черный такой, - его, Володи, нет сомнений. А самого нигде нет. На другой день милиция обыскала - ни души, ни тела. Один башмак.
Ротов посмотрел на портрет Достоевского.
- Не думала я, что так повернется. - тихо добавила Лера, - Вместо трупа - ботинок.
- Только не надо глядеть на этот портрет, - взвилась Инна, - хватит, нагляделись. Короче, мы опять к гадалке. Так, мол, и так - ботинок и ничего больше. А она озверела: "Да вы кому это говорите, - кричит, - я видела без дураков вашего Володю на этом месте". Катя в слезы. Андрей стоит как столб. Конечно, родители…
- Чем кончилось? - простодушно прервал Леня.
- Второй раз гадала. Вскрикнула: "вижу, вижу его, вижу местность и улицу". Короче, ошалели все. Со мной, конечно, истерика.
- Неуютно это все, неуютно, - пробормотал Ротов. - Человек должен в могиле лежать, а не на траве, в земле-то уютней.
- Понеслись в то место. Искали. И нашли.
- Что нашли?!
- Штаны. Володины штаны, это точно.
Ротов шумно вздохнул:
- А что для таких кровь? Химическая формула - и дело с концом. Скорее всего, увезли на органы.
Лера спросила:
- У гадалки-то были еще?