- Послушайте, - прервал я её, - мне обидно стоять здесь словно я бедный родственник. Если вам хочется смотреть на них, давайте войдём внутрь.
- Не пустят…
- Как так не пустят? Ведь вход свободный. Платишь и входишь.
- Да, но вы не в смокинге.
- В смокинге или нет - вас это не должно беспокоить.
- Оставьте, нас не пустят.
Но я заупрямился и повёл её к лестнице. У дверей нас остановили:
- Сударь не одет.
- Я не голый.
- Сударь не в вечернем костюме, - настойчиво повторил человек у входа.
- Убирайся с дороги! - разозлился я. - У меня нет времени спорить с тобой.
Из казино вышел другой мужчина и отвёл меня в сторону:
- Не вынуждайте нас звать полицию. Освободите вход.
- Хорошо, - согласился я, - только убери руки, а то ещё замараешь мне костюм.
Мы повернули назад, и лестница показалась мне невероятно длинной, потому что люди смотрели на нас и потому что со мной была девушка. Мы прошли мимо казино, не произнеся ни слова, и направились вниз по набережной. Молчание "затянулось", и девушка попыталась обратить всё в шутку:
- Нас спасло только то, что у вас под рукой не оказалось стула.
- Молчите, - сказал я. - Ненавижу этот проклятый свет. Видали: смокинг! А зачем нужен этот смокинг!
- Потому что смокинг красивее.
Мы остановились возле каменного парапета набережной. В темноте перед нами море с шумом перетаскивало песок и камешки. Над нашими головами светилась голубоватая неоновая лампа.
- Глупости. Красота тут ни при чём. Иметь смокинг означает иметь ни на что негодную одежду, а иметь негодную одежду может только тот, кто набил мошну. Потому что смокинг и фрак это минимальный доход в несколько сотен тысяч, а раз у тебя нет такого дохода, значит, ты последний негодяй.
- Но подождите, - остановила она меня с лёгкой досадой. - Эти люди ввели такие порядки для себя, а не для вас. Если вам не нравятся их порядки, зачем вы туда идёте?
- Этот вопрос вам стоит задать себе самой. Зачем вы и в самом деле здесь, чего ждёте от этих людей?.
- Мне кажется, это вам хотелось войти, а не мне.
- Верно, в этом одном-единственном случае верно, да и то в угоду вам. Но вы стремитесь попасть в этот свет не на один вечер, вы стремитесь туда ежедневно, это стало смыслом вашей жизни. Вы говорите: "Я жду." Мне понятно, что девушка может ждать своего счастья, что она может по ошибке ждать его не там, где нужно, это тоже можно понять, но вам не кажется, что вы слишком деятельны в этом ожидании? Нет, вы не ждёте его, вы его искушаете. Вы переняли у этих людей всё, что можно перенять: манеры, походку, взгляд, манеру одеваться. Вы ходите туда, куда ходят они, обходите пляжи и танцплощадки, смотрите на них такими же голодными глазами, какими Старик смотрит на вас. Я наблюдал за вами, когда вы следили за этим парадом звёзд. Если бы вы только посмотрели со стороны, какая зависть была в ваших глазах, какими голодными выглядели ваши губы.
- Вы увидели меня такой и преисполнились отвращения, не так ли? Вы могли мне это сказать и без предисловий.
- Одну минутку! - остановил я её. - Я не кончил… Вы думаете, что ждёте принца, или сильного мужчину, или рыцаря. Но вы обманываете саму себя, если в самом деле так думаете. Вы, в сущности, ждёте того, о чём не говорится, но о чём вы больше всего думаете, - денег. Или, если хотите, возможности иметь богатые туалеты, вести роскошную жизнь, но совсем не мужчину и человека. Человек мало интересует вас. Вы даже не потрудились навестить в тюрьме того несчастного. Вор? Согласен, но вором он стал из-за вас, из-за любви к вам. Он в сто раз выше таких честных эгоистов, как вы, для которых всё земное блаженство исчерпывается кошельком. Туго набитый кошелёк - вот ваш сказочный принц!
Я говорил и говорил и уже не мог остановиться, и когда какое-нибудь обвинение казалось мне удачным, я повторял его. Девушка слушала меня, широко раскрыв глаза, и я видел при свете уличного фонаря, что в этих глазах застыли обида и страдание. Я сумел задеть её за живое, потрясти, и этот успех опьянял меня, и я бросал эти резкие, уничтожающие слова, потому что мне казалось, что они направлены не только против неё, но и против того ненавистного мира, который пленил и покорил её.
Потом она перестала слушать, повернулась и медленно пошла. Я побрёл за ней, продолжая изливать свою злобу. Девушка ускорила шаг, я последовал её примеру. Она побежала, я тоже побежал, но кто-то в темноте преградил мне дорогу.
- Полегче, мой мальчик. Оставь девушку в покое, насильно мил не будешь.
Когда я избавился от неожиданных защитников, её уже не было. Я не нашёл её ни на пристани, ни на берегу. Набережная была бесконечно длинной и пустынной. Море загребало песок шершавыми ладонями, где-то вдали светились фары машины. В голове у меня шумело, словно после попойки.
На следующее утро я терпеливо простоял до десяти часов на пристани, хотя и знал, что девушка не появится. Потом сел на пароходик, отправился в Лидо и прошёл набережную из конца в конец, выглядывая в людском муравейнике на пляжах знакомый розовый купальник. Девушки не было видно. "Ничего, найду её после обеда в магазине…" Я расхаживал повсюду, стараясь убить время. Минуты тянулись невыносимо медленно. Я пошёл по улице, ведущей к пристани, чтобы поглазеть на витрины, и только тогда понял, что сегодня воскресенье. Магазин будет закрыт весь день, весь этот бесконечно длинный день.
"А может, магазин всё же откроют, - подумал я. - Может быть, они раскладывают товары или подсчитывают выручку".
Но, когда я подошёл к магазину в два часа, решётки были всё так же опущены, а вокруг не было ни души, если не считать нищего на углу.
"Теперь тебе остаётся только одно. Ждать на пристани. Если она где-нибудь здесь, значит, придёт сюда, чтобы сесть на пароходик. Если же её нет, то всё равно её не найдёшь."
Я отправился в небольшое бистро возле пристани, думая о том, сколько времени я ухлопал в этом городе на ожидания… Но на этот раз я сам был во всём виноват и заслуживал наказания. Если мне придётся ждать не полдня, а много дней - это всё равно не окупит вины.
В сущности, меня мучило не ожидание, а неизвестность и угрызения, вызванные тем, что произошло прошлым вечером. Потому что в любви, я говорю о настоящей любви, самая большая боль идёт не о тех ударов, которые получаешь, а от тех, которые сам нанёс другому.
Пароходики уходили в город почти пустыми, и было нетрудно даже издали следить за пассажирами. Потом движение стало более оживлённым. Со стороны бульвара повалили шумные компании, возвращающиеся в город. Я встал и пошёл к пристани. Теперь пассажиры напирали плотной толпой, и мне приходилось неутомимо и быстро просеивать её глазами, и это было более неприятным занятием, чем чистка риса в казарме, потому что людскому потоку не было конца, а того одного-единственного зерна, которое меня интересовало, всё не было.
Солнце медленно скрылось за горизонтом, море стало тёмно-синим и холодным, а небо более высоким, прозрачным и твёрдым, как фарфор. Казалось, что стукни по нему, и оно зазвенит, но у меня не было никакого желания заниматься им, потому что приходилось всё время просеивать глазами толпу, и хотя я делал это старательно, всё же прозевал и увидел мою знакомую уже в переполненном пароходике.
- Пустите, - молил я, пробивая дорогу в толпе, - пустите меня, слышите?
- Эй, куда, все спешат! - кричали у меня за спиной. - Соблюдайте очередь!
Но я ничего не слушал и всё ожесточённее пробивался сквозь толпу и сумел вцепиться в борт пароходика в тот момент, когда он отчаливал.
- Разбирайся с такими, - ругался кондуктор. - Мы уже отчалили, а они прыгают. Нет, в самом деле!..
Девушка стояла на задней палубе, и мне при помощи локтей удалось порядком продвинуться, но ещё ближе протиснуться не представлялось никакой возможности, потому что дорогу преграждали два огромных чемодана и бородатый старик, устроившийся между ними.
Она не видела меня, и я крикнул через плечо старика:
- Послушайте, Ева…
Девушка обернулась, вздрогнула от неожиданности, но, увидев, что это всего лишь я, снова стала смотреть на море.
- Ева, послушайте, мне хочется объяснить вам, что вчера…
Она всё ещё смотрела на воду.
- Всё это глупости…
Старик недовольно повернулся ко мне, потому что я дышал ему в шею.
- Посторонитесь, - сказал я. - Никто не украдёт ваши чемоданы. А для меня это важно.
- Важно… - буркнул старик с бородой. - Мир гибнет.
Но он всё же посторонился, потому что не хотел, чтобы ему кричали в ухо.
И вот я стоял рядом с ней. Вознаграждённый за все муки этого несчастного дня.
- Ева, я проклинаю себя за всё, что наговорил вам вчера.
- Дело не в том, что вы всё это сказали. Важно, что вы так думаете, - сухо ответила она, не глядя на меня.
- Но это неправда, именно это неправда. Ничего подобного я не думал. Был опьянён злобой, и не к вам, а к тем, другим, и, как пьяный, перепутал всё, и истину, и ложь, наговорил вам жалких грубостей.
Она молчала и смотрела на море.
- Ева, послушайте, постарайтесь понять меня…
- Откуда вы узнали моё имя?
- От вас, когда вы там, на скамейке, повторили слова матери: "Ты очень гордая, Ева." Всё время, пока вы рассказывали мне всё это, я думал о себе и о своей жизни, потому что она была не веселее вашей. И если я ненавижу тех, других, и если вчера вспылил, то потому, что всю жизнь меня заставляли гнуть шею, топтали, отнимали у меня всё, к чему я протягивал руку, хотя это всё и не принадлежало им и не было им нужно. Я не говорил вам этого, но это именно так.
Она всё молчала.
- Вчера во мне говорила злоба, и вы знаете, что она не направлена против вас, ведь не ради злобы я хожу за вами столько дней. Я бросал обвинения вам в лицо, но не видел вас, вы были только раскрытым окном, через которое на меня смотрели они и через которое я кричал тем, которых ненавижу с детства. В лицее у меня отняли стипендию, потому что мой отец был коммунистом. Отец умер, но всё равно, он был коммунистом, и, следовательно, его сын не имел права учиться. Но я хотел учиться, и учился благодаря поту моей матери, которая в кровь стирала свои старческие руки, склонившись над паркетами богачей. И в университете я должен был получать стипендию, потому что был первым, и меня опять лишили её, потому что теперь сам я был опасен, а значит, не имел права на свой кусок. И я работал ночным сторожем, а днём с тяжёлой головой слушал лекции, в то время как сыновья богачей расхаживали по ресторанам бульвара Сен-Мишель. А потом я выдержал конкурс на место ассистента, но и его у меня отобрали и заставили два года ждать жалкой службы, и дали мне её только потому, что она и в самом деле была жалкой. И когда я в один прекрасный день приехал в Венецию и встретил девушку, для которой готов на всё, я увидел, что они и здесь встали на моём пути, решили и её отобрать у меня. Поэтому ночью я кипел злобой, но не к вам, а как бы отстаивая вас, потому что, кроме вас, у меня никого нет и никого не было.
Место за чемоданами было совсем крошечным, и мы стояли, почти касаясь друг друга, и, говоря, я невольно обнял девушку за талию и почувствовал, хотя это и было совершенно невероятно, что она обмякает в моих руках и склоняет голову мне на плечо. А потом я, как в тумане, услышал насмешливый голос старика:
- Теперь мне ясно, что было так важно… целоваться начали.
Уже стемнело, и я стоял, обняв девушку за плечи, и чувствовал щекой прикосновение её мягких волос. А Венеция приближалась к нам - озарённая неоном, прекрасная и сияющая, как светлое будущее. И это был восьмой вечер, о котором я не могу рассказать.
У меня в памяти путаются эти несколько дней, которые пришли позднее, потому что все они были счастливыми и одинаковыми в своём счастье. Они были полны разговоров, взглядов и ласк, которых мне никогда не забыть и которых никогда не разложить по полочкам, я не знаю точно, что в какой день происходило.
Было утро, и мы сидели в моём гостиничном номере и очень походили на семью, потому что Ева готовила завтрак, а я читал газету.
- Ну, что там нового?
Она спросила это, чтобы доставить мне удовольствие. Потому что вообще-то Ева относилась к тем людям, которые просматривают только заголовки, чтобы увидеть будет или не будет война, а потом переходят к светским новостям и криминальной хронике.
- Ничего интересного, - ответил я и только теперь понял, что не прочёл ни строчки.
Всё время, держа газету, я украдкой наблюдал за Евой и пытался осознать то, что осознать было невозможно, - что моя незнакомка здесь, возле меня, кутается в мою пижаму, что её ноги тонут в моих огромных тапочках и что она наливает кофе в чашки для нас, двоих.
- Отложи на минутку газету. За три дня ты стал похож на охладевшего супруга. Похоже, я напрасно сочла, что ты мужчина моего типа.
- Впервые слышу нечто подобное, - ответил я, придвигая свой стул к столу.
- Это неважно, важно, что это так. Помнишь, ты спрашивал, каким должен быть мой герой. А я засмеялась про себя, и мне хотелось сказать: "Таким, как ты, глупый", но не сказала, чтобы ты не возгордился. Потому что я не питаю слабости к идеальным мужчинам и считаю, что если такие и существуют, то они ужасно скучные. Впрочем, в некоторые дни и ты был ужасно скучным.
- В какие именно?
- В те, когда ты представлялся очень воспитанным и кротким. Мне именно то и нравилось, что ты мог развивать теории о будущем мира, а потом бросаться стульями или ругаться с полицейскими перед казино. Но ты вообразил, что раз отправился с изысканной дамой, то должен и сам блеснуть манерами.
- Ничего я не вообразил, просто боялся. Боялся, что могу потерять тебя, и был готов разыгрывать любые комедии.
Она отпила немного кофе и деликатно откусила кусочек булочки. Она всегда ела деликатно, это вошло у неё в привычку.
- Значит, твоё "с первого взгляда" не было только словами?
- Словами? Да это было чем-то вроде удара по носу. Я находился на пароходике уже с полчаса, когда тебя заметил, а потом уже не мог отвести взгляда от твоего лица. Злился, что смотрю на тебя, и всё же смотрел…
- И даже завязал остроумный разговор о погоде: "Тепло, не правда ли?"
Она попыталась говорить моим голосом, потом рассмеялась мягким грудным смехом.
- Не знаю, выдумала бы ли ты на моём месте что-нибудь более умное.
- Милый, ты рассердился, - сказала Ева и придвинула свой стул к моему.
- Послушай, - произнёс я, и вправду несколько раздосадованный. - Ты хотя и имеешь голову учителя истории, всё же ничего не понимаешь. Я не играл роли и не ожидал всего того, что произошло, думал, что так и уеду, не прикоснувшись к тебе, единственно, чего я хотел, - это быть с тобою до последнего дня…
Но я не мог продолжить, потому что её руки притянули меня к себе, и в груди у меня разлилась та странная теплота, от которой прерывается дыхание.
В один из этих трёх дней мы лежали на пляже, не на том, дорогом, а на другом, и тихо разговаривали, глядя на зелёный купол раскрытого над нашими головами зонта.
- Ты в самом деле хочешь жениться на мне? - спрашивала она.
- А что в этом удивительного?
- Для меня удивительно. Никогда до сих пор мне не делали предложений.
- В самом деле?
- Никогда. Если не принимать во внимание предложения бакалейщика.
- А теперь получили одно. И не от бакалейщика.
- А что я должна делать в качестве твоей супруги?
- Что пожелаешь.
- Но чего бы желал ты?
- Я не могу распоряжаться тобою. Согласен на всё, что ты сама выберешь.
- Может быть, стать домохозяйкой? Хорошей и прилежной домохозяйкой, которая украсит семейное гнездо. Впрочем, сколько у тебя комнат?
- Две. И даже ванная.
- Две комнаты. И даже ванная. Не так плохо.
- Для Менильмонтана и простого учителя совсем неплохо.
- Нужно обставить их уютно. Только, знаешь что, из меня не выйдет хорошей хозяйки. Мне уже начинает так казаться.
- Ты могла бы работать, как делают другие.
- Кем работать?
- Продавщицей или кассиршей, или станешь служащей, - не знаю, что тебе больше по душе.
- А, нет. Это совсем не привлекает меня. Хватит мне и того стажа, который я имею.
- Ты могла бы учиться, - терпеливо предложил я.
- Зачем?
- Чтобы приобрести профессию. Профессию, которую бы ты любила.
Она замолчала. Наверно, думала.
- Не вижу такой профессии.
- Ты могла бы стать учительницей, например.
Ева снова замолчала. Потом сказала:
- А знаешь, это идея.
Она не добавила ничего больше. Но за обедом, когда мы сидели в бистро, снова вернулась к этому разговору:
- Я - между партами, за которыми сидят маленькие девочки. Тебе не кажется это смешным?
- Почему же? Я нахожу, что это чудесно.
Мои слова, по-видимому, успокоили её.
- В сущности, почему бы и нет? Во всяком случае, это нечто такое, что мне нравится. Только за учение надо платить.
- Не беспокойся. Не умрёшь с голода. Не могу обещать тебе луну, но у тебя будет свой дом, книги, тёплая комната и цель в жизни. Или тебе этого мало?
- Это зависит от многих вещей… С тобой этого достаточно. Иметь рядом с собой близкого человека, после стольких лет одиночества. И какого одиночества!..
Мысль об учёбе придавала ей уверенности, открывала перед ней новые перспективы. Она даже пыталась распределить своё время, месячную зарплату, думала, как лучше устроить быт.
В один из таких дней перед нами снова вырос Старик. Похоже, он долго обходил пляжи, разыскивая её, пока, наконец, не обнаружил. Старик взял для себя зонт и матрас и расположился неподалёку от нас, молча поклонившись Еве. На меня он, по обыкновению, не обратил никакого внимания и вообще не беспокоил нас, но я почувствовал, как у меня по телу прошла неприятная дрожь и от его присутствия, и от того голодного взгляда, которым он провожал женщину, когда мы пошли к морю.
- Боюсь, что в один прекрасный день я надаю ему по его хищной роже, - грозился я.
- Оставь его в покое. Он ничего тебе не делает.
- Ждёт.
- Пускай ждёт.
- Ты не сказала мне, что, в сущности, произошло между вами тогда, в ресторане.
- Что могло произойти? Он держался всё время очень мило и благовоспитанно, а когда пили ликёр, предложил мне стать его любовницей. На то бьёт, что, хотя и не обладает качествами двадцатилетнего юноши, но располагает всем остальным, в чём может нуждаться женщина.
- Что же это за всё остальное?
- И я задала ему тот же вопрос.
- Ему стоило просто влепить пощёчину, а не задавать вопросы.
- Нет, пощёчины в "Эксцельсиоре" не в почёте. А кроме того, всегда интересно знать цену, которую тебе дают.
- Какова же его цена?
- Приличная. Не в его характере торговаться из-за машины или туалетов.
- Благодетель, - вознегодовал я, глядя на тёмную толстую спину Старика, лежавшего в нескольких метрах от нас. - Ты думаешь, он не хитрит?
- Зачем ему хитрить? Такие, как он, платят по пятьдесят тысяч за собаку. Совсем естественно, что они несколько больше дадут за женщину.
Разговор раздражал меня, но я не удержался, чтобы спросить.
- А Аполлон с пляжа тоже предлагал тебе подобную сделку?