В отличие от гипноза, являющегося как бы захватом власти над биосоциумом со стороны, искусство йоги есть искусство расширения власти внутри биосоциума. Как абсолютизация власти в человеческом сообществе может дойти до того, что правительство захватит в свои руки всю внешнюю торговлю, транспорт, средства связи, финансы и многое другое, так и воля йога изощряется путем различных упражнений в захвате контроля над функциями дыхания, кровообращения, сердцебиения, обмена веществ, управления болевой чувствительностью. И в этих упражнениях йог (как и абсолютистское государство) может дойти до таких пределов самоизнурения, за которыми спасение от гибели без внешней помощи делается невозможным.
Возможности применения гипотезы о биосоциуме трансцендентов
Научившись "разговаривать" с трансцендентами, мы могли бы раздвинуть горизонты медицины до невиданных ранее пределов. Можно было бы управлять свертываемостью крови при сложнейших операциях; наоборот, предотвращать или рассасывать тромбы; отключать болевую чувствительность в нужных местах тела на нужное время; "уговаривать" организм не отторгать вживляемый путем пересадки орган; спасать от отравлений; расширить возможности иммунизации и многое, многое другое.
К сожалению, успешная разработка гипотезы может оказаться чреватой и опасными аспектами: от возможности превращения людей в бесчувственных роботов до простых методов убийства, которое будет абсолютно неотличимо от естественной смерти. Опасаясь такого использования, я вынуждена была отказаться от обнародования этой теории и вести свои эксперименты по возможности втайне.
Естественно, в кустарных условиях сделать удалось немного. Все же в двух направлениях были получены позитивные результаты.
Первое: проанализировав довольно большое число звукозаписей всевозможных народных заговоров, мне удалось выработать сравнительно несложную методику имитации их, овладеть ею, создать несколько "напевов", выучить их и успешно применить в нескольких случаях для быстрой остановки кровотечения и для местного обезболивания.
Второе: были проведены опыты по хранению "заговоренной" крови, которые показали, что при значительном охлаждении такая кровь хранится гораздо дольше, чем обычная. (Объяснение: трансценденты еще в артериях получают информацию о предстоящем долгом "путешествии в космосе" и успевают заполнить кровяные тельца необходимыми запасами.)
Однако для дальнейших исследований нужна будет такая сложная аппаратура и такое количество сотрудников для обслуживания ее, что продолжать эксперименты в кустарных условиях оказалось невозможно. Я вынуждена была отказаться на время от продолжения их.
Сентябрь, первый год до озарения, Москва
1
На этот раз лучшие грибы пробрались в верхние слои корзин не под напором тщеславия (сесть на пенек, не доходя до станции, и пересортировать красиво), а просто потому, что уже после трех часов блужданий по мытищинским рощам стало ясно, что класть больше некуда, что пора ехать домой и что за сыроежками, лисичками, горькушками и прочей второсортной мелкотой нагибаться было бы глупо - чистое плюшкинство. Но когда вернулись, когда высыпали добычу на кухонный стол, выяснилось, что, как водится, вначале отбор был не таким строгим, что от жадности хватали что придется и в нижних слоях, особенно в корзинке жены, несъедобного, спрессовавшегося барахла - предостаточно. Павлику-то казалось, что шутит он по этому поводу вполне добродушно и белые разрезы шляпок с узором червоточин подносит ей к очкам самым дружески непринужденным образом; но она только поджимала губы и на пятом забракованном грибе не выдержала - швырнула нож и вышла из кухни.
Он вздохнул, погладил упругую оранжевую замшу подосиновика, поглядел в окно. Неделю дома - и уже хочется обратно в поле. Но следующая экспедиция не раньше апреля, значит, надо еще семь месяцев тянуть себя через домашние неурядицы, через перепалки с родителями, дочкины простуды, обиды жены, через стояние в очередях за гнилой картошкой или несчастным рулоном туалетной бумаги, через изморную борьбу с распадом жилья (валится штукатурка в ванной, вылетают планки паркета, трескаются оконные рамы, ржавчина проедает дверные петли), через долгие блуждания-ожидания в прокуренных коридорах Управления (сдача отчета, свары с бухгалтером, неизбежное привирание с зарплатой рабочих, выработкой, цифрами плана), через поиски - сколько лет уже! - какого-то фантастического (Гофман! Кафка!) размена квартиры, который устроил бы отца, мать, жену, жилконтору, районные власти, городские власти, Уголовный кодекс, кошку Фатиму, привыкшую к своему коридору, кактусы и агавы, могущие пострадать от другого микроклимата.
И что могло скрасить эту унылую череду? Тотализатор? Скачки? Но полевой сезон был таким неудачным, дожди держали их в палатках неделями, из летнего заработка едва ли удалось бы вырезать сотни две - на это не разыграешься. Поездки с приятелями на рыбалку? Дергать скорую на обмороки плотву и замороченных окушков с палец длиной? Это после судака, жереха, тайменя? Сандуновские бани? Тоже стали рутиной. От одних разговоров про хоккей хочется иногда обдать кипятком всю компанию.
Вырваться снова в Таллин, в командировку?
Но нет - с тем приключением было покончено. Он писал ей несколько раз, письма были очень хорошие, он знал это, даже гордился слегка, и не откликнуться на них ни строчкой могла только какая-нибудь вертихвостка-динамистка - пустая душа. Да-да, любительница риска, дешевых эффектов, игр в опасность и загадочность. В Таллин тоже ехать не хотелось.
Дохлебывая компот из стакана, вошел отец. Новые шлепанцы его прилипали к потным ступням и затем, отклеиваясь, щелкали по полу при каждом шаге. Он оглядел грибные россыпи на столе, фыркнул:
- В наше время, кроме белых, мы и в руки ничего не брали… А это что? Неужто и за такой фитюлькой нагибался? Живот-то куда убирал при этом?… Чайник ты ставил? Вскипел? Значит, ударим теперь по чайку. А сколько раз я просил, чтобы ручку не роняли, чтобы оставляли торчком. Ведь раскаляется - не ухватить.
Рядом с газовой плитой висели специальные фетровые хваталки с пестрой вышивкой, но отец к "этим сальным тряпкам" не притрагивался, предпочитал пускать в дело подол рубашки. Однажды был случай - он вышел голый по пояс, застыл в растерянности перед вскипевшим чайником, потом ушел к себе, вернулся в накинутом пиджаке и с торжествующим видом обернул горячую ручку приспущенным рукавом. Использованную заварку он хранил в стеклянных банках ("А вот вскочит чирей - тогда попросите!") до тех пор, пока пушистые клумбы плесени не покрывали ее целиком.
"Почему я, именно я, должен быть самым терпимым, понимающим, снисходительным? - Павлик осторожно стягивал с масленка нежный коричневый скальп с торчащей там и сям лесной трухой. - Почему я должен помнить, кто с кем не разговаривает эту неделю, к кому мы обещали пойти на свадьбу дочери (невесту видели один раз в жизни - еще с соской во рту), почему именно в мои обязанности входит отсиживать на родительских собраниях в школе, почему все перегоревшие лампы, оборвавшиеся вешалки, испорченные кофемолки, залипшие утюги месяцами могут дожидаться моего возвращения? Почему я должен ходить на цыпочках, уступать очередь в душ, выключать телевизор в одиннадцать? Почему в сорок лет я все еще Павлик - не Павел, не Никифорович, даже не Паша?"
В коридоре зазвонил телефон.
- Да, - сказала жена. - А кто его просит?… Ну если вы знакомы по службе, то должны знать его отчество. Ах не по службе?!. По ипподрому?… Но что же такого важного и срочного может происходить сейчас на ипподроме? Лошади искусали жокеев? Зрители помчались наперегонки? Кто-нибудь выиграл миллион?
Видимо, с терпимостью на его лице не все было ладно, когда он выскочил в коридор, - она поспешно протянула трубку, передала ее на вытянутой руке, как тикающую бомбу, и сразу скользнула к себе.
- Да?
- Павлик?
- Да-да, это я…
- Извини, что так вторглась… Ничего? Корабль семейной жизни дал легкий крен?…
- Откуда ты звонишь?
- Я в Москве… Конференция анестезиологов… Только сегодня приехала.
- Я тоже… То есть всего неделю как вернулся…
- Спасибо тебе за письма. Два пришли так вовремя - как раз в те дни, когда я совсем кончалась…
- Где ты сейчас?
- Я очень хотела тебя повидать, но тут всякие сложности…
- Я тоже очень. Где ты?
- Я, кажется, опять с этими… со всезнайками… Ну ты понимаешь… Никак не думала, что и в Москве тоже. Расслабилась, стала беспечной, а они тут как тут…
- У меня как раз сегодня вечер свободный…
- Хорошо, что я тебя застала напоследок… Может, потом и не удастся. Но ты не думай, не бойся - я из автомата звоню.
- Ты вот что… Ты успокойся… Возьми себя в руки… Может быть, это только фантазии?
- Я ничего… Я нормально…
- По голосу слышу, как "нормально". Не бойся, слышишь? Только скажи, где ты, и ничего не бойся.
- Ты же знаешь, у меня есть опыт, но тут как-то все не так оборачивается.
- Все будет нормально. У тебя опыт - ого-го! Ты профессор исчезательных наук. Справлялась ведь раньше, не первый раз. Только скажи, где ты сейчас?
- Ну хорошо…
- Да?
- Глупо мы это делаем…
- Давай-давай.
- Ты приезжай в гостиницу "Киевская"… Не "Украина" - это огромная, шикарная, - а та здесь же, но гораздо меньше…
- Учи-учи урожденного москвича.
- И поднимись в ресторан.
- Так.
- Ну закажи себе чего-нибудь. Если можно будет, я к тебе подойду.
- Договорились.
- Только сам меня не ищи. И головой не верти. Если я подойду, то буду холодная-холодная… Как незнакомая… Спрошу, свободно ли место…
- Будет свободно. Я доберусь через полчаса. Самое большее - через сорок минут. Держись.
Скинуть грибное затрапезье - полминуты.
Рубашка в розовую полоску, к ней брюки светло-коричневые (говорят, смотрится), сандалии тоже в цвет - еще две минуты.
Брился с утра - сойдет.
Заметался, пытаясь сообразить, будет ли сегодня играть какую-нибудь роль, что трусы длинные, немодные, - со вздохом решил, что не будет, махнул рукой, но минуту на колебания потерял.
Брызнуть одеколоном, сунуть кошелек в карман, расческу - мгновение.
Еще минута: прокричать отцу, но так, чтобы жена за дверью слышала, что позвонила знакомая кассирша с ипподрома (придумывалось тут же, легко), которая достала "размеченную" программку для завтрашних скачек ("размеченная для своих, на каких лошадей ставить, - понимать пора такие вещи!"), что едет, чтобы срочно заполучить, вернется нескоро.
И вот уже лифт, ступени, дверь на улицу, вот инвалид Кеша тянет в гастроном ящик с пустыми бутылками (нет, издалека видно, не набрал еще на маленькую), вот и троллейбус подкатывает, как по заказу, и втиснуться в него удается, хотя времени - самый пик.
Жарко что-то, ох жарко еще в Москве в сентябре.
Дрожит, зыбится в раскаленном воздухе Савеловский вокзал.
Подтаивают архитектурные завитушки на излишествах небоскребов сталинской поры.
Хрущевские дома, обнесенные железной сеткой по второму этажу, ловят в нее облицовочную плитку, выдавленную жаром из гнезд, не дают долететь до головы прохожего.
Ярко просвечены солнцем плексигласовые заборы вокруг пивных ларьков (украсим столицу!), и вместо прежней угрюмой толпы, вымотанной утренней сменой, движется в оранжевом солнечном свете театр теней с кружками в руках, долетает гул ста диалогов - всегда одна, но с каким азартом разыгрываемая пьеса.
А вот редкий момент - салатные ворота Бутырской тюрьмы как раз приоткрываются, выпускают "воронок" и вслед за ним (или чудится?) будто клуб разогретого, спертого в одиночных камерах воздуха.
Горячи троллейбусные женщины, прижатые к Павлику со всех сторон, благо велика окружность сторон, есть к чему прижиматься.
И только на спуске в земную утробу на ползущем вниз эскалаторе отстает жара, остается поджидать на поверхности.
Сияя цветочными и фруктовыми витражами, похожая на храм бога садов и огородов, уплывает назад станция "Новослободская". Поезд несется по кольцевой, перетряхивает пассажиров - кого на выход, поближе к дверям, кого подальше к стенам, кого развесит болтаться на блестящих штангах, кому и присесть посчастливится.
Цепкий московский люд и тут не зевает, не отдает даром минуту: что-то почитывает в журналах и книгах (нет своих - можно скоситься к соседу), подучивает в учебниках, дописывает в конспектах, высматривает по цветной головоломке карт и маршрутов, перекрикивая грохот, обсуждает друг с другом, чего не успели дообсудить наверху.
Еще минут пятнадцать мелькают станции и туннели ("сначала мраморная жила, потом - летящая могила", как срифмовал местный поэт), и на "Киевской" Павлик уже не может сдержать себя, припускает вприскачку лавировать на обгон, и на эскалаторе не стоит, топает, обходя едущую шеренгу справа, и на улице почти бежит мимо цветочных ларьков, мимо пригородных касс, мясных пирожков, лотерейных обещаний, дымящейся фольги шоколадных пломбиров.
Только у самой двери гостиницы остановился на миг оглядеть себя, и тут вдруг страх остро и больно кольнул сердце. Так больно, что сбилось дыхание.
- Гражданин, вы туда или сюда? - спросили сзади.
- Да-да, - сказал он. - Сейчас.
2
Он уже почти покончил с "сельдью маринованной, соус орех." и наливал себе вторую рюмку тепловатой водки, когда она появилась в ресторанной зале и медленно двинулась по проходу. Равнодушно провела по нему взглядом, будто в рассеянности задержалась у другого столика.
"Вот если б я не знал ее и если б ничего еще между нами не было, - думал он, - застыл бы я так же, не донеся рюмку до рта? Пялился бы, как тот летчик, и тот седой жох, и официант, и тетка в сползающем парике? Что в ней такого диковинного, привораживающего глаз? Нет, не фигура - только кажется высокой, а на самом деле просто бедра далеко от пола, ноги длинные - вот и все. Ну туфельки там не фабрики "Скороход", ну платье не из "Москвошвея", ну сумка, видать, не одну границу пересекла, чтобы у ней на плече повиснуть. Так мало ли сейчас по Москве модниц во всем валютно-сертификатном? Смотрит, конечно, пронзительно, без суетни, это самое редкое нынче, чтобы взгляд у человека не бегал. Чтобы такому и хотелось на глаза попасться, и боязно. А исхудала-то как. Бог мой! Будто в больнице своей не смены отрабатывала, а сама в койке маялась".
Она играла хорошо, прошла кружным путем, спросила, свободно ли, села независимо, уткнулась в меню. Заговорила тускловатым голосом, без выражения, поглядывая поверх его головы на люстру:
- Дрянь, дрянь, дрянь… Истеричка, размазня… Ведь почти год держалась, все правильно делала, чтобы тебя не вовлечь… А тут в последний момент расклеилась… Так перепугалась, что голову потеряла - бросилась звонить. Ты уж прости. Если они к тебе пристанут, говори только одно: случайная знакомая, встретились однажды в Таллине, зачем звонила - не знаю. Наверно, замуж хочет. Мне, скажи, многие звонят, хотят от семьи отбить, потому что вон я какой из себя пышный…
- Они что - подходили к тебе? Уже здесь? Или просто слежка? Отчего ты перепугалась?
- Когда подойдут, поздно уже будет.
- В этих гостиницах они часто за иностранцами приглядывают. Может, и сейчас так - не за тобой.
- Нет, сейчас точно, без паранойи. Я ушла в душ, здесь, видишь ли, такая система, как в бане, а когда вернулась, соседка по номеру говорит: "Тебе звонила администраторша".
- Ну?
- Сказала, что меня разыскивает секретарь конференции. Что ему нужно поговорить о моем докладе.
- Может, так и есть?
- Загвоздка в том, что у меня нет никакого доклада. И не планировался. И любой секретарь знает, что мелкие сошки вроде меня с докладами не выступают.
- Представляешь хоть, что им в Москве от тебя нужно?
- Не очень. Хорошо еще, соседка, умница (наша же врачиха из Тарту), на всякий случай сказала, что меня нет, что я, наверно, в город уехала. Тот сказал - это администраторша велела мне передать, - что будет ждать в вестибюле. Стал бы настоящий секретарь ждать?
- Значит, тебе и из гостиницы не выйти?
Она начала было отвечать, потом умолкла, подняв глаза на подошедшую официантку.
- Что будем заказывать?
- Спасибо, пока ничего.
- У нас с "ничего" не сидят, приезжая дама. Это в ЦПКиО на пляже без ничего можно, а тут ресторан.
- Ну хорошо… Вот… Принесите это.
Официантка нагнулась, следя за пальцем Лейды, крякнула, посмотрела на нее с гневным изумлением:
- Да вы когда-нибудь, приезжая дама, пробовали это?
- Нет.
- Что ж тогда заказываете?
- Попробовать. Звучит красиво - беф-а-ля-татар.
- Да вы знаете, что это просто сырое мясо? Фарш, намешанный с луком.
- Люди ведь едят.
- Так то какие люди! Специальные татаре. Они и конину будут есть, и улиток, и им все ничего.
- Слушайте, красавица… - начал было Павлик.
- А вы, гражданин, ждите свои шницеля и не вмешивайтесь. Я же вашу приезжую даму оградить хочу, мне это ни на что не нужно, чтобы ей тут худо сделалось. До туалета у нас тут бежать не близко.
- Во-первых, она никакая не моя…
- Я вам, приезжая дама, лучше котлету по-киевски принесу…
- Идет. И водки.
- Норма - сто грамм.
- Давайте норму.
- А во-вторых, если вы сейчас же…
- Не пугайте меня, гражданин, я и не таких больших видала. И если у вас тут тайная свиданка, то все равно оскорблять не позволяется. Надо было заранее о приезжей даме подумать, а не морить ее голодом так, что она сырое мясо готова есть.
Она фыркнула, почесала пробор под кружевной наколкой, пошла прочь, кидая подолом юбки вправо и влево.
Лейда прижала обеими ладонями руку Павлика к столу, посмотрела на него - прямо в лицо, впервые не прячась, - начала тихо смеяться.
- Ну вот, видишь… Как мы ни играем, как ни притворяемся, а всем видно, что у нас происходит… Тайная свиданка. Свиданка с приезжей дамой.
- А я-то, и правда, хорош. Совсем с пустыми руками. Ни шаманской песни, ни пленки, ни другого какого подарка. Ты прямо как снег на голову. Не могла предупредить заранее? Не хотела?
- Пока она там ходит, плесни мне твоей водки.
- И селедочный хвост возьми.
- Я до последнего момента и на вокзале в Таллине все себе твердила: "Не позвоню… не позвоню… нельзя, не впутывай…" Только ночью в поезде поняла: не смогу. Не удержусь. А там - будь что будет. Вертелась на полке и всякие слова готовила. А вышло все не так: глупо, со страху. И конечно, на жену нарвалась и гладко соврать не сумела.
- Какие были слова? Вспомни хоть что-нибудь.
- Не сейчас.
- Все же горько мне было, что ты не писала. Ни разу.
- Знаешь, как бывает при долгой зубной боли? Уговариваешь себя, что вот кончится - и тогда все будет не просто хорошо, а что-нибудь такое особенное позволишь себе. Какой-нибудь маленький праздник. Поедешь к старым друзьям на взморье. Или возьмешь недельный отпуск и будешь днями валяться на диване в груде модных журналов. Или еще что-нибудь. Так и со мной было все эти месяцы. Страх стал как зубная боль. А обещанный праздник: когда кончится - позвонить тебе.
Он замер, приоткрыл рот, растроганно потянулся к ней через стол, погладил по плечу.