И вот после смерти папы стали мы совсем нищими. Я старшая среди детишек. А толку что старшая: образования нет, сил физических тоже – тоненькая, хрупкая. У других девушек хоть какое-то приданое, а мне и надеть-то нечего. Стала думать: ведь испорчу я жизнь любимому человеку. Будет его мать попрекать: на нищей женился! Начнут друзья смеяться: невеста – как курица общипанная. Такие у меня мысли в то время были – молоденькая, глупая… Казалось: вся жизнь впереди! Огромная, долгая… Счастье от меня никуда не убежит – ждет где-то за поворотом…
И когда отец Гриши пришел в наш дом, мама спросила меня: пойду ли замуж. Я и ответила:
– Нет, не пойду!
В нашем селе работы для меня никакой не было, поехала я в соседнее село, побольше, устроилась работать санитаркой в роддом. Работаю, зарплату получаю и обедаю бесплатно с персоналом. Хоть еда и немудреная, но дома-то и совсем голодно. Из зарплаты немного себе оставлю – остальное маме пошлю, на младших.
Была я хоть и тоненькая, но ловкая, быстрая. Чистоту любила. Все перемою, перетру. Всех рожениц уважу. Они меня любили очень – я их жалела. Старая санитарка приберется да сидит под лестницей в своем закутке, дремлет. А я к каждой роженице подойду – может, помочь чем, может, что подать… В свободную минутку "Акушерство: краткое пособие по практическим умениям" читаю, что непонятно, у акушерки спрашиваю. От корки до корки пособие выучила! Хоть экзамен сдавай!
Стала старшая меня звать с ней роды принимать – я стараюсь, все запоминаю. Она мне говорит:
– Ты должна выучиться на акушерку или даже на врача-хирурга – у тебя руки золотые и интуиция какая-то прямо сумасшедшая. Беременных чувствуешь, будто всю жизнь только и делала, что роды принимала. Откуда это у тебя? Может, какая повитуха у тебя в роду была?
А я и правда чувствовала беременных. Если какую привезут, я только гляну на нее, животик трону – и как-то сразу вижу, будут ли осложнения или нет, быстро родит или помучается. Сама не знаю как – вижу, и все. Я с роженицей посижу, успокою, утешу, когда и прикрикну; хоть и молоденькая – а как-то с ними управлялась.
Первый раз стремительные роды приняла, когда акушерка в кино с мужем ушла.
Какое это было счастье, когда помогла я родиться в мир новому человеку – крепенькому, смешному бутузу! А потом уже моя начальница сама стала меня оставлять с роженицами – вроде на пару работаем. Главврач узнал, но не запретил, вроде как и не знает. Возмечтала я выучиться на акушерку, сунулась в медицинское училище – а там про мои три класса узнали и обсмеяли. Сказали:
– Иди, девочка, учись! Окончи хоть семилетку – тогда и поговорим!
Так я и не стала акушеркой, даже медсестрой не получилось стать. Дочери зато у меня – медики. И у обеих руки золотые – в меня. В них моя мечта воплотилась. Да… Ну, это много лет спустя случилось.
А тогда стал за мной ухаживать один молодой человек, на четыре года старше меня. Отец у него был киномеханик – очень по тем временам профессия почетная. Кино в клубе показывают – все рты пооткрывают, смотрят. А этот мой ухажер отцу помогал. Звали его Михаил, и был он инвалид. В армии они с другом на мину наступили, их и разбросало. Михаилу ногу оторвало, он ходил на протезе. Еще глаз у него был как бы вывернутый и пипки носа не хватало – нос словно приплюснутый. Я его очень жалела: надо же, такое несчастье с человеком случилось!
И вот стали они с отцом меня сватать, а я любимому отказала, как же за нелюбимого пойду?! А Михаил никак не отставал, так и ходил за мной. Моя хозяйка, у которой я на квартире жила, ему сочувствовала. И вот как-то он опять стоит у двери, меня караулит, в клуб зовет. А я – на работу да с работы, и ни с кем не гуляла – скромная очень была. Тут моя хозяйка послала меня за капустой: иди, говорит, попроси от моего имени у такой-то капусты квашеной. Я пошла – и Михаил со мной. Говорит:
– Пойдем, я знаю, где капусту искать!
Я и не сообразила сначала, а он привел меня к себе домой. Зашли во двор, там сарайка, в сарае корова, телка, поросенок, куры по двору ходят – они хорошо жили.
Он к дому подошел, в дверь постучал – его мать сразу и открыла:
– Заходите, заходите, гости дорогие!
Так обманным путем он меня в дом к себе и завел. Зашли – там и мать, и отец. Я растерялась, оробела. Раньше ведь времена другие были, строгие, особенно в селе. Просто так девушки к парням в гости не хаживали, с родителями не знакомились. Мать посадила нас тут же за стол. Я сижу – пунцовая, на грани обморока. А отец его говорит:
– Наливай щей молодым, да в одну чашку – пусть из одной хлебают!
А какое там хлебают – мне в горло от стыда ничего не лезло! Так они и засватали меня.
В нынешнее время девушки не поймут: подумаешь, у парня в гостях побывала да за одним столом посидела! А в те времена все иначе было… Я себя чувствовала так, словно судьба это моя и никуда мне от этой судьбы не деться…
Да и жалела очень Михаила.
Началась моя семейная жизнь. Когда меня замуж провожали – в грузовик сели. Молодежь наверху. Гриша пришел со своими друзьями. Соседка, жена милиционера, дала мне свою фату и платье – и я была такая красивая в этой фате! И я плакала. Отчего-то я так сильно плакала! Вышли все меня провожать – и Гриша стоит, платочком глаза вытирает. Тоже плакал.
Свекровь говорит:
– Сходи в фате сфотографируйся на память!
– Нет, мама, это же нужно через все село идти… Мне стыдно…
Так у меня даже и фотокарточки на память не осталось…
Муж мой оказался очень ревнивым. Ребята часто его спрашивали:
– И как только такая красавица за тебя замуж вышла?!
А он перед ними гордится, а домой придет – ударит меня:
– Признавайся, с кем бываешь?
– Что ты, Миша, я кроме работы не хожу никуда. Если не на работе – так по хозяйству кручусь… За что ты меня обижаешь?!
Вроде успокоится, да ненадолго. В следующий раз опять – нож со стола схватит:
– Зарежу тебя, если не признаешься!
Стал бить. Как-то протезом в спину пнул, я потом разогнуться не могла. Начнет избивать – я только лицо закрываю, чтобы люди следы побоев не увидели. А мать его очень меня любила. Увидит, что он злой домой пришел – и мне говорит:
– Дочка, иди на мою постель.
Я лягу к стенке, а она с краю, он и не смеет меня бить. Тем только и спасалась.
Приехали его братья, стали его укорять:
– Миша, зачем ты молодичку обижаешь?!
Он только и пробормотал им в ответ сквозь зубы:
– Учите, учите!
Как-то сидели за столом у сестры моей свекрови. А я очень любила песни петь, и голос у меня был чистый, звонкий. И вот все поют, и я сижу, пою, а муж – хмурый. Махнул мне, чтобы вышла, – я вышла на двор. А там сеновал, огороженный лоховником. Лоховник – кусты такие с колючками, острыми, как иголки. Он сорвал этот лоховник – и давай меня по ногам стегать. Больно! Я подпрыгиваю, а он рычит:
– Ты зачем песни поешь?!
– Все поют – и я пою!
– Я не хочу, чтобы ты пела!
Еле убежала от него, все ноги в ранках.
Вот такой ревнивый был. К женщинам меня ревновал, не только к мужчинам. Если только увидит, что разговариваю с женщиной, у которой мужа нет, – вспыхнет весь… Я жалела его: тяжелая ведь это страсть, ревность-то… Мучает она человека сильно!
А иной раз и все хорошо было, отступал от Михаила этот морок. Вместе ходили с ним на футбол, в кино, к родным в гости – и вроде бы даже похоже было, что у нас настоящая семья…
Время шло, родители его ждали деток, а я никак не беременела. Уже столько родов приняла – а сама никак… Повела меня свекровь к врачу, пришли – а там мужчина, военный врач. Я – бежать: стыдно. Свекровь поймала, в кабинет затолкала. Врач меня на кушетку положил, подол платья задрал, осматривает меня, а я лицо руками от стыда закрыла. Он смеется:
– Здесь закрыла, а тут все открыто!
Как я от стыда жива осталась… Позвал врач мою свекровь и стал ей строго выговаривать:
– Невестка ваша – девушка здоровая. Только у нее дефицит веса! Она у вас что – голодает?! И нагрузки у нее, видимо, физические чрезмерные! Стыдно, дорогие мои! Взяли девушку юную в семью – ее беречь нужно, а не пахать на ней! Кого она вам родит, когда сама еле ходит?! И еще: откуда у нее столько синяков, а?!
Свекровь моя бледнела да краснела, а я и слова вымолвить не могла. Вернулись домой. Она с Михаилом потом и со свекром поговорила, и на какое-то время муж мой угомонился, перестал меня бить. Свекровь кусочек получше подкладывает, свекор тяжелое носить не дает.
И пришло щедрое солнцем лето, и утренний теплый ветерок обласкал щеки. Серая полынная степь расцвела ярко-зеленым мятликом, розовыми полянами бессмертника, желтыми мазками зверобоя. У болот начали смелую перекличку кулики и цапли, дикие утки и гуси, в тростниках – стаи куропаток, в зарослях басисто замяукали желтовато-коричневые камышовые коты.
Стало мне полегче житься – тут я и понесла. Свекор и свекровь очень внука хотели – внук и родился.
Вскоре после родов снова на работу вышла – раньше не было таких декретных отпусков, как сейчас. Часто с собой в роддом брала малыша – привяжу к груди, с ним рожениц смотрю, с ним по палатам бегаю, а если роды, он тут же с новорожденными лежит – ждет, мамочки присматривают. Часто с бабушкой оставляла – бабушка старенькая, мать свекрови, помогала, с правнуком нянчилась. Ну и я, возвращаясь с работы, к нему бросалась птицей! Ах, какое это было счастье – держать в руках маленькое тельце, радоваться первой улыбке, первому зубику, первому шажку!
Как-то Гриша приехал в наше село, а я со свекровью на рынке была, молоко продавали. Она отправила меня зерно для птицы купить; смотрю: Гриша.
– Ну что, Вера, лучше меня выбрала?! За калеку вышла! Разойдись с ним!
– Да что же теперь, Гриша, я девушкой за тебя не вышла… У меня сын…
– Как своего растить буду! Твой сын – мой сын! Я люблю тебя и в жены возьму!
– Поздно теперь, Гришенька…
Узнала потом, что он уехал куда-то далеко, женился там, но детей у них с женой не было. И умер Гришенька рано – желудок у него больной оказался…
Как-то муж в очередной раз меня приревновал. Гуляли мы с ним и с сыночком, что там ему в голову пришло – я даже и не поняла… Говорит мне у дома:
– Заходи, я тебе сейчас башку снесу!
– Подожди, Миша, дай я ребенка на кровать положу. Сына перепугаешь!
Положила я сыночка на кровать – он спит. Смотрю: Михаил топор надо мной заносит. И я только слышу звук:
– У-ух!
От испуга упала. Тут вбежал соседский мальчик да как закричит:
– Дядя Миша, что вы делаете?!
И тут я потеряла сознание.
Очнулась – лежу на постели. Живая. Михаил рядом сидит. И свекровь у кровати рыдает:
– Доченька, что он над тобой сделал?!
А я хочу ответить, но у меня получается только:
– А-а-а-а…
Речь отнялась. После этого решила я уйти от мужа. Раньше нужно было уходить, да в наших краях это позором считалось. Но теперь поняла: не уйду – рано или поздно убьет он меня. А сын на кого останется?! Ради малютки милого решила уходить.
Собрался он на работу, и я будто на работу. А сама домой вернулась, пожитки наши с сыночком в мешок собрала – и мешок не набрался. И поехала тайком в родное село к маме. Я ей ничего не рассказывала, что муж бьет меня. А тут пришлось рассказать, иначе она бы меня назад к нему отправила. Да много и рассказывать не пришлось – достаточно было рукава у платья поднять. Вся в синяках ходила.
Заплакала мамочка, потом твердо сказала:
– Ничего, Верочка, был бы папа жив, он бы тебя не отдал мужу. И я не отдам!
И дня не прошло – Михаил мчится, разъяренный, пипка носа раздувается, как у быка разгневанного. Вошел в избу, мешок мой у печи увидал, схватил его сразу – и меня за руку. Тут мама подскочила, стала его прогонять. А на печи замок лежал огромный, амбарный. Он замок схватил – да как даст ей прямо в лицо. У нее потом все глаза синяками заплыли. Она закричала, и я закричала. Прибежал отчим. Он работал секретарем и водителем у директора совхоза. По тем временам большим человеком был, можно сказать. Он сразу же Михаила и маму – в нарсуд.
А судья и отчима, и маму мою знала. Она и спрашивает маму:
– Зоя Максимовна, кто вас так избил?!
– А это зятек мой любимый!
– Пиши на него бумагу, я его судить буду!
– Не надо его судить, пусть он только дочь мою в покое оставит!
И судья строго сказала Михаилу:
– Чтобы тебя здесь близко не было! Если еще в наше село явишься – поедешь срок мотать!
Так и кончилась моя семейная жизнь. А через неделю я поняла, что жду ребенка.
И пришла суровая зима, и затрещали страшные морозы, но наш огромный седой Каспий защищал нас от стужи и бережно хранил тепло. А я уповала на Господа, и упование мое и вера не позволяли мне впасть в отчаяние. Потянулись в наши края перелетные птицы с севера и со всей Волги. И в камышовых зарослях появились аисты и пеликаны, и даже огромные розовые фламинго.
Родила я двух девочек-близняшек. Одна растила троих детей. Как ты это расценишь – счастье или несчастье? Бог дает детей – Бог дает и на детей. Знаешь, дочка, в молодости кажется нам, что все счастье в жизни – это встретить любимого. Нет, детка, счастье – это много чего.
Вот если на внешнюю канву жизни моей посмотреть – скуповато получается: голод, холод, нищета, война, ранняя смерть отца. Выучиться у меня не получилось – как сейчас говорят, не реализовала я себя, карьеры не сделала. Не было и спутника жизни у меня, опоры. А если смотреть не снаружи… Была на самом деле опора – Господь меня хранил. Была и любовь. И радость работы я испытала, и пользу людям принесла.
Переехали мы с годами в Россию, живем в щедром и добром Калужском крае, недалеко от святой Оптиной пустыни. Дочери у меня выросли красавицами и умницами. Обе стали медиками, и обеих на работе очень хвалят. Сынок мой женился, дочки замуж вышли, внуки родились. У внуков тоже уже свои семьи. Одна из внучек – матушка, муж у нее – священник, двое правнуков растут, у другой тоже двое. А всех нас вместе уже очень много. Все меня любят, все хотят, чтобы у них жила. Не знают, куда посадить да чем угостить. Молюсь за них – в молитве утешение получаю. Жизнь я честно жила, совесть хранила. Вот и скажи теперь: счастливый я человек или нет?
Путешествие по удивительным греческим монастырям
Часть 1. Путешествие в удивительный горный монастырь
Проти Серрон, Свято-Вознесенский монастырь
Раннее утро, начало сентября. Автовокзал KTELMacedonia, главный транспортный узел Салоников и всей Македонии, – просторный, удобный. Отсюда можно уехать почти во все города Греции и добраться до паромов на острова Крит, Корфу, Закинф и другие. Будний день – и автовокзал малолюден. В автобус, следующий до горной деревушки Проти Серрон, заходят всего четыре человека. Мой путь лежит в женский Свято-Вознесенский монастырь.
По дороге мои попутчики выйдут, и до Проти Серрон я останусь единственным пассажиром.
Русские в эти края вообще забредают редко. Забегая вперед, скажу, что за все мое пребывание в Проти Серроне и в монастыре русскую речь я не слышала ни разу, но многие греки неплохо владеют английским. К тому же я немного подучила греческий, и с теми, кто не говорит по-английски, общаюсь на своем немногословном греческом. Но местным так приятно желание иностранца говорить на их родном языке, что они прощают мне маленький словарный запас, и общение протекает вполне успешно.
Герондисса Анисия (Эмануилиду), духовное чадо старца Ефрема Аризонского, любезно согласилась познакомить меня со своей обителью и ее насельницами. По ее благословению письмоводительница монастыря, сестра Григория, написала мне письмо, затем выслала приглашение, и вот я здесь.
О любви греков к русским
Хочется подремать в автобусе, но глаза не закрываются все два с половиной часа пути – вокруг столько интересного! Наконец дорога становится извилистей, круче – это означает, что скоро моя остановка. Горная деревушка Проти Серрон – небольшая. Уютные, красивые домики, повсюду цветы. Водитель желает мне счастливого пути – и я остаюсь одна. Монастырь находится на расстоянии семи километров от деревни, но все эти километры – в гору: мне нужно на высоту почти в тысячу метров.
На всю деревню здесь одно такси, и молодой водитель Яннис лихо мчит меня до обители. Сердце только успевает замирать на крутых поворотах над пропастью. Узнав, что я русская, Яннис делает мне существенную скидку. Объявляет, что очень любит русских и Путина. Кстати, я потом от многих греков слышала об их любви к русским и к нашему президенту. Яннис широко улыбается и выдает мне следующую новость:
– Ты думаешь, почему ваш президент такой классный?! И верующий?!
– Почему?
– Да потому что у него прабабушка – гречанка!
Я не знаю насчет прабабушки Путина, но приятно же, когда твой народ и твоего президента любят…
Монастырь в горах
Машина лихо тормозит у входа в монастырь – и я снова остаюсь одна. Обитель расположена между скал: справа – горы, слева – горы. Сверху открывается прекрасный вид на деревню. Склоны довольно крутые, острых вершин и гребней нет, но высокие и густые заросли колючих кустарников делают эти горы непроходимыми для человека. Внизу, в деревне, было около тридцати градусов жары, но здесь настолько сильный ветер, что я достаю из рюкзака куртку.
Эту куртку я потом не снимала всю неделю, проведенную в монастыре: дули резкие ветры, давая передышку лишь на пару часов, а потом возвращались с новой силой, свистели жалобно, а то и завывали угрюмо по ночам, тревожили короткий монастырский сон.
Оглядываюсь по сторонам. Вроде бы высота небольшая, но деревушка осталась далеко внизу, домики отсюда выглядят игрушечными. В здешних горах, по словам местных жителей, медведей нет, но водятся волки, зайцы, лисы. Множество пресмыкающихся: ящериц, змей – они легко переносят жару и недостаток влаги летних месяцев. В темное время пронзительно кричат ночные птицы, днем можно заметить коршунов и горных куропаток, изредка орла.
Храмы и святыни монастыря
Свято-Вознесенский монастырь – старинный, намоленный, и это чувствуется. Он был основан как мужской в восемнадцатом веке, но подвергся разрушению. Болгары не только разрушили монастырь, но и убили монахов. С тех пор в течение многих лет обитель пребывала в запустении. В 1979 году на развалины бывшего монастыря приехали две монахини. Но об этом речь впереди.
А пока я стою перед монастырскими воротами. Рядом параклис (небольшая часовня) святой мученицы Анисии Солунской, покровительницы игумении обители. Напротив – храм преподобного Иосифа Исихаста, духовного отца многих афонских подвижников, в том числе и самого герон-ды Ефрема Аризонского (именно поэтому многие духовные чада геронды Ефрема называют преподобного Иосифа Исихаста духовным дедушкой).
У ворот пусто, захожу внутрь – сестры на послушании, паломников, кроме меня, в будний день нет. Иду в книжную лавку и наконец встречаю одну из сестер, зовут ее Филофея, она несет послушание гостиничной. Сестра Филофея приглашает меня в архондарик, угощает традиционным кофе и лукумом, идет за благословением к герондиссе, а затем провожает меня в паломническую келью, окна которой выходят на горы.