- Конечно, у нее будет пять колес… четыре и одно запасное… Но она особенная потому, что у нее будет новая форма кузова… его уже много лет конструировали в Турине, и, представьте себе, такую машину первый получу я.
И тут он пустился в бесконечные объяснения, держа своего собеседника за лацкан пиджака, словно опасаясь, как бы тот не удрал. Один из присутствующих, не утерпев, сказал спокойно, чуть ли не с сочувствием:
- Пеппино, да нам-то какое дело до всего этого?
Растерявшись, тот пробормотал:
- Я думал, что вам интересно…
Потом, обернувшись и увидев, что я стою в стороне один, подошел ко мне со словами:
- Чезаре, как только я получу машину, увидишь, мы часто будем на ней кататься… Скажи правду, Чезаре, ты ведь ждешь не дождешься того часа, когда у меня будет машина, чтобы вволю покататься?
- Поживем - увидим, - сухо ответил я.
А он, повернувшись к приятелям, продолжал:
- Я пообещал Чезаре, что как только раздобуду машину, покатаю его… Уж я такой, не люблю один получать удовольствие… Только ты, Чезаре, не должен злоупотреблять этим… Я тебя охотно покатаю, но не воображай, что я стану твоим шофером… Что вы все на это скажете? Прав я? Друг - одно дело, а шофер - совсем другое… Прав я?
- Ты прав, как никогда, - отвечал один из приятелей, прикинувшись дурачком. - Чего доброго, Чезаре уже вообразил, что станет тебя эксплуатировать… Поэтому лучше заранее договориться.
- Уговор дороже денег… В конце концов, машина ведь моя. Я хочу доставить тебе удовольствие, но вовсе не хочу, чтобы это вошло у тебя в привычку… Прогулки и все такое.
Наконец, разозлившись, я заявил:
- Да по правде сказать, Пеппино, мне на твою машину ровным счетом наплевать, - но тут же раскаялся в своих словах, потому что на лице Пеппино отразились обида и растерянность. Хлопнув меня по плечу, он сказал:
- Да полно, не сердись, дружище, я ведь это сказал так, шутки ради… Вот увидишь, машина будет служить больше тебе, чем мне.
И при этом он смотрел на меня с таким озабоченным, почти испуганным видом, что я даже пожалел его и сказал, что мы договорились и, как только машина прибудет, мы совершим вместе славную прогулку по окрестностям Рима.
Не думал я тогда, что он поймает меня на слове; но, как известно, у пней хорошая память. Ровно через четыре месяца он позвонил мне утром по телефону:
- Она уже здесь!
- Кто?
- Очень уж хороша… Сейчас заеду за тобой, и мы вместе отправимся завтракать в Браччано.
- Да кто? Неужели та самая девушка?..
- Да какая там девушка… Машина… Значит, через минутку я буду у тебя… Будь наготове.
И в самом деле, вскоре Пеппино был тут как тут, но на самой обычной малолитражке, каких в Риме тысячи. Он вылез, наклонился, осмотрел машину и наконец с ликующим видом подошел ко мне.
- Ну как твое мнение?
- Скажу, - ответил я сухо, - что машина недурна.
- Да ты только взгляни сюда, - он схватил меня за руку, потащил к машине и пустился в объяснения. Послушал я его минут десять и перебил:
- Кстати, Пеппино… сегодня я никак не смогу поехать в Браччано… у меня дела.
Лицо его выразило искреннее огорчение:
- Но ведь ты мне обещал… Нехорошо подводить.
Словом, прилип, как смола, и я сдался - скорее от изнеможения. Но он сразу же разозлил меня, предупредив перед самым выездом:
- Да ты поосторожней… Не упирайся всеми своими лапищами в пол, неужели ты не видишь, что расшатываешь мне сиденье?
Я сдержался и ничего не ответил. Итак, мы отправились. Мы выехали из Рима и взяли направление на Кассию. Поскольку машина была еще на ограничителе, Пеппино вел ее медленно, примерно со скоростью тридцать километров в час, и так бережно придерживал двумя руками руль, словно это была талия невесты. Солнце жгло немилосердно, и казалось, что камни на дороге раскалываются от жары. Пеппино, как я уже сказал, державшийся за руль со всей осторожностью, принялся, конечно, говорить со мной о машине: для того он меня и повез.
Тем, кто не знаком с Пеппино, надо знать, что говорит он монотонным, немного гнусавым голосом, ни громким, ни тихим, наводящим на мысль о медленно стекающем цементном растворе, тягучем и жидким, который, застыв, становится твердым, как железо. Мало-помалу этот голос наполняет ваш мозг такой скукой, что голова делается тяжелая, как жернов, и человека начинает неудержимо клонить ко сну. Так произошло и со мной. Пока он говорил, рассказывая мне что-то своим гнусавым голосом о коробке скоростей, у меня отяжелела голова и в конце концов я заснул. Проснулся я от рева автомобильных гудков и криков. Машина стояла перед шлагбаумом, и из окошек выстроившихся за нами грузовиков и легковых машин высовывались сердитые физиономии шоферов. Пеппино, как всегда нудно, объяснял:.
- Я ехал по правой стороне, просто улица узкая.
- Нет, синьор, ты ехал не по правой стороне, а посреди улицы и полз, как улитка.
- Сонная муха! - кричал ему какой-то шофер грузовика. - И кто только подпустил такого к рулю?
Весь потный, я с трудом вылез из автомобиля и тогда только увидел, что позади нас вырос целый хвост легковых и грузовых машин. Пока я спал, Пеппино с досады не давал проехать всем этим несчастным, вынуждая их тащиться под палящим солнцем со скоростью тридцать километров в час. По счастью, прошел поезд и шлагбаум поднялся.
Я сказал Пеппино, забираясь в машину:
- Теперь шутки в сторону, пропусти их, а не то нам плохо придется.
Видели ли вы когда-нибудь, как выбегают из школы ребята, когда у них кончились уроки? Вот так же, словно с цепи сорвавшиеся, рванулись по улице, едва лишь мы отъехали в сторону, все эти автомобили и грузовики, обдавая нас облаком пыли и дыма.
Ну так вот, только к трем часам прибыли мы в Ангуиллара и тут же пошли в тратторию, что возле самого озера. Жара стояла невыносимая, и озеро между высохшими, желтыми, как солома, берегами казалось почти белым от поднимавшихся испарений.
Солнце обжигало потное лицо Пеппино, а он продолжал говорить о своей машине все тем же размеренным голосом, доводившим меня до изнеможения. Потеряв от жары и скуки всякий аппетит, я налег на вино. Оно было, по крайней мере, холодное, прямо из погреба, хоть и с каким-то непонятным металлическим привкусом, - хотелось пить его снова и снова, чтобы определить, что же это такое… Я выпил пол-литра, потом еще и еще, Пеппино же все говорил и говорил о своей машине. Наконец, изрядно напившись, я после целого часа молчания произнес свои первые слова:
- Ну что ж, поехали?
Пеппино огорченно ответил:
- Да, поедем… Хочешь, отправимся в объезд, к озеру Вико?
- Помилуй… поедем кратчайшим путем… Мне нужно пораньше вернуться в Рим.
Мы снова выехали на римское шоссе. На каком-то перекрестке красивая девушка-блондинка жестом попросила нас подвезти ее. Я сказал Пеппино:
- Стой, возьмем ее с собой.
А он в ответ:
- С ума ты спятил! Я никому не позволю пачкать машину… Малейшая случайность - и можно испортить сиденье, да к тому же нам и одним не плохо.
Я ничего не ответил, но почувствовал, что теперь, особенно после выпитого вина, моя неприязнь к нему укрепилась окончательно и я уже не смогу больше сдерживаться.
Тем временем мы, с божьей помощью, добрались до Рима. Он продолжал разглагольствовать, а я подремывал. Пеппино захотел подвезти меня к дому. Я живу на бульваре Реджина, и Пеппино отправился по виа Венето, которую в это время уже начал заполнять народ. Внезапно шедшая впереди нас машина с французским номером резко затормозила, и Пеппино, ехавший следом за ней, загнал свой передний буфер на задний буфер этой машины. Он тут же вылез, внимательно изучил, что произошло, и подошел к дверце французской машины. В ней сидела одна лишь молодая и изящная блондинка, ее руки с накрашенными ногтями лежали на руле.
- Синьора, пожалуйте ваши права, номер машины, фамилию, - начал Пеппино, вынимая записную книжку и карандаш. - Поймите же, не для того я покупал машину, чтобы вы мне ее ломали. Вы причинили мне ущерб в тысячу лир… Кто мне его возместит? Я купил машину только сегодня утром, новенькую с иголочки, совсем не для того, чтобы вы мне ее уродовали.
Понятно, такого рода происшествие давало ему повод не скупиться на слова, и тут уж было ясно видно, какой это дотошный и нудный человек.
- Да ты бы сначала попробовал расцепить машины! - закричал не лишенный здравого смысла молодой человек из обступившей нас толпы бездельников.
И он был прав - это было пустяковым делом: чтобы расцепить машины, Пеппино достаточно было бы дать задний ход. Но Пеппино понял его слова на свой лад.
- Отцепите мою машину, - принялся он кричать повелительным тоном. Отцепите мою машину… Отцепите ее, коли вы такой прыткий.
Толпа росла и поглядывала на нас недружелюбно. Француженка, ничего не понимая, смотрела на Пеппино и улыбалась.
Пеппино настаивал:
- Синьора, прошу, прошу: ваша фамилия, ваши права, номер машины?
- И сколько лет, и есть ли дети, - выкрикнул чей-то голос из толпы.
- Да ты сначала попробуй отцепить машину, - опять закричал первый голос.
А Пеппино, совершенно обнаглев:
- Я вам уже сказал, отцепите мне ее. Давайте принимайтесь за дело. Вы, верно, механик, коли разбираетесь в этом лучше меня.
Тогда, подойдя ближе, высоченный здоровый парень поднес к самому носу Пеппино кулак и сказал:
- Никакой я не механик… а чемпион по вольной борьбе.
- Тем лучше, вы с вашей силой наверняка сможете отцепить машину.
Дело для Пеппино могло бы принять дурной оборот, не окажись здесь я. Я крикнул:
- А ну ребята, взяли, приподнимем машину… Это же пустячное дело.
Сказано - сделано: мы взялись впятером - машина Пеппино была легонькой - и разом отцепили ее от французской машины. Потом я повернулся к Пеппино и сказал:
- Теперь бери книжку и пиши.
- Что с тобой… ты с ума спятил?
- Говорю тебе, пиши: я - пень, надоедливый и докучный… Пиши, пиши.
Послышался громкий смех и даже свистки. Пеппино с записной книжкой в руке стоял словно потерянный. Я добавил:
- А теперь садись в свою машину и убирайся отсюда.
На этот раз он послушался, сел в машину и поспешно
уехал. Собравшаяся толпа проводила его криками. Француженка тоже уехала. Я перешел улицу и направился в бар пропустить рюмочку аперитива.
Девушка из Чочарии
Перевод Р. Хлодовского
Когда профессор настаивал, я не раз говорил ему:
- Смотрите, профессор, это ведь простые девушки… Деревенщина… Подумайте, что вы делаете… Лучше вам взять римлянку… Крестьянки из Чочарии - неотесанные и неграмотные.
Последнее обстоятельство особенно нравилось профессору.
- Неграмотная!.. Этого-то мне и надо… По крайней мере, не будет читать комиксы… Неграмотная!
Профессор, старик с острой бородкой и седыми усами, преподавал в лицее. Но главным предметом его занятий были руины. Каждое воскресенье, а также и в другие дни недели он бродил по виа Аппиа, по римскому Форуму, по термам Каракаллы и ворошил развалины древнего Рима. Квартира его была битком набита археологическими и всякими другими книгами и напоминала книжную лавку. Начиная с прихожей, где они были свалены грудой за зеленой занавеской, книги занимали всю квартиру - коридоры, комнаты, кладовки. Не было их только на кухне и в ванной.
Профессор берег свои книги, как зеницу ока, и горе тому, кто к ним прикасался. Невозможно себе представить, чтобы он мог их все прочитать. И все-таки, как говорим мы в Чочарии, он никак не мог набить себе брюхо: когда он не был занят в лицее и не давал уроков на дому или не изучал развалины, то обычно отправлялся к букинистам - порыться в их тележках - и всегда возвращался домой со связкой книг под мышкой. Словом, профессор коллекционировал книги, как мальчишки коллекционируют марки. Почему он так упорно хотел взять себе служанку из моей деревни - это мне было совершенно непонятно. Профессор говорил, что деревенские девушки честнее и что голова у них не забита всякой дурью. Говорил, что его веселят румяные, словно яблочко, щеки крестьянок, что они хорошо готовят. Короче говоря, так как не проходило дня, чтобы профессор не заглянул ко мне в швейцарскую, упорно требуя неграмотную девушку из Чочарии, я написал домой своему куманьку. Он ответил, что у него есть как раз то, что требуется: девушка из Валлекорса, зовут ее Туда и ей нет еще двадцати. Но, писал мне в своем письме кум, у Туды есть один недостаток: она не умеет ни писать, пи читать. Тогда я ему ответил, что это именно то, что надо профессору: неграмотная девушка.
И вот в один прекрасный вечер Туда вместе с моим кумом приехала в Рим, и я пошел на вокзал встретить ее. С первого же взгляда я понял, что Туда настоящая чочарка, из тех, что целый день без устали могут вскапывать землю мотыгой и носить по горным тропинкам на голове корзину весом в полцентнера. У Туды были розовые щеки, которые так нравились профессору, косы вокруг головы, черные, сходящиеся на переносице брови, круглое лицо, а когда она смеялась, во рту у нее сверкали очень ровные, белые зубы - в Чочарии женщины чистят их листьями мальвы. Правда, одета она была не как чочарка, но походка у нее была как у всех наших крестьянок - она ставила на землю всю ступню и не носила туфель на высоких каблуках. У нее были мускулистые икры, которые так хороши, когда вокруг них завязаны шнурки от сандалий.
Туда держала под мышкой корзину; она сказала, что это для меня. В корзинке на соломе лежала дюжина свежих яиц, прикрытых листьями смоковницы. Я посоветовал ей отдать подарок профессору: это произведет на него хорошее впечатление. Туда ответила, что она не подумала о профессоре, ведь он синьор и, конечно, у него имеется собственный курятник. Я рассмеялся; пока мы ехали домой на трамвае, я расспросил ее о том о сем и понял, что Туда настоящая дикарка: она никогда не видела поезда, трамвая, шестиэтажных домов. Словом, как и хотелось профессору, она была необразованная.
Мы приехали домой; сначала я провел Туду в швейцарскую, чтобы познакомить ее с моей женой, а потом мы поднялись на лифте к профессору. Он открыл нам сам, потому что у него не было прислуги - обычно моя жена убирала его квартиру, а иногда и готовила ему обед. Едва мы вошли, как Туда сунула профессору корзинку со словами:
- Держи, профессор, я привезла тебе свежих яиц.
Я сказал ей:
- Профессору не говорят "ты".
Но профессор подбодрил Туду, сказав:
- Ничего, девочка, обращайся ко мне на "ты".
Профессор объяснил мне, что это ее "ты" шло от древних римлян, что древние римляне, так же как чочарцы, не знали обращения на "вы" и обходились друг с другом запросто, словно все они были одна большая семья.
Потом профессор провел Туду на кухню. Кухня у него была большая, с газовой плитой, алюминиевыми кастрюлями и всем, что требуется. Он разъяснил Туде, как этим пользоваться. Туда выслушала все молча и серьезно. Потом звонко сказала:
- А я не умею готовить.
- Но как же? - сказал растерянно профессор. - Мне говорили, что ты умеешь готовить.
Туда сказала:
- В деревне я работала… Копала землю мотыгой… Конечно, я готовила, но только лишь бы поесть… Такой кухни у меня никогда не было.
- А где ты готовила?
- В шалаше.
- Ну что же, - сказал профессор, теребя бородку, - мы здесь тоже готовим - лишь бы поесть… Допустим, что тебе надо приготовить мне обед… Что ты сделаешь?
Туда улыбнулась и сказала:
- Я сделаю тебе макароны с фасолью… Потом ты выпьешь стакан вина… Ну, потом можешь съесть еще несколько грецких орехов и немного фиг.
- И это все… Никакого второго?
- Как так второго?
- Говорю, никакого второго блюда… рыбы, мяса? Туда весело расхохоталась:
- Макарон с фасолью и хлеба тебе мало?.. Чего же тебе еще?.. Я съедала тарелку макарон с фасолью и хлебом и копала землю целый день… А ведь ты не работаешь.
- Я занимаюсь, пишу, я тоже работаю.
- Вот именно - занимаешься… А мы работаем по-настоящему.
Короче, Туда никак не хотела согласиться, что надо готовить, как говорил профессор, "второе". Наконец, после долгих споров, было решено, что моя жена некоторое время будет приходить и учить Туду готовить. Потом мы прошли в комнату для прислуги. Это была хорошая комната, выходящая во двор, с кроватью, комодом и шкафом. Оглядевшись вокруг, Туда сразу же спросила:
- Я буду спать одна?
- А с кем бы ты хотела спать?
- В деревне мы спим по пять человек в комнате, - Нет, эта комната только для тебя.
Я ушел, наказав Туде быть старательной и хорошо работать, потому что я отвечаю за нее и перед профессором и перед своим кумом, который ее рекомендовал. Уходя, я слышал, как профессор объяснял ей:
- Смотри, ты должна ежедневно метелочкой и тряпкой стирать пыль со всех этих книг.
- Что ты делаешь с этими книгами? - спросила Туда. - На что они тебе?
- Книги для меня то же, что для тебя мотыга… Они нужны мне для работы.
- Но мотыга-то у меня только одна.
Начиная с этого дня профессор, проходя мимо швейцарской, всякий раз сообщал мне какую-нибудь новость о Туде. Сказать по правде, профессор не был в большом восторге. Однажды он пожаловался мне:
- Неотесанная она, совсем неотесанная… Знаете, что она вчера сделала? Взяла с моего стола листок бумаги - работу моего ученика - и заткнула ею бутылку с вином.
- Профессор, - сказал я, - ведь я предупреждал вас… Деревенская девушка…
- Да, - согласился он, - но все-таки она милая девочка… Добрая, услужливая… очень милая девочка.
Прошло некоторое время, и эта милая девочка, как ее называл профессор, стала настоящей городской девицей. Получив жалованье, она начала с того, что сшила себе модное платье и стала похожа на настоящую синьорину. Потом купила туфельки на высоком каблуке. Потом сумочку под крокодилову кожу. Потом - и это было уж совсем напрасно - отрезала косу. Правда щеки у нее по-прежнему были румяные, как два яблока; они не могли так скоро стать бледными, как у девушек, родившихся в городе, и это как раз нравилось в ней не одному профессору. Когда я первый раз увидел ее с этим мерзавцем Марио, шофером синьоры с четвертого этажа, я сразу же сказал ей:
- Смотри, этот тебе не пара… А то, что он говорит тебе, он повторяет всем девушкам.
Туда ответила:
- Вчера он возил меня на машине в Монте-Марио.
- Ну и что же?
- Хорошо прокатиться на машине… А посмотри, что он мне дал, - и она показала булавку из белого металла со слоненком, какие продают галантерейщики на рынке Кампо деи Фьори.
Я сказал ей:
- Ты глупая и не понимаешь, что он тебя водит за нос… Кроме того, ему не следовало бы без спросу катать тебя на машине… Если об этом узнает синьора, ему достанется. И потом - будь осторожна, еще раз говорю тебе будь осторожна.
Но Туда только улыбнулась и продолжала гулять с Марио.
Прошло две недели. И вот однажды профессор заглянул ко мне в швейцарскую, отозвал меня в сторону и, понизив голос, спросил:
- Послушайте, Джованни… Туда честная девушка?
- Да, конечно, - сказал я. - Глупая, но честная.
- Пусть так, - заметил он, не слишком убежденный, - но у меня пропало пять ценных книг… Мне не хотелось бы…