- И все же, - вдруг закричал он очень громко, ударив кулаком по столу так, что я подскочил, - это слово, именно потому, что там столько "м", мне неприятно, в высшей степени неприятно… Вы понимаете, Лопресто?.. В высшей степени неприятно…
Я пробормотал:
- Но, синьор адвокат, что я могу тут поделать?
- Я знаю, - продолжал он обычным голосом, снова стиснув голову руками, - я знаю, что говорят и пишут "мама", так же как говорят и пишут "папа"… Даже наш Данте так говорил… Вы когда-нибудь читали Данте, Лопресто?
- Да, синьор адвокат, читал… читал кое-что…
- Но несмотря на то, что так говорил Данте, эти два слова мне неприятны, - продолжал он, - и, пожалуй, слово "мама" мне еще более неприятно, чем "папа".
На этот раз я промолчал, не зная, что сказать. Потом, после длинной паузы, все-таки отважился пробормотать:
- Синьор адвокат, я понимаю, что вам неприятно слышать слово "мама", потому что вас постигло такое несчастье… Но все же вы могли бы иметь немного сочувствия ко мне… У каждого есть мам… я хочу сказать, мать.
- Да, у каждого… - проговорил он.
Снова молчание. Затем он взял со стола моего львенка и протянул мне, говоря:
- Возьмите, Лопресто, заберите вашу бронзу.
Я взял статуэтку и поднялся. Он вытащил из кармана бумажник, со вздохом достал оттуда бумажку в тысячу лир и сказал, протягивая ее мне:
- По-моему, вы славный юноша… Почему бы вам не попробовать работать?.. Иначе дело может скоро кончиться каторгой, Лопресто. Вот вам тысяча лир.
Ни жив ни мертв, я взял тысячу лир и направился к двери.
Он проводил меня и уже у порога спросил:
- Кстати, Лопресто, у вас есть брат?
- Нет, синьор адвокат…
- А знаете, два дня назад приходил ко мне один субъект с таким же точно письмом, как ваше… Больная мать… в общем все то же самое… И статуэтка была - правда, не лев, а орел… Поскольку письма совершенно одинаковые, я и подумал, что это ваш брат.
Я не мог удержаться, чтобы не спросить его:
- Молодой человек невысокого роста… брюнет с блестящими глазами?
- Именно так, Лопресто.
С этими словами он вытолкнул меня из кабинета, и я, не успев опомниться, очутился в саду, прижимая к груди львенка из поддельной бронзы.
Вы поняли? Стефанини по моим наставлениям успел раньше меня воспользоваться письмом. И обратился к тому же лицу. Сказать по правде, я был возмущен. Когда бедняк, горемыка, вроде меня, прибегает к проделке с письмом, это еще куда ни шло. Но чтобы такую штуку отмочил Стефанини писатель, поэт, журналист, хотя бы и неудачливый, человек, который прочел столько книг и знает даже французский язык, - это мне казалось нелепостью. Черт побери, если тебя зовут Стефанини, непозволительно делать некоторые вещи. Но тут же я решил, что здесь, видно, известную роль сыграло тщеславие. Он, наверное, подумал: "Это - прекрасное письмо, зачем ему пропадать зря?" И отправился к адвокату Дзампикелли.
Очки
Перевод Г. Сафроновой
Портниху Несполу прозвали так недаром: необычайно маленького роста, с лицом, которое, казалось, состояло из черных и желтых пятен, она и в самом деле походила на спелую мушмулу. У нее были черные, обведенные темными кругами глаза, черные брови и усики, а нос, лоб и щеки - желтые.
В коротенькой юбочке, из-под которой торчали большие отекшие ноги, Неспола напоминала тряпичную куклу, которую тащат за собой лицом по земле ребятишки.
Неспола работала у себя дома, на третьем этаже, на виа делль Аранчо. У нее было три комнаты: спальня, в которой так тесно прижавшись друг к другу стояли двуспальная кровать, комод с мраморной доской, зеркальный шкаф, ночные столики, большой стол и стулья, что пройти между ними было почти невозможно. Вторая комнатка служила ей примерочной, и здесь, кроме трельяжа, другой мебели не было. Наконец, третья комнатка, где спал ее сын Натале, была по существу закрытым балконом, который выходил во внутренний двор между выступом уборной и кухней.
Неспола обычно работала, сидя в плетеном детском креслице, стоявшем в оконной нише ее спальни. Вошедшему в комнату нелегко было заметить ее внутри этой ниши за опущенной занавеской, расшитой птицами и корзиночками с цветами.
Кроме креслица, в нише умещался еще рабочий столик и висела клетка с канарейкой. Если Несполе приходилось что-нибудь размечать или кроить, она раскладывала материю на постели, сама туда взбиралась и работала, стоя на коленях.
Платья, как я уже сказал, она примеряла в крошечной гостиной; где заказчицы раздевались, стоя перед зеркалом. Неспола, зажав в зубах булавки, влезала на табуретку и таким образом становилась одного роста с заказчицами.
Во время примерки она не переставая что-то быстро и услужливо говорила доверительным тоном. Чаще всего это были комплименты заказчицам. Она восхищалась белизной их кожи, красотой волос, цветом глаз, фигурой. Если заказчица была особенно привлекательна, Неспола непременно звала в свидетели своего сына:
- Иди сюда, Натале, и посмотри - не сама ли Мадонна спустилась к нам на землю!
Заказчицы - по большей части это были девушки, живущие по соседству, не возражали против этого. К тому же Натале не принадлежал к тем мужчинам, которых стесняются. А эти комплименты - впрочем, вполне искренние помогали Несполе сохранять большую клиентуру.
Все эти подробности я узнал в то время, когда мы дружили с Натале и я часто бывал в их доме. Натале тогда искал работу, потом наконец устроился на завод по вулканизации каучука, где я работал механиком. Но месяца через два он сказал, что работа на заводе его не устраивает, что здесь не преуспеешь, и взял расчет. Его слова произвели на меня большое впечатление, потому что сам я никогда не смотрел на завод как на место, где я мог бы преуспеть; достаточно и того, что работа давала мне кусок хлеба.
И вообще многое из того, что он говорил, казалось мне любопытным, и я продолжал встречаться с ним, хотя, по правде говоря, сам он никогда не был мне симпатичен. Это был коренастый, толстый парень с бесстрастным, одутловатым и бесцветным лицом. Глядя на него, я почему-то всегда представлял себе рыбу, у которой вдруг выросли щеки. Но стоило ему надеть свои круглые очки с двойными стеклами, как лицо его сразу же делалось серьезным и значительным, так что его даже принимали за учителя, хотя, как мне кажется, он кончил только начальную школу. Его лицо и степенные манеры внушали доверие. До завода по вулканизации каучука он переменил много мест, работал рассыльным, кладовщиком, переписчиком, сторожем, но никогда не был простым рабочим. И все эти должности он получал благодаря тому доверию, которое внушало его круглое, луноподобное лицо и его очки. Но затем в дело как будто вмешивался сам черт: Натале не мог долго продержаться ни на одной работе. Стоило ему устроиться куда-нибудь, как вскоре там обнаруживалась более или менее крупная кража, растрата или подлог. Насколько я понимаю, вечно происходила одна и та же история: сначала хозяин доверял ему так, что готов был поручиться за его честность и даже оставить ему ключи от несгораемого шкафа, а через некоторое время выгонял его, и на прощанье неизбежно повторялись всегда одни и те же слова:
- Убирайся отсюда и смотри не попадайся мне больше на глаза! Да скажи спасибо своей матери. Только ради этой святой женщины я не хочу отдавать тебя под суд!
До меня доходили кое-какие слухи, но я им не особенно верил, потому что, бывая у них в доме по-прежнему, я не замечал там ничего, что могло бы подтвердить эти предположения. Разве только Неспола, обычно такая живая и всегда занятая работой, иногда вздыхала. Ну а Натале смутить вообще было невозможно - даже если плюнуть ему в физиономию. Словом, внешне они старались соблюдать приличия. Но между собой у них, вероятно, происходили тяжелые объяснения - мать горько плакала, сын обещал исправиться. Но едва он находил себе новую работу, как все повторялось сначала.
Среднего роста, тучный, в костюме, из которого, казалось, он давно вырос, Натале не производил впечатления очень сильного человека. А между тем это был настоящий бык. Я видел однажды на заводе, как он один приподнял малолитражку. Эта скрытая сила была как бы символом его настоящего характера, спрятанного под внешностью скромного и серьезного человека. Он был одним из тех, у кого под личиной простака скрывается совсем иное нутро. Одна только мать знала, что он собой представлял на самом деле. Ей открыл глаза случай, который произошел с ним в Неаполе несколько лет назад. На севере тогда еще шла война… Натале, который в то время вел себя вполне прилично и своими очками и благонравным видом вводил в заблуждение даже собственную мать, сумел уговорить ее и нескольких ее приятельниц собрать ему денег, с тем чтобы он мог съездить в Неаполь и купить там партию женских чулок.
В Риме чулки достать было трудно, поэтому здесь их можно было перепродать с большой выгодой и всем хорошо заработать. Кто-то распустил слух, что Натале большой спец по таким делам, и бедные женщины собрали ему кто сколько мог, а мать отдала все свои сбережения.
В Неаполь Натале отправился на машине, но он не только не привез оттуда чулок, но даже сам вернулся без пиджака. Он рассказал целую историю о том, как около Формиа его ограбили бандиты. Однако от шофера, который возил его в Неаполь, все скоро узнали, что произошло на самом деле.
Натале повстречался там с какими-то неаполитанцами - отчаянными игроками - и проиграл им все деньги, которые у него были. Неспола, как мне говорили, просто заболела от огорчения, особенно она переживала за своих приятельниц, которые так доверились ей. Она решила выплатить им все, что они потеряли, и работала для этого целый год. Натале же вел себя так, как будто ничего и не произошло. Но мать, как мне кажется, после этого случая навсегда потеряла к нему доверие.
Словом, Натале был игроком, но отнюдь не из любви к картам, а лишь потому, что, как он говорил, рано понял одну истину: бедняк не может пробить себе дорогу в жизни честным трудом, и одна только удача может избавить его от нищеты. У Натале были свои взгляды на жизнь и на то, как достигать жизненных успехов, и он охотно делился ими.
Как я уже говорил, даже после того, как он ушел с нашего завода, я продолжал бывать у него, потому что меня интересовали его мысли. Этот вор с внешностью учителя, юнец, который казался зрелым мужчиной, разглагольствующий неуч возмущал меня и покорял в одно и то же время.
Итак, Натале, считал, что главное в жизни - это удача, что счастье достается тому, кто сумеет им завладеть, что все зависит от собственной ловкости: надо только подстеречь свое счастье, выждать благоприятный момент и схватить его.
Беда Натале заключалась лишь в том, что, страстно желая поймать свое счастье, он был не слишком разборчив в средствах. Но, поглядывая через очки, он с такой поразительной уверенностью излагал свои мысли, что, казалось, они взяты, по крайней мере, из Евангелия и перед вами не жалкий бедняк, каким он был на самом деле, а один из тех, кто сумел схватить фортуну за волосы и крепко ее держит.
Меня это бесило, и однажды, не устояв перед искушением, я спросил:
- Но почему же ты сам…
Однако он ничуть не смутился, потому что был первосортным наглецом. Он только пожал плечами и ответил:
- При чем тут я? И Рим не сразу строился…
Итак, в ожидании, пока Рим построится, Натале ловил свое счастье, играя в карты где и с кем придется. Чаще всего это происходило в молочной, находившейся неподалеку от его дома. Вечером, когда молочная уже закрывалась и бармен опускал железные шторы, мыл прилавок и насыпал на пол опилки, в задней комнате шла игра. Партию составляли Натале, хозяин лавки, официант и еще один игрок.
Удавалось ли Натале выигрывать? Или он всегда проигрывал?
Вероятно, иногда ему все-таки везло, потому что иначе я не представляю себе, откуда он брал деньги для игры. Но в конце концов бедняк, сын простой портнихи, всегда проигрывал тем, кто был богаче его. Ведь рядом с ними он был все равно, что глиняный горшок рядом с бронзовой вазой.
Окончательно проигравшись и не зная, как расплатиться, он злоупотреблял доверием тех, кто брал его к себе на работу. Он крал и обманывал. В этом и заключался секрет его внезапных увольнений с напутственными словами, которые заставили бы покраснеть даже негра, но от которых Натале не было ни жарко, ни холодно.
Несполе, которая теперь хорошо его знала, никогда не приходилось говорить ему, как это делают другие матери: "Не бегай за женщинами", "Не теряй зря времени на спорт". Она всегда просила его только об одном: "Брось карты, солнышко мое".
Даже зная, что он давно потерял совесть и стал вором, она продолжала называть его "солнышком" и "золотком", потому что была матерью и не переставала надеяться, что рано или поздно ее сын возьмется за ум, начнет правильную жизнь и станет честным тружеником.
Но вместо этого как-то утром, когда Неспола понесла готовое платье заказчице, ее солнышко и золотко взял ломик, сломал замок у шкафа и вытащил оттуда все деньги. Как я потом узнал, он объяснил матери, что деньги ему были необходимы, чтобы отыграться, и он собрался сразу же вернуть ей в сто раз больше, чем взял. К несчастью, вместо того чтобы выиграть, он проиграл.
Я думаю, что Неспола сразу же поставила крест на украденных деньгах, для нее это уже не было новостью, но этим ломиком Натале глубоко ранил сердце матери. С тех пор она всегда была печальной и, влезая во время примерок на табуретку, перестала даже говорить комплименты своим заказчицам.
Однажды, вернувшись домой к вечеру, Натале сказал матери, что ходил искать работу. На нем не было очков, - по его словам, он забыл их в каком-то кафе, где снял, читая газету. Действительно, когда ему приходилось делать что-нибудь, что требовало особого внимания, он всегда снимал очки и откладывал их в сторонку - оттого ли, что боялся разбить, или просто потому, что вблизи он лучше видел без очков.
Мать, как обычно, приготовила ему ужин на своем рабочем столике в оконной нише спальни. Он с жадностью проглотил целую тарелку вермишели с анчоусами, потом тарелку жареной свеклы и булку. Как видно, он был очень голоден. Неспола говорила потом, что никогда не видела, чтобы он ел с таким удовольствием. Поужинав, он выкурил папиросу и, растянувшись на кровати в комнате матери, проспал около часа. Проснувшись, он попросил у Несполы денег и отправился в соседнее кино, где шла какая-то американская комедия.
Я тоже был в зале и видел, как он сидел в первом ряду - потому что был без очков - и то и дело хохотал, сотрясаясь всем телом, словно от кашля.
А при выходе из кино агенты полиции, которые уже успели побывать у него дома, арестовали его и отвели в квестуру.
На следующее утро все газеты сообщали о том, что Натале, придя вносить плату за квартиру, воспользовался удобным случаем и ударом молотка убил хозяина дома - больного старика. Если бы не его методичность, его, возможно, никогда не уличили бы в этом преступлении. Но чтобы не промахнуться, он снял очки и положил их на подоконник. А потом в возбуждении забыл их взять. И они сразу же были обнаружены полицией.
Несчастная мать, которой казалось, что ее уже невозможно ничем удивить, получила в то утро новый удар, который был страшнее всех прежних. Не представляю даже, как она пережила первые дни, когда все газеты только и писали, что о ее сыне и о ней.
Но потом, так как она была религиозна, она вверилась Мадонне, и святая дева дала ей силу перенести все эти испытания.
А когда спустя некоторое время Неспола решилась навестить сына в тюрьме, она узнала, что благодаря серьезному виду и примерному поведению Натале ему доверили должность в тюремной больнице.
Марио
Перевод 3. Потаповой
Дело было так. Утром я встал пораньше, пока Филомена еще спала, взял инструменты, вышел на цыпочках из дому и отправился в Монте Париоли, на виа Грамши, где нужно было починить колонку в ванной. Сколько времени у меня ушло на работу? Наверное, часа два: нужно было снять старую трубу и поставить новую. Кончив работу, я на автобусе и потом на трамвае вернулся на виа деи Коронари, где я живу и где находится моя мастерская. Прикиньте время: два часа в Монте Париоли, полчаса туда, полчаса обратно, всего три часа. Что такое три часа? И много и мало, скажу я вам. Все зависит от обстоятельств. Я потратил три часа на то, чтобы сменить свинцовую трубу, а другие за это время…
Расскажу по порядку. Только я вышел на виа деи Коронари и зашагал по тротуару, слышу меня кто-то окликает. Оборачиваюсь - это старая Федэ, что сдает комнаты в доме напротив нас. У этой бедняжки Федэ так распухли от подагры ноги, прямо как у слона. Она говорит мне, тяжело дыша:
- Ну и сильный же сирокко сегодня… Ты домой? Не поможешь ли донести кошелку?
Я отвечаю, что с удовольствием. Перекинул сумку с инструментами на другое плечо и подхватил ее кошелку. Пошли мы рядом, она еле волочит свои ножищи. Потом спрашивает:
- А где Филомена?
- А где же ей быть? - отвечаю. - Дома.
- Ах, дома, - говорит она, наклонив голову. - Понятно…
Я спрашиваю просто так, для разговора:
- А почему "понятно"?
- А она:
- Понятно… Эх, бедняжка ты мой!
Мне это показалось что-то подозрительным. Я подождал немного и опять спрашиваю:
- А почему же я бедняжка?
- А потому, что жаль мне тебя, - говорит старая карга, глядя в сторону.
- Это как же понимать?
- А так, что нынче не то, что в старину… Женщины не такие стали, как в мое время.
- Почему?
- В мое время мужчина мог спокойно оставить жену дома. Какой оставил, такой и нашел. А теперь…
- А теперь?
- Теперь не так… Ну довольно… Дай мне кошелку. Спасибо.
Все удовольствие этого славного утра было мне отравлено. Я тяну к себе кошелку и говорю:
- Не отдам, пока вы мне не объясните… При чем тут Филомена?
- Я ничего не знаю, - говорит она, - но предупредить не мешает.
- Да в конце концов, - кричу, - что такое сделала Филомена?!
- Спроси у Адальджизы, - ответила она и, вырвав кошелку, засеменила прочь в своей длинной накидке, да так резво, как я и ожидать не мог.
Ну, я решил, что не стоит сейчас идти в мастерскую, и отправился обратно - искать Адальджизу. К счастью, она тоже живет на виа деи Коронари. До того как я встретил Филомену, мы с Адальджизой были помолвлены. Она осталась в девушках, и я заподозрил, что эту историю с Филоменой выдумала именно она. Я поднялся на пятый этаж и сильно застучал кулаком, так что чуть-чуть не попал ей по лицу, когда она внезапно открыла дверь. У нее были засучены рукава, в руках половая щетка. Спрашивает меня очень сухо:
- Тебе что, Джино?
Адальджиза - миловидная девушка среднего роста. Только голова у нее немного великовата и подбородок уж очень вперед выдается. Из-за этого подбородка ее и прозвали "Щелкунчиком". Но этого ей говорить не следует. А я от злости как раз и выпалил: