- Я - другое дело, - сказал он кисло. - Не вали, пожалуйста, всех в одну кучу… и вообще: кто он тебе - Евдокимов? Брат, что ли? Вел он себя в высшей степени трусливо, сначала отнекивался, отрицал авторство и только тогда признался, когда доказательствами к стене приперли. Нет, уж коли нарисовал, так хоть имей мужество признаться. Держись с достоинством, а то: не я… не я… Дерьмо!
- Игорь! - с болью вскрикнула Наденька. - Нельзя ж так. Если ты против кого - я уже замечала не раз, - так он сразу у тебя: дерьмо!
- Надя, ты не права! - в его голосе зазвучало ничем не прикрытое раздражение.
- Зато ты всегда прав.
- У вас здесь будут занятия? - в дверь просунулась бородатая физиономия, жующая коржик.
- Нет-нет! - Игорь быстрым шагом вышел из аудитории. "Пора кончать", - вдруг трезво, холодно подумалось ему.
Сам виноват!
Игорь не шел - летел по коридору, стремительно, в никуда.
Ведь слово себе давал: никаких нюансов! На стороне, мимолетное, случайное - да ради бога! Но в институте, и четыре месяца! Идиот! Кретин! Шею себе свернешь - на радость Сперанским… И куда она лезет? Евдокимов! Подумаешь, тоже мне героя нашла…
- Игорь Михайлович!
За рукав его дергала, не сознавая фамильярности своего жеста, уборщица, старая тетка с усталым брезгливым лицом и серебряными серьгами, похожими на массивные кольца, которые носят добродетельные семьянины.
- Что, Игорь Михайлович, Черную лестницу закрываете?
- А в чем дело? - насторожился Игорь, ожидая почему-то недовольства, но видя, что ошибся и татарка растерялась, услышав стальные нотки в его голосе, он помягчал.
- Да, вот закроем на какое-то время.
- И очень правильно! Грязи меньше будет, - закивала татарка, и сквозь густую паутину морщин забрезжила блеклая улыбка.
- Вот именно: меньше грязи!
Народ! Он всегда поймет правильно и поддержит! - Эта мысль придала ему силы и освежила уверенность в своей правоте. Но ненадолго.
Чем ближе приближался вечер, тем все более неспокойно чувствовал себя Игорь. С Надькой он так и не договорился, а ему было что ей сказать. Хотелось решительно объясниться: или она будет мешать ему, как сегодня… Да, конечно, за наши встречи я наговорил ей много лишнего на свою голову, но мне ничего не стоит с ней порвать, хорошего понемножку. Да я просто порву с ней, чтобы доказать себе, что могу с ней порвать!
Кого он хотел обмануть?
Шли занятия, на которых Игорь изнывал от привычной тоски, мучительно заставляя себя хотя бы изредка прислушиваться к ответам студентов, повторяющих с большим или меньшим успехом азбучные истины вялыми, бесцветными голосами. Вот таким же голосом Танька жалуется мне на Колькину неугомонность или на мое же наплевательское к ней отношение.
С самого начала неправдоподобное "порвать с Надькой!" сменилось на более снисходительное и реальное "объясниться!", ну и это "объясниться!" скоро стало превращаться лишь в повод, в жалкий, наскоро выдуманный повод, чтобы спасти легко ранимое мужское самолюбие, и хотелось, конечно, не объясняться, а увидеться, поговорить, посмеяться, обнять Надюшку и не выпускать из рук.
Он искал бы с ней немедленной встречи в Институте, но для этого требовалось с ней предварительно условиться: не хватать же ее за рукав на глазах у всех в коридоре?
В конце концов он не выдержал и рискнул: разыскал в расписании, где у нее следующая лекция, и направился к концу перерыва на перехват. У двери аудитории столпилась масса студентов: лекция читалась для всего четвертого курса, но, как и следовало ожидать по закону всемирной подлости, Надьки среди них не оказалось. Наверное, уже прошла внутрь. Тем не менее Игорь проторчал у двери до самого звонка и уже собирался уходить - коридор быстро пустел, - когда увидел Надьку, идущую рядом с Медведевым. Медведев как раз и должен был сейчас прочитать лекцию Надькиному курсу. Это был мужчина чуть постарше Игоря, тридцати семи лет, подтянутый, щегольски одетый; доктор наук, недавно съездивший в Канаду на полгода. Он чуть косил, но свой дефект искусно скрывал под большими дымчатыми стеклами очков в модной оправе. Медведев что-то оживленно рассказывал Надьке, та улыбалась. Поравнявшись с Игорем, Медведев остановился, а Надька проскользнула в аудиторию, обогнув Игоря, как манекена.
- Ты меня ждешь? - спросил Медведев, пожимая Игорю руку.
- Да нет, я просто так… стою, - не нашелся что соврать Игорь.
- Вот это девка! - восхищенно кивнул на дверь Медведев. - Почище любой канадки…
- Ты ей что, про Канаду что-нибудь заливал?
- Ага, - рассмеялся Медведев. - Я всем бабам сейчас прокручиваю эту пластинку!.. Слушай, какая у нее попка, а? Просто произведение искусства. Знаешь, я не люблю женщин с грушеобразными туловищами, необъятными задами… Вай-вай-вай, какая попка! Эх, старик, - зажмурился он, - я догадываюсь, какая нежная кожа должна быть у нее на животике!..
- Ну-ну, не заводись, - по-дружески посоветовал ему Игорь.
Медведев взялся за ручку двери.
- И ты представляешь, - прибавил он с видимым удивлением, - она неглупа… по крайней мере для женщины… Да, мои поздравления! - воскликнул Медведев. - Мне говорили, что ты откусил Сперанскому голову!
- Знаешь, это такая гидра… - шутливо поморщился Игорь.
Медведев расхохотался:
- Ну что верно, то верно!
Медведев, понятно, только подлил масла в огонь. Это была ее последняя лекция, которая заканчивалась в четыре десять, а он мог освободиться, как всегда по понедельникам, только без пятнадцати шесть, и если она его не подождет где-нибудь в библиотеке, как обычно, а уедет домой, в свою бестелефонную квартиру, то впереди у него пустой нищенский вечер: с тестем посидеть рядышком у разноцветного телевизора… На последнем семинаре только об этом и думал: подождет - не подождет? Даже решил загадать: если Парюгин не подготовит своего доклада по Фрейду, то - не подождет. Шансов было мало. На Парюгина еще труднее надеяться, чем на самбиста. Он слыл одним из заводил на Черной лестнице и дружил с Евдокимовым. Игоря он постоянно возмущая своим значком, привинченным к полосатому свитеру, с надписью: "Освобожден от рукопожатия". Игорь считал этот значок выражением высокомерия и хамства одновременно. Парюгин доклада не подготовил, и долго сдерживавшийся Игорь рассердился не на шутку. Он раскричался на всю аудиторию, что не допустит Парюгина до экзамена, что таким, как он, нечего делать в Институте и что не к лицу комсомольцу таскать дурацкие значки. С невинной мордой Парюгин принялся возражать, что этот значок как раз "очень комсомольский", что его носили комсомольцы двадцатых годов и что он выражает справедливые гигиенические требования как своего, так и нашего времени.
- Это не гигиена, а чистоплюйство! - рявкнул взбешенный Игорь так, что даже улыбки исчезли с лиц студентов, и вечный, непрекращающийся шепоток на задних рядах стих. Игорь наставил тогда много "двоек", пообещав нажаловаться на группу в деканат, и ушел со звонком, даже не попрощавшись. День тяжелый - понедельник, решили студенты.
Игорь вышел на улицу, сел в "жигули" - кому пришло в голову назвать машину множественным числом?! - и поехал без большой надежды к "Ремонту сумок". Было без пяти шесть…
Наденька стояла у кромки тротуара… и от сердца тотчас отлегло, и позабылись парюгины и ничего он не чувствовал, кроме благодарности за то, что пришла.
Он, конечно, и вида не подал. Сидел, насупившись. Она села рядышком и примирительно улыбнулась:
- Ну не будь филином!
- Я не филин, - буркнул он.
- Филин!.. И ты, правда, не боишься смерти? - спросила она, заглядывая ему в лицо.
- У меня, собственно, нет времени ее бояться, - пожал он плечами, с нарочитой сосредоточенностью наблюдая в зеркальце за идущими сзади машинами. Улица была узкой, но очень оживленной, особенно в часы пик. Никак не удавалось отъехать от тротуара.
- Я знала, что ты так ответишь! - воскликнула Наденька. - Ты все спешишь, спешишь…
Он нажал на газ, быстро отпуская педаль сцепления; чертыхнулся, выехал. Теперь они плыли в общем потоке среди отяжелевших от пассажиров автобусов, нахальных такси и робких частников, боящихся ободраться.
- Кто не спешит, сказал бы герой боевика, тот остается сзади. И он, представь себе, прав… Вон, посмотри, - Игорь провел пальцем слева направо через все ветровое стекло, - сколько их там, на тротуарах, в магазинах, в квартирах, в автобусах! И все они спешат, лаются в очередях, несутся как угорелые, проглатывают куски не жуя… Это инстинкт: успеть, не пропустить, взять от жизни больше других
- Но это страшно! Я иногда смотрю в метро, в час пик, как врывается на станцию из туннеля поезд, вагоны, нафаршированы людьми, и в каждом вагоне люди подняли вверх кулаки, обхватив рейку над сидениями. Эти сотни кулаков кажутся массовым проклятием и угрозой кому-то за то, что люди давятся в роскошном чертовом подземелье каждый день ради чего? ради мало-мало сносной жизни… и я вхожу, втискиваюсь! в вагон, и тоже поднимаю кулак…
- Вот этого не нужно делать, - быстро и убежденно заговорил Игорь. - Это бесполезно. Пусть они ездят всю жизнь с поднятыми кулаками, Бог с ними, они ни черта не изменят. Их только со временем народится еще больше. Не нужно им уподобляться. Нужно, наоборот, найти верный способ оторваться от них и бежать впереди… бежать одному легче, чем в толпе, где скалят зубы и подставляют друг другу подножки.
- Ты вот очень сильный человек, - с грустью сказала Наденька. - В тебе есть какая-то необыкновенная сила… она засасывает, завораживает… и я не могу ей сопротивляться, сдаюсь. Нет, правда! - воскликнула она горячо, видя его протестующий жест.
- Нет, неправда! Если бы я был действительно сильным человеком, я бы… не приехал за тобой сегодня к "Ремонту".
- Я бы тоже не пришла… если бы у меня нашлось больше силы воли.
- Значит?
- Значит: да здравствует слабость! Игорь наклонился к Наденьке и легко
поцеловал ее в щеку.
- Ты говоришь ужасные вещи, - сказал он тихо, - но я с ними соглашаюсь на один вечер ради тебя, при условии, что это станет нашей тайной.
- Нет-нет, никаких тайн! - засмеялась Наденька. - Я сейчас же тебя продам первому попавшемуся милиционеру!
Так ехали они через город, на который опускался прохладный вечер с болезненно-ярким закатом, чей свет искажал до неузнаваемости знакомые с давних пор дома и улицы.
Москва! Москва! Вот и тебе, знать, приходит давно обещанная пора подернуться легким жирком, как подергиваются лужи неверным ноябрьским льдом: хватит, набегалась в оборванках, в беспризорницах, отмаршировала свое на "динамовских" парадах - другое время идет! Отведут тебя к модному портному, к парикмахеру-франту, "освежат" одеколончиком, и ты еще щегольнешь в своем лисьем воротнике. Но удел твой пока таков: карикатуриться в перебродной поре! В душном улье ГУМа давимся мы за махровыми полотенцами, и на лбах наморщен один вопрос: хватит ли?
Девушка, отпускайте по три!
По два! по два!
ПО ОДНОМУ! - и отходим с полотенцем, счастливые, словно первенец родился: домохозяйки, интеллигенты, дворничихи, милиционеры, спекулянты… А в гостях нас потчуют шотландским виски из "Елисеевского", и мы, представьте себе, - ничего, мы посасываем его, европейцы с татарскими скулами! По "Детским мирам", ошалев от столичной бестолочи, шарят мешочницы в сатине и телогрейках из деревень, где еще крепко помнят про голод, да и Москва все твердит по старинке: "Лишь бы не было войны!", оправдываясь за свою арбатскую бедность, воспетую поэтами, за свой черемушкинский "наспех", и, чуть что, кричит развязным голосом торговки: "Зажрались!" Но по улицам, высветленным неонами, уже бегают юркие "жигули", и Москва готовится втайне к тому, чтобы все мы сели за рули "жигулей", нахохлились и отчалили.
- У тебя новый плащ… - прервала молчание Наденька.
- Нравится?
- Красивый и цвет красивый: кремовый.
- Итальянский.
- Из какой-нибудь спецсекции ГУМа?
- Из нее, - усмехнулся он.
Наденька пощупала материал, одобрительно кивнула головой и неожиданно вздохнула, украдкой бросив на Игоря взгляд:
- А знаешь, все-таки жаль Евдокимова.
- Жаль, - согласился Игорь. - Но он сам виноват. Я не разделяю философии самоубийц.
- Почему самоубийц?
- А потому, что это самое натуральное самоубийство. У декана никто все равно "профессора" не отберет - хоть сто карикатур рисуй! А Евдокимов крепко получил по мозгам, что и следовало ожидать с самого начала. Так какой же смысл в его поступке? Он хотел сохранить инкогнито? Допустим. Он действительно стал сначала запираться, но ведь все на факультете знали, что только он рисует. У нас не Строгановка! Его ничего не стоило разоблачить. Нет, ты пойми, я вовсе не против борьбы, споров, даже вульгарных драк и готов в них участвовать, но надо знать, во имя чего ты дерешься. Евдокимов знал? Я не думаю: нарисовал он просто по дурости, повеселить дружков, похохмить, прославиться… И потом: все-таки следует быть более разборчивым в средствах. А то, видите ли, идет декан и нюхает свое дерьмо в ночном горшке. Это же просто омерзительно! И это называется "борьбой за справедливость"! Во всяком случае он так считает. Его спросили: "Вы раскаиваетесь?" Куда там! Он борец! Он мученик! Сначала струсил, а потом решил вдруг понести крест: "Я бы снова нарисовал!" Ну рисуй, милый, рисуй! А то, что из-за этой глупости, о которой послезавтра все позабудут, он себе, может быть, всю жизнь испортил, - этого он не понимает, на это ума не хватило! Кто он без диплома? Круглый ноль!
- В твоих словах есть своя логика, - подумав, произнесла Наденька, - но все-таки Евдокимов дискредитировал декана, и это немало.
- Его уже не однажды дискредитировали, - безнадежно махнул рукой Игорь.
- А помочь как-нибудь нельзя?
- Кому? Декану? - усмехнулся Игорь.
- Да нет, Евдокимову!
Игорь решительно покачал головой.
- Вот это меня и угнетает, - призналась Наденька. - Он, говорят, живет в коммуналке, в узкой отвратительной комнате, вместе с родителями, с сестрой.
- Я слышал, что он живет несладко, - перебил ее Игорь, - но тогда мне тем более непонятно. Ты пойми, во все времена одни люди жили хорошо, а другие - плохо. Все одинаково хорошо жить не могут. Уравниловка - это больная фантазия вот таких безграмотных утопистов, как Евдокимов, который считает при этом, явно противореча себе, что каждому человеку нужно воздать по заслугам.
- Конечно, по заслугам! Это правильно.
- Может быть, правильно, но где ты найдешь коллегию мудрецов, которые бы нашли удовлетворяющие всех критерии… Сущий бред!
- Зачем искать мудрецов? Достаточно порядочных людей.
- Это что за неклассовое понятие: порядочные люди? - весело спросил Игорь и рассмеялся.
- Да ну, хватит тебе! Это не семинар! - отмахнулась от него Наденька.
- Слушай, Надька, ты мне лучше вот что скажи: у меня, правда, очень скучно на семинарах?
- Ужасно! В этом, в общем, виноват не ты, а сама философия…
- Если серьезно - то нужно же какими-то общими принципами руководствоваться в жизни.
- Ну не знаю, может быть… Но во всяком случае Топорков сегодня всех здорово повеселил. Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гёте, - произнесла она, стараясь подражать акценту ширококепочных грузин из цветочного павильона Центрального рынка.
Игорь фыркнул:
- Топорков - болван!
- Это точно, - подтвердила Наденька, - но он болван с чувством юмора, за что ему многое прощается, потому что чувство юмора у нас - большая редкость. Просто мы привыкли ценить только людей серьезных, важных и невероятно правильных. - Наденька скорчила кислую мину: - Нужно воспитывать у трудящихся чувство юмора! Вот в Канаде, например…
- Так то в Канаде! - иронически-почтительно произнес Игорь, стукнув ладонью по рулю. - Да еще не просто в Канаде, а в Канаде, в которой побывал мистер Мэдвэдэфф. Это особая страна, где одни молочные реки с кисельными берегами, и в этих реках купаются легкодоступные голые женщины на любой вкус.
Наденька рассмеялась.
- А ты думаешь, там одни истощенные голодом безработные? - спросила она.
- Безработных во всяком случае хватает… Да, кстати, а каким образом ты очутилась вместе с Медведевым?
- Случайно встретилась в коридоре… А что?
- Да ничего, - невольно помрачнел Игорь, вспомнив, как жмурился Медведев, смакуя разговор о Наденькиных прелестях. - Ты с ним поосторожнее. Он вообще тип сомнительный.
- Почему?
- Черт его знает! Его довольно трудно раскусить, это крепкий орешек. Но мне кажется, что он не только физически, но и духовно косоглазый: одним глазом - нашим, другим - вашим. С ним можно влипнуть в грязную историю.
- А по-моему, он просто бонвиван, которому на все наплевать. И в этом смысле он куда лучше всех этих старых маразматиков вроде Сперанского. Черную лестницу собираются, я слышала, закрывать, чтобы "зараза" не расползлась.
- Может быть, они и правы, - сказал Игорь без излишней убежденности, краем глаза взглянув на Наденьку: нет, она ничего не знает. Он с самого начала подозревал, что Надька примет сторону Евдокимова. Ее к этому обязывал хотя бы темперамент. Что же касается его позиции, то она, если разобраться, была ничейной: интересы Евдокимова и декана оставались для него в равной степени безразличными. Он просто сыграл на закрытии лестницы и сорвал банк. Перед Наденькой ему хотелось похвастаться победой над Сперанским, вовсе не вдаваясь в ее сущность, как личным достижением: я победил, порадуйся со мной; вот и все. Но сейчас он с удивлением ощутил, что эта победа за время, которое прошло после разговора в профессорской, утратила для него значительную часть своей привлекательности, превратилась в малозначительное происшествие. "Да, человек быстро привыкает к победе, следы оставляют только поражения", - мелькнуло у Игоря.
- Что плохо в тебе, так это то, что ты ортодокс, - заявила Наденька. - Ты готов оправдывать любые действия начальства, даже самые невероятные.
Брови Игоря сдвинулись.
- А знаешь, что в тебе хорошо?
- Что же?
- То, что ты ортодокс не по призванию, а по служебному положению… а это исправимо! - Наденька откинула назад голову и залилась смехом.
Игорь снисходительно улыбнулся. Никому другому в жизни не позволил бы он подобного рода высказывания, оборвал бы на первом слове, перестал бы здороваться, но для Наденьки он делал исключение за исключением и находил в этом какое-то тайное удовольствие. Наедине с ней он позволял себе роскошь не быть начеку.
- Просто я более ответственный человек, чем ты - нигилистка! - он вдруг набросился на нее и ущипнул за ухо. Машина круто вильнула в сторону.
- Не щипайся, я не нигилистка. - весело закричала на него Наденька. - Веди машину, я еще жить хочу!
- Как же ты не нигилистка, когда все отрицаешь… все! даже то, что ты нигилистка! Да ты нигилистка в квадрате!
- Куда ты меня везешь?
- К себе… А что?
- А то, что степень твоего нигилизма вообще трудно измерить!
- Почему? - удивился Игорь. - Что же я отрицаю?
- Супружескую верность!