- Не знаю, что со мной сегодня, - сказал Гвин. - Никак не мог настроиться. И желания особого не было. Все из-за этого "Глубокомыслия". Ерунда какая-то, - сказал Гвин, в его речи все еще слышался уэльский акцент. - Раньше весны все равно ничего не объявят.
- Теперь понятно. Дело не в профессионализме, не в таланте и вообще ни в чем. Тебя просто не могут "зарезать".
- Да. В общем, я сегодня никак не мог сосредоточиться на игре. Удар слева никак не получался.
Ричарду доставляло удовольствие слышать учащенное дыхание Гвина.
- У тебя вообще нет удара слева. У тебя там просто дыра. Одно воспоминание об ударе, нечто вроде фантомных болей: руки давно нет, а все равно болит. Впрочем, удара справа у тебя тоже нет. И закручивать ты не умеешь. И ни одной свечки не взял. Вот в этом твоя проблема - ты не умеешь бить. Разве это удары? Ты как щенок на корте. Да, да. Маленький уэльский ретривер.
Ричард взял в рот сигарету и по привычке молча предложил сигарету Гвину, но тот отказался:
- Никак не мог сконцентрироваться. Нет, спасибо.
Ричард взглянул на него.
- Я завязал.
- Что ты сделал?
- Бросил. Три дня назад. Совсем. Такие вот дела. В жизни всегда приходится делать выбор.
Ричард закурил и жадно втянул в себя дым. Потом посмотрел на свою сигарету. На самом деле ему хотелось не выкурить ее, а съесть. Этот ход Гвина был для Ричарда тяжелым ударом. Пожалуй, это было едва ли не единственное, что ему еще нравилось в Гвине, - то, что Гвин курил.
Конечно, Гвин никогда не курил всерьез. Пачку в день, не больше. Не то что Ричард с его бесконечным числом опустошаемых блоков, замшелыми легкими и прокопченной глицинией за окном…
Ричарду припомнился другой, неизгладимый обмен репликами, который состоялся у них с Гвином на этом же корте. Тогда Ричард сидел в том же зеленом кресле, под точно таким же тусклым небом и такой же летней луной. Это было год назад, когда "Амелиор" пошел в гору и на Ричарда навалились все прочие события. Гвин тогда, стоя на краю корта, повернулся к нему и неожиданно резко сказал: "Я женюсь". "Прекрасно. Давно пора", - немедленно откликнулся Ричард. Слова его следовало понимать буквально. Он был, что называется, "искренне рад". Это было сладостное облегчение. Прекрасно. Наконец-то Гвин навсегда приковал себя к этой бессловесной лошадке: к милке своей юности, невидимой Гильде. Даже сейчас, закрыв глаза, Ричард мог представить ее щуплую фигурку в обстановке разных квартирок, где одна комната служила и спальней, и гостиной, ее лицо вполоборота, влажное от пара, когда она подавала очередную миску спагетти, ее блеклые волосы, болячку на верхней губе, ее (а может быть, его) исключительно функциональное белье, сохнущее на провисшей веревке над обогревателем, ее кротость, граничащую с фобией, ее непоэтичную печаль, ее комковатое детское пальто изумрудно-зеленого цвета - из какого-то другого времени и другого места. "Прекрасно. Держу пари, Гильда на девятом небе от счастья. Да?" Гильда - это хорошо. Ричарду она не нравилась. Ему даже ни разу не захотелось ее трахнуть. Так что легко представить, какой переворот произошел в его настроении, когда Гвин, немного помолчав, сказал: "Нет. Вряд ли. Думаю, что Гильда не в восторге. Потому что я женюсь не на ней". Гвин собирался жениться не на Гильде Пол. Он собирался жениться на леди Деметре де Ружмон, известной красавице королевских кровей, обладательнице огромного состояния, с которой Ричард был знаком, которой восхищался и о которой в последнее время частенько думал. "Вот так", - сказал Гвин. Ричард даже поздравления не смог из себя выдавить. Он гордо удалился под тем предлогом, что отправляется на поиски Гильды, чтобы ее утешить. На самом деле он просто уехал из клуба, припарковался где-то, а потом долго сидел в машине, всхлипывая, бормоча проклятья и куря сигарету за сигаретой.
- Негодяй, - сказал Ричард. - А я-то думал, мы хоть в этом с тобой заодно.
- Три дня назад. Ты только послушай, как ты хрипишь. Через пару лет я тебя всухую сделаю.
- Ну, и как ощущения?
Когда-то Ричард представлял себе, как он бросает курить, и, естественно, понимал, что это хуже ада. Теперь он уже и думать забыл о том, чтобы бросить. До рождения близнецов он иногда думал, что вполне сможет отказаться от курения, когда станет отцом. Но, похоже, мальчики увековечили его пристрастие к сигаретам. Эта его привязанность - его прижизненная связь со смертью. Это похоже на парадокс, но Ричард уже больше не хотел бросить курить: наоборот - ему хотелось начать курить. Не заполнять курением небольшие промежутки между сигаретами (этих промежутков просто не было) и не курить по две сигареты зараз. Нет. Просто ему страстно хотелось курить, даже когда он курил. Эта потребность удовлетворялась и была неудовлетворима.
- Забавно, - сказал Гвин. - Три дня как бросил. И что ты думаешь?
- С тех пор тебе ни разу не захотелось, - многострадальным голосом произнес Ричард.
- Точно. Знаешь. Дело во времени. В будущем.
- Ты подумал и решил жить вечно.
- А разве не для этого мы мараем бумагу, Ричард? Не ради бессмертия? Так или иначе, полагаю, что мой долг перед литературой очевиден.
Теперь предстояло еще одно тяжкое испытание мужественности: раздевалка. В раздевалке были обычные вешалки с крючками, скамейки, плечики, которых всегда не хватало, запотевшие зеркала, стоя перед которыми мужчины могли расчесать волосы, если таковые имелись. От постоянно испарявшегося мужского пота, смешанного с соперничающими запахами туалетной воды, гелей для укладки волос и освежителей для подмышек, воздух был каким-то вязким. Еще имелась душевая с голыми задами и болтающимися членами, смотреть на которые, разумеется, не полагалось - разглядывать нельзя. Новому бзику Гвина - разглядывать вещи с детским изумлением - в раздевалке применения не находилось. Смотреть не смотришь, но как мужчина ты не можешь не окидывать себя внутренним взором с неизбежным и извечным сожалением (как было бы здорово, если бы у меня был большой…). Голый Ричард наблюдал за тем, как Гвин, тоже голый, энергично растирает свою влажную растительность между ног. Ричард был в восторге: Гвин, бесспорно, был чокнутым настолько, что он обязательно клюнет на воскресный номер "Лос-Анджелес таймс".
Обратно они прошли через бар, где успели снова вспотеть, и вышли на улицу. День клонился к вечеру.
- Ты что-то говорил насчет бессмертия? - осторожно спросил Ричард.
- Не хотелось бы показаться претенциозным…
- Говори, как подсказывает тебе сердце.
- Мильтон называл это последней слабостью возвышенных умов. И… и я читал у кого-то, что Донн перед смертью сказал, что бессмертие, жажда бессмертия коренится в самой природе человека.
- Это Уолтон, - подсказал Ричард.
Он был поражен до глубины души тем, что Гвин даже читает о бессмертии.
- Сам знаешь. От этих мыслей никуда не деться. Чтобы облечь плотью скелет времени.
- Я тут перечитывал "Амелиор"… - осторожно произнес Ричард.
Между ними существовала негласная договоренность. Эта негласная договоренность состояла в том, что Ричард, от всего сердца радуясь успеху Гвина, сохранял за собой право не скрывать, что считает вещи Гвина дерьмом (точнее, первый роман, "Город вечного лета", - простительным дерьмом, а "Амелиор" - дерьмом непростительным). И еще что успех Гвина - это забавно, просто со смеху можно помереть - но это случайность. И век его недолог. И это главное. Если не в реальном времени, то в литературном уж точно. Ричард не сомневался, что восторги, вызванные сочинениями Гвина, остынут прежде, чем его тело. В противном случае мир был бы всего лишь насмешкой. Дурной шуткой. И Гвин, разумеется, знал, что Ричард относится к его сочинениям, мягко говоря, с сомнением.
- Когда я читал его первый раз, - продолжал Ричард, - ты знаешь, мне показалось, что роман не удался. Нечто зыбкое - желаемое, выдаваемое за действительное. По-своему даже обаятельное. Но при этом какое-то запрограммированное. Недостаточно проработанная композиция. Но… - Ричард посмотрел Гвину в лицо (они как раз подошли к автостоянке). Само собой, Гвин терпеливо дожидался, что последует за этим "но". - Но когда я его перечитал, все встало на свои места. Больше всего меня поразила его редкая оригинальность. Когда мы начинали, мне казалось, мы оба надеялись поднять роман на новый уровень. Я думал, что нужно искать новый стиль. И усложненность. Но ты догадался, что все дело в сюжете. - Он снова взглянул на Гвина. Выражение его лица на мгновение изменилось, когда ему пришлось отвлечься, чтобы ответить на приветствие проходившего мимо знакомого, но затем оно стало прежним - исполненным достоинства и ничуть не удивленным. Ричард почувствовал, что вся его осмотрительность мигом улетучилась. - Новый мир, - продолжал он, - представленный зримо и вещно. Не город, а сад. Вместо нервозности - свежесть и ясность. Нужно определенное мужество, - заключил он, чудом сохраняя способность смотреть Гвину прямо в глаза, - чтобы выковать новое искусство - искусство отважных.
Гвин медленно протянул ему руку:
- Спасибо, старик.
О господи, подумал Ричард, кто из нас первый свихнется?
- Нет, - ответил он. - Это тебе спасибо.
- Да, пока не забыл. Гэл Апланальп может в любую минуту улететь в Лос-Анджелес, так что лучше позвони ей, не откладывая в долгий ящик. Завтра. Утром.
На автостоянке, под полуденной луной, они расстались.
Там, во вселенной, километр определенно господствует над милей. Если вселенной по вкусу круглые числа. А судя по всему, так оно и есть.
Скорость света равна 186 282 милям в секунду, а это приблизительно 300 000 километров в секунду. Один световой час равен 670 000 000 милям, а это приблизительно составляет 1 000 000 000 километров.
И опять, астрономическая единица, или среднее расстояние между центрами Земли и Солнца, равна 92 950 000 милям, а это около 150 000 000 километров.
Что это - произвол? Человеческий фактор? Через миллиарды лет Солнце станет больше. Его близость станет ощутимей. Если через миллиарды лет вы по-прежнему будете читать эти строки, вы сможете убедиться в правильности моих слов на собственном опыте, поскольку полярные льды к тому времени растают и в Норвегии будет климат Северной Африки.
А по прошествии еще какого-то времени вода в океанах закипит. История человечества или, по крайней мере, история Земли подойдет к концу. Честно говоря, не надеюсь, что вы будете меня тогда читать.
Ну, а пока километр определенно господствует над милей.
- Перед тем как выехать на главную дорогу, остановитесь и посмотрите налево и направо, - произнес Бац самым проникновенным тоном, на какой он только был способен, - и подождите, пока не увидите приближающуюся машину.
- Правда? - сказала Деметра Барри.
- Потом включаете первую скорость. А когда машина уже близко - выскакиваете перед ней.
- Понятно.
- А потом сбрасываете скорость и ползете еле-еле. И высовываете локоть из окна.
- Правда?
- Если, конечно, он не захочет вас обойти.
- А что тогда?
- Тогда, конечно, прибавляете скорость.
Потрепанный "метро" притаился на одном из тупиковых ответвлений, выходящих на Холборн-роуд. На переднем сиденье машины с рекламой автошколы и знаком "Ученик за рулем" сидела пристегнутая ремнем безопасности Деметра, а Бац сидел за рулем. Разговаривая, он утрированно жестикулировал.
- Позвольте, я вам покажу. Так. Как там у нас ремень - в порядке? Поехали.
Стив Кузенс сказал чистую правду. Водительский инструктаж подкрепляется глубоким знанием тонкостей распутства, то же самое относится ко многим другим занятиям, где мужчины обязаны оказывать услуги оставленным без присмотра женщинам: таково ремесло водопроводчика, полицейского, продавца одежды и в особенности обуви. Например, молочники и все, что о них говорят. Как горько, должно быть, Эрос оплакивал их исчезновение с английских улиц… Поверьте Бацу: теперь богатые курочки стали бояться показаться расистками или снобами - это приводило их в замешательство, что было полезно. Даже мойщик окон - этот бродячий артист с его тряпками и пластмассовым ведром, то, что он так близко по ту сторону окна, новый свет, которым он наполняет жилое помещение, - даже он не раз бывал причиной многих перемен и домашних пертурбаций… Можно было бы написать книжку размером со "Свод правил дорожного движения" на такие темы, как: "Использование ремня безопасности для облегчения телесного контакта между инструктором и обучаемым", или "Специфика механизма настройки высоты сидений", или "Допустимость прикосновений для успокаивания обучаемого во время и после аварийной остановки на дороге", или "Рычаг скоростей как символ или тотем".
- И в чем же суть? - вкрадчиво спросил Бац.
- Что? - переспросила Деметра.
- Это я вам задал вопрос.
- Хм. Не знаю.
- Суть в том, чтобы проявить свою индивидуальность на дороге. Повторяю. Когда вы за рулем, ваша цель не в том, чтобы безопасно и быстро достичь нужного места. Когда вы за рулем, ваша цель в том, чтобы?..
- Чтобы проявить свою индивидуальность.
- Точно. Показать, кто на дороге хозяин.
Бац лихо включил зажигание и подъехал к перекрестку с указателем левого поворота. Улица была пуста, и это жутковатое затишье продолжалось двадцать секунд, сорок, шестьдесят… А ведь это Лондон, в котором машин хватает. Это современный город с неиссякаемым потоком машин, с машинами, машинами, машинами, насколько хватает глаз. Они продолжали ждать. Бац смотрел на дорогу, вытянув шею. Изрядная часть отведенного Деми часа уже ушла на эту засаду.
- Как будто нейтронную бомбу сбросили.
Они продолжали ждать. Наконец справа показался замызганный белый фургон. В Лондоне всегда рано или поздно вы увидите замызганный белый фургон: он выглядит так, словно дети-великаны захватали его грязными руками. Итак, фургон проехал по мосту мимо жилого здания и приближался к ним. Он уже почти поравнялся с ними - практически их миновал, - когда Бац выскочил на дорогу прямо перед его носом.
Сначала натужно заскрипели тормоза, затем раздался свирепый гудок, и Деми, полуобернувшись, увидела яростно вспыхнувшие световые лучи передних фар. Откинувшись на спинку сиденья, Бац что-то мурлыкал себе под нос и упрямо сбавлял скорость, пока фургон дергался из стороны в сторону и напирал, стараясь обойти их, готовый чуть не на крышу им забраться или перепрыгнуть их. Бросив беглый взгляд на Деметру, Бац опустил боковое стекло и как можно дальше высунул локоть.
- А теперь, - продолжал он свои наставления, - надо ошарашить его, рванув посильнее.
Громадная кроссовка Баца нажала на педаль, и Деметру тут же вдавило в сиденье.
Двадцать минут спустя они припарковались на Олл-Сейнтс-роуд перед громадой старого "Адониса". Бац объяснил Деми, что технические приемы, только что им продемонстрированные, и прочие тайны, в которые он, возможно, скоро посвятит свою ученицу, принадлежат царству высшего водительского мастерства; о том, чтобы овладеть подобным мастерством, деликатно намекнул Бац, Деми могла лишь мечтать.
- Но принцип всегда один и тот же. Вы должны показать, кто на дороге хозяин.
Пару раз кивнув и прокашлявшись, Бац погрузился в молчание. Возможно, его мысли блуждали в том царстве, где водители-виртуозы на крутых виражах под визг тормозов демонстрировали свое отточенное мастерство. А может, он размышлял о своем недавнем злоключении: как оказалось, в замызганном белом фургоне были трое полицейских в форме.
- Может, удастся отделаться, - пробормотал Бац; он прекрасно знал, чем дело пахнет, - ВБД.
- Простите?
- Вождение Без Должной.
- Простите? - переспросила Деми; казалось, она действительно извиняется за свою непонятливость.
- Вождение Без Должной Ответственности, - разъяснил Бац.
- Но это не так. Я буду вашей свидетельницей. Вы вели машину крайне ответственно. Все, что вы делали, это было…
Бац только махнул рукой: не всем дано постичь тайны высшего водительского пилотажа. И уж во всяком случае - не полицейским… Он перевел взгляд на фасад старого "Адониса". Олл-Сейнтс-роуд, с ее новыми рекламными щитами и экзотическими барами, изменилась коренным образом, когда Бац уже был взрослым. Но еще не так давно (Бац мысленно кивнул) старый "Адонис", возможно, был одним из самых людных мест Западного Лондона: как писало "Полицейское обозрение", он был символическим местом.
Это было бойкое место: на Олл-Сейнтс-роуд и Ланкастер-роуд всю ночь приезжали машины. Машины чуть притормаживали, стекла опускались, и к окнам автомашин тут же пригибались бритые головы темнокожих. "Адонис" - старый суперпаб, с пыльными люстрами и затоптанным ковром, музыкальными видеоклипами и множеством игровых автоматов. Он был естественным средоточием этого делового предприятия. Здесь вы сталкивались с апартеидом наоборот в наркотической экономике: белые, с пенящимися кружками пива, держались на подобающем расстоянии от темнокожих братьев, трезвых, но с горящими лицами, пьющих лимонад или сок у стойки бара. Старый "Адонис". Его свойственная колониальному стилю симметрия и задор - где все это теперь? Вычеркнутый из жизни, униженный, он остался там - за толстыми досками и проволочной сеткой. Но если вы (Бац хмыкнул и повернул голову), но если вы… видите вон там. Низенькая дверь сбоку, одна или две ступеньки вниз, за дверью парень, с блестящими проницательными глазами. И если прислушаться, то можно услышать непритязательную монотонную музыку и - да, да - звон позвякивающих бокалов. Так что старый "Адонис" отказывается умирать. По карнизам и водостокам он нашел окольный путь к урезанному, вторичному существованию: и все же жизнь продолжается. Наблюдавшая за Бацем Деми заметила в его взгляде выражение снисходительности. Она не знала о том, что мифологический Адонис символизирует возрождение, не знала о его глубинной связи с Орфеем, а затем и с Христом, который явил собой силу, способную возвращать души умерших, что так и не удалось Орфею.
- Ублюдки, - сказала Деми.
Бац улыбнулся. Она имела в виду полицейских.
- Вы ведь не хотите туда зайти? - спросил он.
- В "Адонис"?
- Это же нехорошее место.
Улыбка не покидала лица Баца; где-то в самой глубине его гортани послышалось тихое урчание. Дневной свет постепенно угасал, но тем ослепительней и ярче светилась белизна слоновой кости его зубов. Деми мелодично рассмеялась и сказала:
- Я знаю все об "Адонисе".
- Никогда бы не подумал!
Итак, рано или поздно все открывается. Бац почувствовал облегчение, но, кроме этого, он был, конечно, польщен в самых утонченных изгибах своей души. Пока, общаясь с Деми, он никак не мог придумать способа, как бы ему прощупать почву, - все, что ему приходило в голову, сочли бы сексуальным домогательством. Как же ему что-нибудь выведать, как получить информацию. Бац никак не мог придумать, как это сделать. Не мог, и все. А теперь, прежде чем завести мотор "метро", он наклонился и, погрузившись в роскошные светлые волосы, поцеловал уголок ее бледных губ. Нет, все в порядке. Все было спокойно. Все было хорошо.