Симона подняла глаза от гроссбуха, куда записывала рост и прочие физические параметры Пьеро.
- Полагаю, практически все матери любят своих детей. Вряд ли это стоит специального упоминания.
- А твой папочка, - продолжала Адель, - он умер несколько лет назад, верно?
- Да, - сказал Пьеро.
- И больше у тебя никого нет?
- Нет. Ну, то есть, у папы, кажется, есть сестра, но я с ней не знаком. Она к нам ни разу не приезжала. Может, она и вовсе про меня не знает, и про то, что родители умерли, тоже. У меня нет ее адреса.
- Ой, как жаль!
- А сколько мне здесь жить? - спросил Пьеро, вдруг заметив, что повсюду рисунки и фотографии. На письменном столе стоял снимок мужчины и женщины с хмурыми лицами, они сидели в креслах, отставленных далеко друг от друга. Видно, поссорились перед приходом фотографа, решил Пьеро. По их внешности он догадался, что это родители сестер. В противоположном углу стола располагалась еще одна фотокарточка в рамке - две маленькие девочки держали за руки мальчика чуть помладше. А на стене висел фотографический портрет юноши с похожими на карандашик усиками, одетого во французскую военную форму. Он был снят в три четверти и с очевидной тоской взирал через окно в сад.
- Многих наших сирот забирают в хорошие семьи буквально через месяц-другой после приезда. - Адель села на кушетку и жестом пригласила Пьеро сесть рядом. - Есть столько замечательных мужчин и женщин, которые мечтают о детках, но Господь не дарует им своего благословения; другие по доброте душевной готовы принять в семью еще одного братика или сестричку для своих малышей. Никогда не надо недооценивать человеческую доброту, Пьеро.
- А равно и жестокость, - пробормотала из-за стола Симона. Пьеро удивленно на нее глянул, но она не подняла глаз.
- Некоторые дети живут здесь всего пару дней или недель, - продолжала Адель, игнорируя реплику сестры. - Кто-то, конечно, подольше. Но однажды к нам привезли маленького мальчика примерно твоих лет, привезли утром, а к обеду уже забрали. Мы даже толком не успели с ним познакомиться, правда, Симона?
- Да, - буркнула Симона.
- Как его звали?
- Не помню.
- Ну, неважно, - сказала Адель. - Суть в том, что предугадать, кого и в какое время заберут, невозможно. Но это вполне может случиться с тобой, Пьеро.
- Сейчас пять часов, - ответил он. - День почти кончился.
- Я имела в виду, что…
- А скольких так и не усыновили? - спросил Пьеро.
- Хм? Что-что?
- Скольких так и не усыновили? - повторил он. - Сколько детей живут здесь, пока не вырастут?
- Ну, - улыбка Адель слегка поблекла, - трудновато с ходу взять и подсчитать. Это, разумеется, случается изредка, да-да, увы, случается, но я сильно сомневаюсь, что так будет с тобой. Любая семья будет счастлива такому мальчику! Но давай пока об этом не думать. Сколько бы ты у нас ни пробыл, долго или коротко, мы постараемся, чтобы тебе было хорошо. Сейчас для тебя главное - освоиться на новом месте, обзавестись новыми друзьями, почувствовать себя дома. Ты, Пьеро, вероятно, слышал о приютах всякие плохие истории, потому что на свете много людей, которые любят рассказывать гадости, - а один нехороший англичанин, мистер Диккенс, своими романами вообще всем нам подпортил репутацию, - но будь спокоен: в нашем заведении ничего неподобающего не происходит. У нас все мальчики и девочки счастливы, а если тебе когда-нибудь станет страшно или одиноко, сразу найди меня или Симону, мы с радостью тебя утешим. Правда, Симона?
- Адель обычно довольно легко найти, - ответствовала старшая сестра.
- А где я буду спать? - спросил Пьеро. - У меня будет своя комната?
- О нет, - сказала Адель. - Даже у нас с Симоной нет своих комнат. Здесь ведь не Версальский дворец, ты же понимаешь! Нет, у нас в приюте общие спальни. Отдельно для мальчиков и для девочек, разумеется, на этот счет можешь не беспокоиться. В каждой спальне десять кроватей, но там, где поселишься ты, сейчас пока довольно свободно, ты станешь седьмым в комнате. Выбери любую пустую кровать. Одно условие: выбрал так выбрал, больше не меняй. Это очень все упрощает в день стирки. Ванну будешь принимать по средам вечером, хотя, - тут она наклонилась вперед и легонько нюхнула воздух, - нелишне было бы принять и сегодня, смыть пыль Парижа и грязь поезда. Ты для этого явно созрел, мой милый. Подъем у нас в шесть тридцать, потом завтрак, занятия, обед, еще занятия, игры, ужин и сон. Тебе у нас понравится, Пьеро, я уверена, что понравится. И мы приложим все усилия, чтобы найти для тебя замечательную семью. Вот видишь, какая чудная наша работа? Мы счастливы, что ты сейчас с нами, но будем счастливы вдвойне, если ты нас покинешь. Верно, Симона?
- Да, - кивнула та.
Адель встала и пригласила Пьеро следовать за собой, собираясь показать ему приют, но по дороге к двери он заметил, как в небольшом стеклянном шкафу что-то блеснуло, и подошел посмотреть. Прижал лицо к стеклу и, прищурившись, вгляделся в бронзовый кружок с фигуркой посередине, висящий на красно-белой ленте. К ленте был приколот бронзовый значок с надписью Волонтер. Внизу стояла свечка и еще одна небольшая фотография юноши с усиками; он улыбался и махал рукой из поезда, отъезжающего от станции. Пьеро сразу узнал платформу: та самая, куда его сегодня доставил парижский поезд.
- Что это? - Пьеро показал на медаль. - И кто это?
- Тебя не касается. - Симона тоже встала, и Пьеро, обернувшись, испугался ее сурового лица. - Это трогать нельзя, даже пальцем. Никогда! Адель, проводи его в спальню. Сейчас же, пожалуйста!
Глава 3
Письмо от друга и письмо от незнакомки
В приюте оказалось вовсе не так замечательно, как расписывала Адель Дюран. Кровати были жесткие, одеяла тонкие. Невкусной еды всегда давали с избытком, зато вкусной вечно не хватало.
Пьеро всячески старался обзавестись друзьями, но выяснилось, что и это нелегко. Воспитанники приюта хорошо знали друг друга, и новичка в компанию никто принимать не хотел. Любители книг не допускали Пьеро к своим дискуссиям, поскольку он не читал того же, что и они. Дети, уже много месяцев строившие миниатюрную деревню из деревяшек, собранных в лесу, опасались, что, коль скоро Пьеро не отличает уровень от рубанка, все их труды могут пойти насмарку, и отрицательно качали головами: мол, не хотим рисковать. А парни, которые каждый день после обеда играли во дворе в футбол и называли себя именами любимых игроков французской сборной - Куртуа, Маттлер, Дельфур, - однажды взяли Пьеро стоять на воротах, но его команда проиграла 0:11. И ему сказали, что он слишком маленький и не способен брать верховые мячи, а все другие позиции, увы, заняты.
- Прости, Пьеро, - пропели они без всякого сожаления.
Так что Пьеро водил компанию лишь с одной девочкой на пару лет старше себя. Ее звали Жозетт, и она попала в приют три года назад; ее родители погибли при крушении поезда под Тулузой. Жозетт дважды удочеряли, но после возвращали, как посылку, доставленную не по адресу, заявляя, что ее присутствие в доме "слишком разрушительно".
- Первые муж с женой были просто ужасные, - призналась она Пьеро, когда они как-то утром сидели под деревом, зарывшись ногами в траву, сыроватую от росы. - Причем не желали звать меня Жозетт. Всегда, видите ли, хотели дочку по имени Мария-Луиза. А вторая семейка просто решила обзавестись бесплатной служанкой. Там меня, как Золушку, с утра до ночи заставляли мыть полы и посуду. Ну я им и устраивала веселую жизнь, пока не отпустили. А вообще мне нравится у Симоны и Адель, - прибавила Жозетт. - Может, я и разрешу себя удочерить. Но не сейчас. Мне пока и здесь нормально.
Самым противным человеком в приюте был Уго. Он жил здесь с рождения - уже одиннадцать лет - и из всех детей, состоявших на попечении сестер Дюран, считался самым главным и одновременно самым опасным. У него были волосы до плеч, и спал он в одной комнате с Пьеро, на соседней кровати. Пьеро горько жалел, что в день приезда выбрал именно это место: Уго храпел, да так оглушительно, что иной раз приходилось с головой накрываться одеялом, лишь бы заглушить этот безумный рев. Пьеро, в поисках выхода из отчаянного положения, пробовал даже затыкать уши комочками из газетной бумаги.
Симона и Адель не планировали отдавать Уго на усыновление, а потому, когда в приют приезжали супружеские пары, он не умывался, не переодевался в чистую рубашку и не шел улыбаться взрослым, как другие сироты, а оставался в своей комнате. В свободное время он обычно слонялся по коридорам и искал, кого бы обидеть. И естественно, маленький и худенький Пьеро стал для него идеальной мишенью.
Вариантов травли Уго знал несколько, и все не слишком оригинальные. Иногда он дожидался, пока Пьеро заснет, и макал его левую руку в миску с теплой водой - тогда с Пьеро случалось то, что вообще-то прекратилось годам к трем. А иногда придерживал за спинку стул, куда хотел сесть Пьеро, и вынуждал стоять, пока не рассердится учитель. В ванной Уго, бывало, утаскивал полотенце, и Пьеро, красному от стыда, приходилось голышом бежать в спальню, где мальчишки хохотали и показывали на него пальцем. Порою же Уго выбирал традиционный, проверенный временем способ: набрасывался из-за угла, хватал Пьеро за волосы, бил в живот и отпускал всего в синяках и порванной одежде.
- Кто это тебя? - спросила Адель, увидев, что Пьеро сидит у озера один и рассматривает ссадину на руке. - Чего я по-настоящему не терплю, Пьеро, так это драчунов.
- Не скажу, - ответил он, не отрывая глаз от земли. Не хотел быть доносчиком.
- Но ты должен, - настаивала Адель. - Иначе я не смогу тебе помочь. Это Лоран? Он у нас уже попадался на таких делах.
Пьеро покачал головой:
- Нет, не Лоран.
- Тогда Сильвестр? От него хорошего не жди.
- Нет, - сказал Пьеро. - И не Сильвестр.
Адель отвела глаза и тяжело вздохнула.
- Уго, да? - произнесла она после долгой паузы, и по ее голосу Пьеро понял, что она так и думала с самого начала, но очень надеялась ошибиться.
Пьеро молчал, пинал носком ботинка камешки и смотрел, как они скатываются в воду.
- Можно я пойду в спальню?
Адель кивнула, и он, шагая через парк, спиной чувствовал ее взгляд.
Назавтра Пьеро и Жозетт ходили по двору и разыскивали семейство лягушек, которое повстречали дня три назад; Пьеро рассказывал про письмо от Аншеля, полученное утром.
- А о чем вы друг другу пишете? - заинтригованно спросила Жозетт. Сама она писем не получала.
- Ну, у него живет моя собака, Д’Артаньян, - ответил Пьеро, - так что Аншель пишет про него. А еще про то, что сейчас происходит в моем районе, там, где я вырос. Представляешь, там, оказывается, был бунт. Но я вообще-то рад, что этого не застал.
Жозетт неделю назад читала про бунт в газетной статье, где заявлялось, что евреям место исключительно на гильотине. Впрочем, почти все печатные издания проклинали жидов и советовали им проваливать куда подальше, и Жозетт такие воззвания алчно проглатывала.
- А еще он присылает свои рассказы, - продолжал Пьеро, - потому что он хочет стать…
Договорить не удалось. Из рощицы, потрясая палками, вышли Уго и два его приятеля, Жерар и Марк.
- Ой, кто это? - Уго, лыбясь, тыльной стороной ладони мазнул под носом, вытирая какую-то мерзость. - Счастливейшие наши супружники мсье и мадам Фишер?
- Отвали, Уго. - Жозетт попыталась обойти его, но он одним прыжком загородил ей дорогу и замотал головой, выставив перед собой палки крест-накрест.
- Это моя земля, - объявил он. - Хочешь пройти - плати пошлину.
Жозетт глубоко вздохнула: мол, удивительно, какие же придурки эти мальчишки, и сложила на груди руки. Она с вызовом смотрела прямо на Уго, отказываясь сдаваться. Пьеро, стоя сзади, сокрушался, и зачем их с Жозетт вообще сюда занесло.
- Хорошо, - сказала девочка. - Сколько?
- Пять франков, - ответил Уго.
- Запиши на мой счет.
- Тогда пойдут проценты. По франку за каждый день, пока не заплатишь.
- Отлично, - бросила Жозетт. - Сообщи, когда набежит миллион, я свяжусь со своим банком и прикажу перевести на твой счет.
- Что, думаешь, самая умная? - И Уго закатил глаза.
- Уж поумней тебя.
- Ага, щас.
- Точно умней. - Пьеро почувствовал, что надо что-то сказать, дабы не прослыть трусом.
Уго глянул на него, чуть заметно ухмыляясь.
- Защищаешь подружку, да, Фишер? Весь из себя такой влюбленный, да? - Он зачмокал губами, изображая поцелуи, потом повернулся к ним спиной, обхватил себя за бока и завозил руками вверх-вниз.
- Господи, вот же кретин, - проговорила Жозетт.
Пьеро не выдержал и расхохотался, хоть и знал, что не стоит провоцировать Уго - его и без того вечно красная физиономия от обиды побагровела еще сильнее.
- Но-но, не нарывайся, - Уго больно ткнул ее в плечо палкой, - забыла, кто тут главный?
- Ха! - вскричала Жозетт. - Думаешь, ты? Да кто позволит быть главным какому-то жиденку?
Уго мгновенно помрачнел, сконфузился, лоб его собрался морщинами.
- Ты чего? Это ж просто игра.
- Ты не умеешь играть, Уго, - отрезала девочка. - Но ты не виноват, верно? Такая уж у тебя натура. Свинья, она хрюкает, чего еще от нее ждать?
Пьеро нахмурился. Так Уго тоже еврей? Ему хотелось посмеяться вместе с Жозетт, но он вспомнил, как мальчишки в классе обзывали Аншеля и как это расстраивало беднягу.
Жозетт повернулась к приятелю:
- Знаешь, зачем ему длинные волосы, Пьеро? Чтобы рога прятать. Если его постричь, станет видно.
- Заткнись, - буркнул Уго, явно подрастеряв напор.
- А если он снимет штаны, мы и хвост увидим.
- Заткнись! - повторил Уго уже громче.
- Пьеро, ты спишь с ним в одной комнате. Когда он переодевался, ты видел хвост?
- Да, и он очень длинный и весь в чешуе. - Инициатива в разговоре явно перешла к Жозетт, и Пьеро осмелел. - Прямо как у дракона.
- Тебе вообще не стоило бы находиться с ним в одном помещении, - наставительно произнесла она. - С ними, знаешь, лучше вовсе не соприкасаться. Так все говорят. У нас в приюте их несколько штук. Надо их поселить отдельно. Или выслать.
- Заткнись! - взревел Уго и ринулся вперед.
Жозетт отскочила, Пьеро встал между ними, и Уго кулаком угодил ему прямо в нос. Раздался отвратительный хруст, Пьеро рухнул на землю, из его верхней губы хлынула кровь. Он взвыл: "Ааааа!" Жозетт завопила, Уго разинул рот, а через мгновение его уже и след простыл, он исчез в лесу; Жерар и Марк бросились следом.
С лицом Пьеро творилось что-то странное. Причем не так чтобы совсем неприятное: ему вдруг показалось, что он вот-вот - и чихнет, со всей силы. Но в голове, где-то за глазами, уже пульсировала боль, а во рту внезапно все пересохло. Он посмотрел на Жозетт - та в ужасе глядела на него, прижав ладони к щекам.
- Ничего, ерунда, - пробормотал Пьеро, вставая. Правда, ноги почему-то отказывались его держать. - Царапина просто.
- Нет, не ерунда, - возразила Жозетт. - Надо срочно найти сестер.
- Ерунда, - повторил Пьеро и потрогал лицо - удостовериться, что все по-прежнему на месте, там, где положено быть. Потом взглянул на руку и весь содрогнулся: ладонь была красная. Тут же вспомнился мамин платок на дне рождения, тот тоже был залит кровью.
- Плохо дело, - прошептал он. Внезапно ноги его подкосились, лес закружился, и Пьеро потерял сознание.
И вдруг с удивлением обнаружил, что лежит на диване в кабинете сестер Дюран. Симона стояла у раковины и держала под краном фланелевую тряпицу, затем выжала ее и, лишь на секунду задержавшись, чтобы поправить фото на стене, подошла к Пьеро и положила мокрую тряпочку ему на переносицу.
- Очнулся, - констатировала она.
- Что произошло? - Пьеро приподнялся на локтях. Голова болела, во рту было сухо, а между бровями, там, куда ударил Уго, очень неприятно жгло.
- Нос не сломан. - Симона присела рядом. - Я подумала было, что сломан, но нет. Хотя, видимо, еще поболит, причем изрядно, а когда опухоль начнет спадать, под глазом нальется большой синяк. Если ты таких вещей боишься, в зеркало лучше пока не смотри.
Пьеро сглотнул и попросил воды. За все время в приюте он впервые слышал от Симоны столь длинную речь. Обычно-то слова от нее не дождешься.
- Я поговорю с Уго, - продолжала она. - Велю извиниться. И прослежу, чтобы больше с тобой ничего подобного не случалось.
- Это не Уго, - не слишком убедительно произнес Пьеро; несмотря на терзавшую его боль, он все-таки не хотел никого выдавать.
- Я знаю, что это он, - вздохнула Симона. - Во-первых, Жозетт сказала, а во-вторых, я бы и сама догадалась.
- За что он меня не любит? - глянув на нее, тихо спросил Пьеро.
- Ты не виноват, - ответила она. - Это мы во всем виноваты. Адель и я. Мы уж натворили дел. Много с ним допустили ошибок.
- Но вы же о нем заботитесь, - удивился Пьеро. - Как и обо всех нас. А мы вам даже не родственники. Ему бы спасибо сказать.
Симона постучала пальцами по боковине стула, словно бы взвешивая, стоит ли открывать секрет.
- По правде говоря, он именно что родственник, - поведала она. - Наш племянник.
Пьеро широко распахнул глаза:
- Да? Я не знал. Я думал, он сирота, как мы все.
- Его отец умер пять лет назад, - принялась рассказывать Симона. - А мать… - Она, дернув подбородком, смахнула слезу. - Мои родители обошлись с ней довольно-таки дурно. У них были нелепые, старомодные взгляды на жизнь. Они ее совершенно затретировали, и она уехала. Но отцом Уго был наш брат Жак.
Пьеро глянул на снимок, где две девочки держали за руки маленького мальчика, и на фотопортрет мужчины с усиками карандашиком и во французской военной форме.
- А что с ним случилось? - спросил он.
- Он умер в тюрьме. Попал туда за несколько месяцев до рождения Уго. Так ребенка и не увидел.
Пьеро задумался. Он не знал никого, кто бы сидел в тюрьме. Но вспомнил, что читал про Филиппа, брата короля Людовика XIII, "Человека в железной маске", безвинно заточенного в Бастилию; самая мысль о подобной судьбе вызывала у Пьеро кошмары.
- А за что он попал в тюрьму?
- Наш брат, как и твой отец, сражался на Великой войне, - сказала Симона. - Потом, когда все кончилось, кто-то легко вернулся к нормальной жизни, но другие - по-моему, подавляющее большинство - не справлялись с воспоминаниями о том, чего навидались и что натворили. К счастью, нашлись отважные врачи, благодаря которым мир узнал, какие травмы оставили события двадцатилетней давности. Взять хотя бы работы французского доктора Жюля Персуанна и англичанина доктора Алфи Саммерфилда. Они посвятили жизнь тому, чтобы донести до сознания широкой публики, насколько пострадало предыдущее поколение и как мы все обязаны им помогать.
- Мой папа тоже пострадал, - сообщил Пьеро. - Мама всегда говорила, что хоть он и не погиб на Великой войне, именно война его и убила.
- Да, - Симона кивнула, - я понимаю, что она имела в виду. То же было и с Жаком. Чудесный мальчик, жизнерадостный, веселый. Сама доброта. А вернулся совсем другим… Полностью изменился. И совершал ужасные поступки. Но он с честью служил своей стране. - Она встала, прошла к застекленному шкафу, сняла с дверцы крючочек и достала бронзовый кружок, так завороживший Пьеро в день приезда. - Хочешь подержать? - Она протянула ему медаль.