* * *
Бабушка Амалия Хесус родилась с даром. Она снимала сглаз. Люди, имеющие дар, должны были соответствовать хотя бы одному из следующих условий: плакать в животе у матери или родиться в Святую пятницу. Амалия Хесус также лечила телесные боли и душевные раны, но не была знахаркой. Когда к бабушке приходили люди с просьбой вылечить их, и она не в силах была изгнать боль, то четко говорила:
– Мне жаль, но это не ко мне. Я не могу вам помочь.
Дед и дети никогда не верили в сглаз, и никто из них не относился серьезно к способностям бабушки. Им казалось чем-то естественным, что она успокаивала их боль и рабочие травмы массажем с эссенциями из диких горных трав или лечила их внутренние боли настоями из других растений. Но они не верили в силу сглаза из-за своих принципов, говорили, что все это суеверия. На самом деле, это был отказ от того, что они считали отсталостью или невежеством. Им казалось, что они принадлежали к миру Разума, который, впрочем, тоже является мифическим.
Однако люди из соседних районов приходили к бабушке с детьми и семьями, чтобы она сняла с них сглаз и вылечила другие болезни и травмы. Когда кто-то обращался к ней за помощью, бабушка всегда провожала его в комнату, которую использовала для этого занятия. Затем она проверяла, был ли на самом деле наложен сглаз на того человека, который просил о помощи. В качестве средства проверки служило чистое оливковое масло, смешанное в стакане с другими, только ей известными ингредиентами.
После обряда и соответствующих молитв, по прошествии нескольких минут, она сообщала своим пациентам результат. В случае, если подтверждалось наличие сглаза, бабушка читала им несколько молитв, продолжала проводить необходимый ритуал, и сглаженный человек выходил из дома очищенным и практически здоровым.
Но не всегда наличие сглаза подтверждалось, и в таком случае нужно было искать причину недуга и лечить его. Именно тогда бабушка говорила тому, кто к ней обратился, что она не может помочь и ему надо идти к городскому врачу, или, напротив, рекомендовала чай, массаж или паровые ванночки с определенными растениями, которые росли в ближайших полях и горах.
Бабушка не брала никаких денег за лечение. Она никуда не ходила и не обходила сельские земли в поисках "пациентов". Ее слава понемногу росла, и люди в поисках помощи по своей инициативе приходили в дом дедушки и бабушки. Амалия Хесус никогда ничего у них не просила взамен. Они оставляли свою благодарность при выходе, на находящемся у двери месте для хранения кувшинов или рядом с ними. Каждый сколько мог. Люди оставляли самые разные вещи: свежие яйца, несколько литров коровьего молока, петуха или курицу, кролика, несколько селеминов пшеничной муки, рис "бомба" из Каласпарры, картофель. Когда приходила какая-нибудь богатая сеньора из Бульяса, Сеехина или Караваки, чтобы бабушка сняла сглаз с ее детей, то она оставляла деньги. Но поскольку бедным нужно было мало для жизни, богатые сеньоры оставляли мало денег, зачем же давать больше, если те их не тратили.
Бабушка могла предсказывать некоторые события, которые произойдут в ближайшее время. Как будто она "чувствовала" будущее. К тому же Амалия Хесус знала внутренний порядок веще, и общалась с предметами, с их духом, с их сущностью, как она говорила. Бабушка разговаривала с деревьями, растениями и животными. Она утверждала, что все было живое, даже камни. У всего был свой внутренний порядок, который, в свою очередь, был связан с внешним миром и составлял с ним единое целое. С тем внутренним порядком бабушка общалась на особом языке, говоря тихим голосом, таким тихим, что едва ли можно было уловить что-то, кроме ритмического шепота.
Этот особый язык имел лечебную силу во многих случаях. Бабушка говорила, что она помогает устанавливать связь между двумя мирами, внутренним и внешним, а также восстанавливать нарушенную гармонию. Так, например, Амалия Хесус снимала зубную боль, "разговаривая" с зубами. Когда приходил кто-то с зубной болью, бабушка сажала его на низкий камышовый стул, а сама располагалась очень близко, но с противоположной стороны от той, которая болела. Она складывала руки в форме рупора между ртом и лицом и говорила прямо с зубами в течение некоторого времени, которое порой казалось бесконечным, затем пересаживалась и начинала тот же ритуал с другой стороны лица, где сначала и была боль. Когда бабушка заканчивала ритуал, зубная боль к этому времени уже проходила и лишь в редких случаях возвращалась. Никто никогда не знал, о чем Амалия Хесус разговаривала с зубами, что именно она им говорила, но результат был таким очевидным, что за несколько лет бесчисленное количество людей прошло через дом бабушки, чтобы она вылечила у них зубную боль, разговаривая с зубами.
Когда Амалия Хесус гуляла по полям или по горам, собирая свои травы, она передвигалась, не касаясь земли. Казалось, бабушка летала в пяти сантиметрах над поверхностью. Бесшумная и быстрая, она не сдвигала ни один камень, не спугивала ни одно животное. Амалия Хесус все время молилась, чтобы защитить природу, которой наносила урон. В горах она никогда не срывала никакое растение с корнем, чтобы не уничтожить его.
Бабушка называла всех своих внуков по имени, хотя их было много, всегда добавляя при этом ласковое обращение "голубок".
– Антонио, голубок, возьми еду, – говорила она, одновременно протягивая руку с большим ломтем испеченного ею хлеба, хорошо смоченного зеленым оливковым маслом.
Амалия Хесус всегда носила черное. У нее было круглое личико, совсем без морщин, очень белое. Несмотря на жизнь в сельской местности, она была из тех, кто предпочитал защищаться от солнца. Бабушка говорила, что женщины должны сохранить свою кожу белой, в противном случае солнце слишком быстро их старило. Как за ней, так и за дедом были закреплены особые места в доме. Они всегда садились на одни и те же места за столом или рядом с камином, стараясь никогда не посягать на пространство других. У бабушки были длинные волосы, очень длинные и седые, все седые. Каждый день она их долго расчесывала, иногда сама, а иногда ей помогала тетя Мария или какая-нибудь другая женщина в доме. Амалия Хесус натирала волосы эссенциями диких растений, которые сама готовила, потом собирала в тугой пучок.
Когда дедушка и бабушка переехали из сельской местности в городок Сьеса, как правило, внуки очень часто их навещали. Если они приходили в обед после школы, то знали, что еще при входе получат порцию хлеба с маслом. Затем бабушка разговаривала с ними, пока они перекусывали, интересуясь вещами, о которых никто из них уже не помнит. Внуки спрашивали ее о дедушке, а она всегда говорила, что он еще был в Лос-Чаркос, в поле. Из-за названия ребята представляли себе этот сельский край Сьесы болотистым участком, заполненным водой и грязью.
Закончив есть, внуки выходили на улицу посмотреть, как приходит дед. Он всегда шел пешком позади своей большой белой ослицы, которая им казалась огромной. Если они узнавали его вдали, то бежали к нему. Это был обычай, который всегда повторялся. Дед брал их на руки, поднимал, целовал каждого по паре раз, едва обращаясь к ним, сажал их на ослицу, и они превращались во всадников до приезда домой. Он всегда позволял им въезжать в дом на этом животном и спускал их только тогда, когда они добирались до хлева и нужно было снимать с ослицы сбрую.
Однажды утром внукам сказали, что они не пойдут в школу. Каждого из них у себя дома нарядили в выходную одежду. Взрослые также оделись очень элегантно, все в черное. Дети не знали причину, но они были довольны, что им не надо идти на занятия. Шагая по улице, сами того не осознавая, ребята оказались у дома дедушки и бабушки на дороге Камино-де-Абаран. Там было много народа. Все очень нарядно одеты. Это походило на праздник, только у всех были серьезные лица, и внуки не знали почему. Навстречу всем вышла бабушка, поприветствовав каждого двумя поцелуями. Она наклонялась к самым маленьким и в тот момент, когда их целовала, говорила сбивчивым голосом:
– Внук, голубок, деда больше нет с нами, он ушел навсегда.
Когда ее лицо отдалялось, ребята чувствовали, что их щеки были влажными. Это были слезы бабушки, которые прилипли к ним. Потом, годы спустя, они осознали, что в такой форме им сообщили о смерти деда Антона Красного. Но тогда ребята ничего не поняли. Они думали, что дедушка был в Лос-Чаркос и ожидали его вечерами, пока ели свои куски хлеба с маслом. Когда внуки спрашивали бабушку, почему дед задерживается, она целовала их и ничего не говорила. Что-то внутри каждого из них подсказывало им, что дед уже не вернется, в тот день, когда они увидели, что конюшня была пустой и чистой, и не осталось ни следа белой ослицы, ни ее сбруи.
Дед перестал физически быть рядом, не предупредив. У него на это не было времени. Внуки снова увидели его только много лет спустя, когда хоронили бабушку. Та попросила, чтобы их положили вместе в один гроб. Так и было сделано. Амалия Хесус и Антон Красный вновь были вместе на веки вечные.
Бабушка умерла незаметно для себя. Это произошло в доме дяди Дамиана, куда Амалия Хесус переехала после смерти тети Марии. Она была на кухне, стояла и вдруг потеряла сознание, не вскрикнув, не застонав. Ее перенесли в кровать, там ее и нашли внуки, когда пришли навестить. Амалия Хесус все еще была жива, но так и не пришла в себя. Она тихо угасала в последующие дни. Однако выражение ее лица не изменилось. Бабушка умерла счастливой. Возможно, благодаря своим особым силам, она знала, что вся семья находилась рядом с ней.
* * *
В Эль-Рольо было мало людей, кто умел читать и писать. Дом дедушки и бабушки всегда был местом собраний. В него приходили люди всех возрастов: соседи, родственники, друзья… Было принято собираться по вечерам, чтобы почитать книги или газеты вслух. Их читали те, кто умел это делать, а остальные слушали и запоминали.
Во время войны этот обычай сохранился. Однако к тому же в доме дедушки и бабушки читались еще и письма, которые приходили с фронта. Обычно почту читала Мария из семьи Кудряша, внучка Кудряша, брата, который рассердился на прадеда Рамиро Валеру из-за выстрела чужака, добивавшегося Агеды. У Марии было две сестры: Долороса и Хуана Мария. Долороса стала невестой дяди Дамиана, а Хуана Мария – дяди Рамиро. Мария была невестой Каобы, близкого друга Дамиана, с которым тот уехал в Мадрид в конфискованном грузовике.
Дамиан знал, что все письма, которые он отправлял в Эль-Рольо читались вслух Марией. Когда ему пришлось сообщать о смерти Каобы, он не представлял себе, как это сделать. Паренёк понимал, что девушка прочтет письмо и узнает новость без подготовки.
– …Знаете, мама, Каобу застрелили.
И Дамиан зачеркнул написанное так, чтобы нельзя было ничего разобрать, но оставил Марии возможность расшифровать. Он был убежден, что должен был сообщить это известие девушке, но не знал как. Парень продолжил писать письмо и почти в конце снова упомянул о смерти своего друга.
– Каобу убили выстрелом в грудь, – и вновь зачеркнул фразу.
Однажды вечером в доме дедушки и бабушки собралось несколько соседей, родственников и друзей. Пришел ряд писем с фронта, и Мария намеревалась прочитать их. Как и в других случаях, Амалия Хесус достала агуардьенте и коньяк для мужиков и анисовку для баб. Бабушка всегда просила Марию оставить письмо своего Дамиана напоследок.
В этот день Мария читала все письма. Царила атмосфера некой радости. Хотя строки не вселяли большого оптимизма по поводу хода военных действий, но, по крайней мере, они не приносили плохих известий.
У бабушки возникло плохое предчувствие, когда девушка открыла письмо Дамиана. Мария принялась его читать с таким же воодушевлением, как и предыдущие. Когда девушка дошла до зачеркнутого куска, у нее поменялся цвет лица. Она побледнела. Все испугались. Возникла абсолютная тишина. Никто ничего не говорил. Присутствующие слушали произносимые Марией варианты… она нашла следующий зачеркнутый кусок в конце письма, пробежала глазами по тексту, даже не читая строчки.
– Здесь написано что-то странное. Почему Дамиан стер эти фразы? Ай, Пресвятая Дева, это же несчастье… Боже мой! Мой Каоба, убили моего Каобу!
Мария вскрикнула и зарыдала. Ее плач взволновал всех присутствующих и всю деревню. Это было безутешное рыдание, которому не было конца. Девушку попытались успокоить, но было бесполезно, они не смогли. Мария плакала не переставая в течение многих дней и ночей. Она прекратила рыдать внезапно, когда однажды у нее высохли глаза и закончились слезы. Грусть превратилась в злость, и больше никогда в жизни девушка не смогла заплакать. Мария потратила все слезы на Каобу и носила траур по своему любимому бесконечно долго. В конце концов через много лет после окончания военных действий она вышла замуж за одного из тех немногих мужчин из Эль-Рольо, у кого война не отняла жизнь на фронте.
* * *
В отличие от всех других женщин, которые готовили своим мужьям запасы съестного ночью, бабушка поднималась раньше деда, чтобы приготовить ему еду на день, когда он уходил работать на шахту или в поле. Амалия Хесус говорила, что так он, по крайней мере, съест первый завтрак горячим, а второй завтрак – еще теплым. Эту традицию бабушка пронесла через всю жизнь. Она вставала приготовить еду и всем своим детям по мере того, как те начинали работать. Когда тетя Мария выросла, она стала помогать бабушке, и утром обе женщины собирали корзины для мужчин своего дома. Это было проявлением любви, за которое мужчины умели их благодарить.
Одним послевоенным утром Амалия Хесус встала рано, чтобы приготовить съестное. Дед отправился в шахты Хилико, а дядя Дамиан и дядя Рамиро пошли в поля Кахитан попытаться найти работу. Чтобы не замерзнуть от утренней прохлады, дядя Рамиро надел старую и просторную толстую рубаху в многочисленных заплатках на одежду, которая была на нем.
– Рамиро, сынок. Не надевай эту рубаху, чтобы ходить по полям вдали от Эль-Рольо.
– Подумаешь, она старая, мать. Пригодится, пока не пройдет ночная сырость…
– Сынок, не в том дело, что она старая, а в том, что пестрая…
– Да ладно, мать. Не будьте вы такой пугливой. Теперь нам что, и одежду красного цвета не носить?
– Сынок, не те времена, чтоб шутить… Люди очень злые и цепляются за любую отговорку, чтобы причинить боль… А вы под прицелом…
– Ничего страшного. Я уверен. К тому ж я сниму ее, как только взойдет солнце, чтоб вы были спокойны.
– Тебе виднее, сын… но спокойнее мне не станет.
Выйдя из дома, Рамиро и Дамиан обсудили в шутливом тоне бабушкины опасения. Они продолжили путь, беседуя о своем, и забыли о разговоре, который вели дома за завтраком.
Братья уже далеко зашли в поля Кахитан, когда солнце начало подниматься над горизонтом. Оставалось уже недалеко до имения, в котором Дамиан и Рамиро шли просить работу, когда вдали они разглядели силуэт двух жандармов на лошадях.
Парни насторожились, сменили тему разговора и потрогали свои карманы, чтобы найти документы, которые официально позволяли им находиться в этих полях. Они успокоились, когда убедились, что у обоих документы были в порядке.
Братья продолжили беседовать и поприветствовали жандармов, поравнявшись с ними. Мужчины поздоровались в ответ и даже не спросили, куда они шли. Все продолжили свой путь.
Но через десять минут братья услышали тяжелое дыхание лошади прямо за собой, очень близко. Они не заметили, что жандармы настигли их сзади.
– Еще раз добрый день, сеньоры. Куда направляемся? – спросили жандармы, не спускаясь с лошадей.
– Мы идем в дом семьи Амако попробовать устроиться на работу этим утром, – ответил Дамиан.
– Посмотрим, документы.
– Они у нас здесь, – сказал дядя Рамиро, доставая документы из кармана.
– Подойди, мужик, лошади ничего не сделают. Не бойся.
– Да нет, мы не пугаемся. Мы уже знаем, что лошади хорошо обучены, – ответил дядя Дамиан, подходя к одному из жандармов.
– Иди сюда… – сказал другой жандарм дяде Рамиро.
– У этого все в порядке. Он был на фронте, но документы у него в норме.
– У этого тоже бумаги в порядке. Так значит, вы были красными…
– Послушайте, мы были на войне, поскольку нас увели силой, а не по другой причине. Мы не совершили никакого преступления или проступка.
– Да, это все говорят. А для большей издевки ты одет в красную рубаху, будто хочешь сказать: смотри, я красный, и я ни от кого не прячусь…
– Нет, сеньор, не думайте так, у нее уж и цвета-то нету. Ведь она вся в заплатках, и я ношу ее, чтоб хоть немного спастись от утренней сырости.
– Сырость обеспечу тебе я, чертов красный. Давай, сыми сейчас же эту поганую рубаху, – и, говоря это, он достал саблю, которая висела у седла. – Слушай, эту саблю я отобрал у одной красной шишки после того, как его прикончил. Дам тебе попробовать твое собственное лекарство…
Еще не закончив говорить эти слова, жандарм нанес удар широкой стороной клинка сабли по спине дяди Рамиро. Удар пришелся на всю спину, от затылка до бедра. Он был страшной силы. Одновременно жандарм стукнул паренька рукояткой по голове.
Рамиро упал на землю в беспамятстве между двумя ногами коня, который чудом не наступил ему на голову. Дядя Дамиан выразил желание приблизиться к брату, и другой жандарм сказал ему:
– Спокойно. Не двигайся, или я всажу в тебя пулю. Веди себя смирно, ведь ничего не случилось. И чтобы больше вас не видели в такой одежде. Войну вы проиграли. Вбейте это уже себе в голову. А мы, давай, поедем отсюда, – обратился он к своему приятелю.
Дамиан подошел к брату, который все еще лежал на земле без сознания. Он предполагал самое худшее. Звук удара был жутким. Рамиро не приходил в себя. Дамиан положил ему под голову заштопанную красную рубаху вместо подушки и бегом побежал к колодцу с дождевой водой, расположенному близко от того места, где они были. Он наполнил ведро водой и отрезал веревку из эспарто, которой оно было привязано. Когда парень приблизился к Рамиро, тот все еще пребывал в беспамятстве.
Дамиан смочил ему водой лицо и лоб. Затем перевернул его и положил на живот, поливая его голову и затылок. Постепенно Рамиро стал приходить в себя. Когда он очнулся, то почувствовал острую боль в голове и на спине. Парень приподнялся, насколько смог, и попросил брата посмотреть под одеждой.
– Что у меня там, Дамиан? Черт возьми!
– У тебя по всей спине борозда обнаженного мяса в два пальца шириной. Сочится кровь, потому что он порезал тебя острием рядом с лопаткой.
Братья решили вернуться домой, чтобы бабушка вылечила Рамиро. Парень едва мог ходить. У него все еще кружилась голова, и брат вынужден был несколько раз тащить его на своей спине.
Бабушка ничего не сказала, когда увидела, как они пришли. Она поняла, что что-то произошло. Пока Амалия Хесус лечила Рамиро травами, тот сказал шутливым голосом:
– Да, мать, в следующий раз мне придется отнестись всерьез к вашим предупреждениям.
Рамиро был пару дней не в себе из-за удара по голове. На его спине осталось украшение в виде щедрого шрама до конца жизни.