Полицейский озирался в пустом доме, ожидая, пока Юн закончит перед уходом необходимые дела: высыплет золу из поддона в компост за домом, бросит в печку три брикета угля и откроет заслонку. Когда прогорело, Юн прикрутил вентиль почти до конца, проверил, выключены ли конфорки на плите, и погасил свет. Потом надел копенгагенскую куртку.
- Вы переезжаете?
Юн кивнул.
- А это почему не берете?
Рисунок, висевший над раковиной, был незаконченным наброском. Когда-то Юн делал его для Лизы, но вручить ей уже не смог. Элизабет сочла картинку "занятной", так она называла вообще все приемлемое в Юне. На рисунке был изображен летний пейзаж в неброских тонах.
- Можно мне ее взять?
- Возьми.
- Она красивая.
Юн сделал вид, что не слышал похвалы. Германсен аккуратно свернул рисунок в трубочку.
Ленсман вышел у здания администрации, а они с Гер-мансеном поехали в его машине дальше, через горы к паромной переправе. По плохим зимним дорогам это путешествие затянулось минут на двадцать. Полицейский старался поддерживать разговор и несколько раз повторил, какая кругом красота.
- Я никогда не бывал так далеко на севере,- признался он.- Наверно, грустно уезжать?
- Да.
- А кем ты работаешь?
- Так, по мелочи.
Германсена интересовало, кто живет на каждом хуторе, который они проезжали, и забирался ли Юн на самые высокие вершины, и как здесь с охотой и рыбалкой - он оказался страстным охотником. Конечно, он потребовал подробно рассказать о новом водопроводе. Его не обескураживали угрюмые односложные ответы Юна, он повторял свои простые вопросы в такой непосредственной манере, что не ответить на них было невозможно. Постепенно оказалось, что у него на уме не только пустая болтовня, но и другие вопросы.
- Ты знаешь, зачем я здесь? - спросил он.
- Знаю,- ответил Юн.- Хотите спросить, не я ли убил Лизу.
Они проезжали ровный участок, и полицейский мог на секунду отвести глаза от дороги. Он взглянул на Юна.
- Верно,- подтвердил он.- Так ты ее убил?
- Нет.
- Но ты знаешь, кто это сделал?
- Да. Ее отец.
Такой ответ никого не устроил. Отцы дочерей не убивают. В терминах криминальной психологии или следуя безумной ненависти Юна можно, наверно, говорить о доведении до убийства, о создании предпосылок для этого, но убить - нет. Мужчина способен убить своих родителей, сына, жену, как и они его, но дочь - никогда: милостью истории она вынесена за скобки этого перечня.
Эта истина во всей ее мрачной неоспоримости открылась Юну только теперь. Он вспомнил Заккариассе-на на кладбище, его мокрые от слез (если то были слезы) щеки - старик оплакивал свои грехи перед дочерью. Он виноват во многом, но он не убивал ее. Заккариассен ничем не отличается от других: он нормальный мужик, который просто хотел иметь сыновей.
- Может, ее не убили? - промямлил Юн.
- Такая вероятность существует,- ответил полицейский.- Но у нас есть все основания в этом сомневаться.
- Кому нужно было убивать такого человека, как Лиза? '
- Не могу сказать. Я ее не знал.
Они петляли по крутым поворотам, съезжая к парому, и Юн подумал, что Элизабет, наверно, уехала в город. Тогда она должна вернуться этим паромом. И он вспомнил ее лицо, как она смотрела на него, пока он валялся с температурой. Она вела себя поразительно: не корила его, ни словом не упомянула ни о вымышленном свидании, куда он ее отправил, ни о зарезанной овце Карла. Это было смирение много претерпевшего че-
ловека, который знает, что скоро освободится от тяжкого бремени.
Когда паром причалил и пассажиры устремились вниз по трапу, Юн провожал их внимательным взглядом, в глубине души ни на что не надеясь.
- Ты ждешь кого-то? - спросил Германсен. Элизабет в толпе не было.
- Нет,- ответил Юн. И они въехали на паром.
19
Из гостиничного номера были видны город и порт. То, что в отцовы дни было скопищем причалов и красных пакгаузов на сваях, сейчас разрослось в настоящий бетонный Клондайк с автозаправками и широкими улицами, мотоциклами и американскими туристами с круизных судов - и все это благодаря рыбе и траулерам. Дома поднимались как на дрожжах, заводики по производству рыбного филе росли через каждый метр. А теперь обнаружили нефть, и появились новые люди, новые больницы, новые дома, вертолетная площадка и специализированные магазины, среди которых немало диковинных.
Так что когда Германсен зарывался в свои бумаги, Юн давал голове передышку и наблюдал за жизнью современного прибрежного города, готовящегося к Рождеству. Каждый день шел снег. На борт рейсовых корабликов поднимали елки и ящики пива, жители островов везли домой покупки и подарки. Под огромными мощными прожекторами люди готовили к зиме лодки: отмывали их, смолили. У мола виднелась новенькая нефтяная платформа, а на заднем плане - величественные синие горы на острове, едва различимые в бледном свете зимнего дня.
- Где ты родился? - спросил полицейский, наверно, уже в шестой раз. Сколько времени длилось их общение, столько же Юн молчал о своих личных обстоятельствах. Арест он воспринял с облегчением: словно спустили курок, который долго держали на взводе, и напряжение разрядилось.
- Здесь написано.- Юн показал на бумагу.
- Знаю, но я хочу услышать от тебя. Мне же надо тебя разговорить: ты как немой. Тут сказано, что ты родился дома.
- Да.
- В то время на острове было так принято?
- Не знаю.
И пошло-поехало: когда крестили, когда отдали в школу, конфирмация, дни рождения родителей, чем они занимались, когда умерли, Элизабет и все этапы ее несуразно складывающейся жизни.
О Лизе говорили мало. Когда Юн замыкался в себе, Германсен возвращал его к действительности, расспрашивая об острове и местной жизни. Хотя Юн не всегда видел связь между событиями, зато он был настоящий кладезь слухов и историй и выкладывал все подряд, не исключая и такие подробности, о которых сообщают только спьяну или чтобы навредить заклятому врагу.
- Так ты считаешь, что полевой пожар, перекинувшийся на рыбзавод на Нурдёй,- на самом деле поджог?
Этого Юн так прямо не говорил.
- Выходит, сам Заккариассен и поджег?
История с пожаром случилась много лет назад, и подробности забылись.
- Зачем ему поджигать?
- Пф-ф. Ему было много,- фыркнул Юн.
- Чего много?
- У него было два завода, оба напичканы дорогой техникой. А рыба кончилась.
- Гм. А ты уверен, что поджог - его рук дело?
- Нет.
Полицейский считал полезным время от времени ошарашивать Юна неожиданными вопросами. К примеру, когда Юн увлекся, рассказывая охотничью байку, и вдруг против обыкновения разговорился, Германсен невпопад спросил, играет ли он на музыкальных инструментах.
- Нет,- буркнул обескураженный Юн.
- Но ты любишь музыку? –Да.
- Я обратил внимание на твои пластинки. Если хочешь, можем привезти их - здесь наверняка проигрыватель найдется.
И тут же перешел к Карлу, спросив, почему его хутор в таком удручающем состоянии.
- Пьет он,- ответил Юн. Связь между пристрастием к бутылке и тем, что крестьянин всю жизнь колотится в нужде - кажущейся нужде,- он считал очевидной.
Перебрали всех: Римстада - хороший ли он инженер и какой из него администратор; водолазов, Лизиных сестер и Заккариассена; Ханса и его помешательство на чистой воде… Юн уже устал перемалывать все эту скукотищу. Нет, он не помнит, сколько лет Эрик, ленсман, знаком с Элизабет; да, они учились с ней в одном классе; он не может сказать, знал Эрик, кто устроил поджог, или нет; хотя весь остров это знал, да.
- Но дело против Заккариассена не завели?
- Нет.
- А в газетах об этом писали? –Да.
- Ну и порядки у вас! А не мог это сделать еще кто-нибудь? Или просто несчастный случай?
- Нет.
Они говорили о рыбе и разных работах, Юн многое в жизни перепробовал.
- Почему ты перестал ловить рыбу?
- Да так…
- Тебе это не нравилось?
- Нет.
- А на стройке? Ты ведь и оттуда ушел.
Глупо заниматься тем, что не любишь, объяснял Юн. Вот Ханс и Элизабет все пыжатся, пыжатся, а тоже никем не стали; и зачем было мучиться, лучше уж делать что нравится.
- Никем не стали? Они учителя! Их работа очень важна для общества.
- Ну…
- Что это за отношение к жизни?
Юн мало задумывался о том, как он относится к жизни и не надо ли это отношение изменить. Его все устраивало.
- Устраивало?!
- Ну… да.
- И в армии ты не служил. Освобождение по болезни - разве это дело для такого крепкого здорового мужика? Ведь с головой у тебя официально все в порядке?
Юн громко засмеялся.
Они поговорили о разных людях, об острове в целом.
- Я хочу понять здешний образ мыслей,- объяснил Германсен.- Вот, например, водолазы - ты обвиняешь их в том, что они нашли труп и потихоньку снова утопили его?
- Я видел только пятно.
- Но Лизу нашли именно там, где ты видел пятно. Почему они так поступили?
- От страха.
- Если нечего скрывать, нечего и бояться.
Юн не стал бы так утверждать. Он боится всю жизнь, и не потому, что совершил убийство.
- И боязнь удержала бы тебя от обращения в полицию?
- Возможно.
- Верно,- улыбнулся Германсен.- Ты же не сообщил о пятне в воде.
- Сообщил. Я рассказал Элизабет и ленсману. Но меня никто не слушает.
- Бедняга… И на стенах ты писал? Юн замялся.
- Да,- признался он.
- Это называется подстраховаться на все сто, верно? Юн не понял, на что намекает собеседник.
В таком ритме прошли два дня. Германсен читал бумаги, стопку за стопкой, и задавал вопросы, разыгрывая то дурака, то интеллигента. Они ели в номере или внизу, в ресторане; приходили люди, вступали в разговор с ними; звонил телефон; иногда Германсен исчезал на несколько часов и появлялся с новыми кипами бумаг, новыми вопросами и прежней дотошностью.
И снова Юн глядел в окно, на пристань и корабли, на людей, занятых предрождественской суетой, и на синий остров, все ниже и ниже опускавшийся в воду.
На третий вечер Германсен объявил, что игры кончились. Как раз завершился выпуск новостей по телевизору, горничной, перестилавшей постели, велели удалиться, а Юну - сидеть тихо: прекрати дергать себя за волосы, сколько ни нервничай, ничего не изменится.
- Посмотрим, что у нас получилось. Полицейский фокусничал все время, но теперь он повел себя просто несносно.
- Начнем с твоего свидетельства. Его можно истолковать двояко. Или водолазы убили Лизу, или совершили нечто - предположительно тоже связанное с ней,- что хотели бы скрыть.
- Что?
- Мы оба это знаем.
- Нет.
- Хорошо. Если тебе неприятно, пока это пропустим, ладно?
Юн чуть было не сказал "да".
- Ты ведь любил Лизу? –Да.
- Зачем ты вчера сказал, что не помнишь дня рождения Элизабет?
- Я забыл.
- Забыл день рождения родной сестры? Ты сделал ей подарок на прошлое рождение.
- Надо же.
- Помнишь, что ты подарил?
- Я многое забываю.
- Откуда ты знаешь?
Вопросы сыпались в диктаторском темпе, и угнаться за собеседником Юну было трудно. Он думал изо всех сил, не находил ответа и в который раз говорил, что многое забывает.
Германсен поднес к его глазам бумагу. Юн увидел штамп муниципалитета на подписи Римстада, начальника Технического совета.
- Водолазы уже были здесь однажды,- сказал полицейский.- Их же фирма прокладывала и старый водопровод, двенадцать лет назад. И время от времени они присылали сюда работников с инспекцией. В частности, Георг по крайней мере один раз приезжал на остров для проверки и профилактики оборудования - по договору фирма отвечала за обслуживание, и чем дальше, тем больше хлопот доставлял ей ваш старый водопровод. Вероятно, при его сооружении тоже не обошлось без просчетов. Из-за этого, возможно, строители и были так настороженны. К тому же, как выяснилось, Георг и инженер Римстад не ладили между собой. Знаешь почему?
- Нет.
- Многого ты не знаешь о своих земляках, Юн! Он не ответил.
- Лиза исчезла предположительно двадцать седьмого августа. А здесь вот написано,- и он выудил новую бумажку,- что было произведено "картографирование дна озера Лангеванн в целях прокладки нового водопровода". Георг с партнером выполняли эти работы между двадцать пятым и тридцатым августа. Это означает, что в тот момент на озере уже находилось все необходимое оборудование - и лодка тоже. За три недели до того, как ты увидел темное пятно в воде. То есть у них уже тогда была возможность утопить тело без лишних проблем. –Да.
- Потому что без лодки этого не сделаешь.
- Нет.
- Утопить тело мог и кто-то другой, мало-мальски сведущий в водолазном деле, пока эти двое напивались в деревне - они ведь по выходным уходили в загул, верно?
- Да.
- Двадцать седьмого августа как раз была суббота (новые бумажки: календарь, план мероприятий молодежного клуба) - в клубе устраивали праздник, и оба водолаза были там.
- Да?
- А ты там был?
Юн не помнил и сказал:
- Вероятно.
Редкий праздник в округе обходился без его присутствия - где-нибудь неподалеку в лесу.
- Насколько мне удалось узнать, тебя там не было.
- Вот как.
- А Лиза как раз была. Несколько человек видели ее, причем в компании водолазов, с Георгом. Он, кстати, вообще пользуется славой бабника. Его не только Римстад, но и многие мужчины на острове недолюбливают. А тебе он нравится?
- Не знаю.
- Тебе не за что его любить?
Юн дернул себя за волосы и опустил глаза.
- Вроде нет.
- В тот вечер ты пил у Карла, помнишь? Ты был на взводе.
- Не помню.
- А он запомнил, потому что вы поругались: ты потребовал плату за то, что помогаешь ему искать в горах овец, хотя раньше никогда не просил. Дело дошло до потасовки, и он выгнал тебя.
Юн улыбнулся.
- Перестань улыбаться! Тебе от этого пропойцы так же мало проку, как и мне.
Тишина.
А потом началась настоящая бомбардировка вещественными доказательствами: отчет водолазов; опись снаряжения и путевые листы - подтверждение недостачи компрессора; карты и чертежи с тремя вариантами прокладки трассы и сметами; журнал учета больничных листов; протокол вскрытия; билеты на самолет и паром; выписки с метеостанции о погоде (по дням); несколько личных вещей Юна, рисунки, какие-то письма - он их едва помнил; рождественская открытка, характеристика из школы, рецепты на лекарства (значит, обыскали дом: где же была в это время Элизабет?); вырезки из газет, расписание автобусов, фотографии, заключение сотрудников принудительного психиатрического патронажа, следивших за ним в переходном возрасте (по просьбе Элизабет), когда ему не разрешили хранить оружие и он разнес в щепы весь дом… Безжалостный и бесконечный документальный эпос. Полицейский вбивал вешку за вешкой - человека, событие, дату, время - на строго отведенные именно им места в мозаике островной жизни и называл это правдой, голой правдой.
Юн впал в ступор. Такой правды он не понимал. Но старался, насколько мог - реагировал, отвечал. "Все сложнее, чем оно кажется",- звенело у него в ушах. Это состояние напоминало ему головокружение высоко в горах, когда облака внизу вдруг расступаются и ты с фотографической четкостью видишь каменную осыпь, обрывающуюся в пропасть на том самом месте, где только что спокойно и безмятежно стоял. И когда Юн совсем осоловел и его повело, он покорно отключился и с облегчением перенесся в мыслях на остров, к мерцающим образам лета с живой Лизой.
Германсен налил ему черного кофе. Была уже глубокая ночь.
- Остальное - вольные фантазии,- произнес полицейский. День за днем, с двадцать седьмого августа по сегодняшний момент, они восстановили ход событий, насколько он отражен в документах.- Ты мастер выдумывать, Юн. Теперь твоя очередь.
Юн стиснул зубы.
- В этой истории есть еще один мужчина - Ханс. В свое время он вел ваш с Лизой класс. Теперь он с Элизабет. А с кем еще?
Юн не ответил.
Полицейский подтолкнул к Юну через стол две фотографии. С таким же успехом он мог бы предъявить ему пару картонок - мысли Юна были далеко.
- Лиза и Элизабет: они очень похожи, ты замечал? Наверняка. Впрочем, это лишь эстетическая ловушка. Что за роман был у Ханса с Лизой?
- Роман?
- Не переспрашивай.
- Не знаю.
- На острове говорят, что она уехала из-за него.
- Не знаю.
- Это слухи?
- Да.
- И ты их никогда не слышал?
- Нет.
- Исследуя мотивы, я всегда начинаю с простейших. Я прислушиваюсь к самым гадким и грязным намекам, ибо на преступление человека редко толкают счастье и радость. Первое, что я посчитал нужным выяснить: не была ли Лиза беременна. Согласно протоколу вскрытия - нет,
но примерно два с половиной года назад она уезжала с острова в положении.
Белые пальцы выудили очередную бумажку.
- Она сделала аборт.- Называются клиника и фамилия врача, а также год и число.- Предположительно, по настоянию отца, хотя он клянется, что был не в курсе. Зачем надо было подвергать растерянную, перепуганную девочку этим средневековым жестокостям - аборт, проклятие, отлучение от дома?
Юн не знал.
- Думаю, дело в некой порочности самой этой беременности. Инцест? Идиотизм? Может, она понесла от Ханса? Или от тебя?
Полицейский дал время ошеломленному Юну собраться с мыслями и продолжал, понизив голос:
- Есть ли вообще связь между беременностью и убийством? Моя нечистая фантазия склонна простить Ханса, но здравый смысл возражает. Что, Юн, неприятно?
- Да.
- Будет еще хлеще.
- Понял.
- Но для тебя это, наверно, в порядке вещей - у тебя вся жизнь такая.
- Нет.
- Свидетель сообщает, что на празднике двадцать седьмого августа, где-то между одиннадцатью и полуночью, Георг и Лиза поссорились. Она в ярости убежала. Остановить ее или поговорить с ней никто не пытался - похоже, для нее такое поведение считалось нормой. Никто, включая и самих водолазов, не помнит причины ссоры. После этого ее никто не видел…
Юн не слышал последних слов, он крался вокруг стола. Он должен защищать свою жизнь: все было не так - наоборот, он хотел как лучше… Юн схватил Германсена за горло, но полицейский, видно, ждал нападения и отразил его коротким техничным ударом, вдобавок пару раз съездил Юну по лицу и насильно усадил его обратно на стул.
- Юн, ты теряешь рассудок! - громко закричал он.- И в такие моменты не соображаешь, что делаешь, верно?
- Нет.
- Юн, когда ты теряешь рассудок? Когда? Нет, смотри на меня,- я с тобой разговариваю; открой глаза, ты уже выспался. Ты теряешь рассудок, когда раздражаешься. Но ты можешь сказать, что тебя раздражает? Что?
- Замолчи.
- Отвечай! Это не тебя убили, а Лизу! - И Германсен заголосил: - Лизу убили! Слышишь, Лизу!
- Да, да, да!
Повисла долгая пауза. Полицейский снова сел.
- Хитрый же ты, черт! - сказал он.- Дурак дураком, а хитрый, как бестия. Слышишь меня?
Юн не ответил.
- Слышишь или нет? - снова сорвался на крик Германсен.
- Да.