- Не сюда! - крикнул он, когда водолаз отошел метров на сто.- Так в болото угодишь.
Георг остановился, посмотрел на тропинку и вернулся на пару шагов назад.
- Что ты несешь? Я же пришел по этой дороге? Юн помедлил с ответом, потом тихо сказал:
- Ну-ну.
И сел поудобнее на ступеньке, точно зритель перед ареной, на которой вот-вот развернется борьба не на жизнь, а на смерть. На коленях у него лежало начищенное ружье, капельки росы сверкали на матовой поверхности промасленного металла. Небо было чистым и высоким, но горы на юге подернулись туманом, и тот, кто знал местную природу, понимал: надвигается буря. Она могла разразиться минут через двадцать, или через пять часов, или завтра к вечеру…
Георг удрученно покачал головой, сошел с тропинки, ведущей через болото, и зашагал по дороге вниз. Юн тут же окликнул его:
- А чего ты там пошел?
- Ну что тебе еще?
- Почему ты пошел по этой дороге, хотя пришел по той?
Терпение Георга лопнуло.
- Что ты, черт возьми, вытворяешь? - закричал он исступленно.- Дурака из меня делаешь?
Юн встал, поднял ружье, прижал к щеке приклад; в перекрестии прицела белело лицо Георга. Две-три короткие секунды - и Юн выстрелил.
- Да,- ответил он.
Георг застыл в оцепенении, он стоял в сером свете, широко расставив ноги и раскинув руки в стороны.
Холостой выстрел вспугнул двух ворон, они взмыли с ограды с душераздирающим карканьем; несколько листьев упало с березы на перемазанные глиной сапоги.
Юн опустил ружье, вошел в дом и изо всех сил хлопнул дверью.
Но теперь безделье снова стало тяготить Юна. Визит Георга нарушил праздный ход его дней. Ведь водолазы чего-то хотели от него? Чего? Юн встревожился. И в то утро, когда разыгралась буря, поехал в город - поговорить с журналисткой.
Он приоделся как мог: на нем были черные вельветовые брюки и коричневая кожаная куртка, довольно старомодного покроя, но крепкая и целая, хотя две пуговицы сверху явно были лишними. Он оторвал одну, но лучше не стало. Еще голубая отглаженная рубашка. Вылазки в город давались Юну тяжело. Ему достаточно было припомнить пару своих не самых удачных поездок, чтобы щеки вспыхнули, как подожженная стерня. Особенно стыдно было в тот раз, когда он так неловко опрокинул столик в кафе,- все тогда оглянулись на него. Никогда он не чувствовал себя одетым хуже, чем в то утро в кафе, и волосы лежали не так, и сам он хорош на загляденье: сутулый, с лица уродливый.
Юн встал у окна, собираясь с мужеством, и уныло поглядел на расхлябанную дорогу, над которой бушевал дождь и стлался ветер. Хоть народу на улицах будет немного, и на том спасибо, подумал Юн.
- Какой ты красавчик,- сказала Элизабет у него за спиной,- когда приоденешься.
Юн вздрогнул.
- Я урод,- ответил он.- Уродливее некуда.
- Ну что ты такое говоришь? - испуганно спросила она.
- Заткнись, не то задушу!
Он открыл бумажник, сшитый отцом из мягкой свиной кожи. Не дом, не сарай и не два гектара бесполезной земли, а именно этот бумажник был для Юна самой драгоценной частью родительского наследства, живой памятью.
- Я тебя не понимаю,- сказала Элизабет.- С тобой стало так трудно.
- Всегда так было. Одолжишь двести крон?
- Конечно. Но мы должны как-то общаться друг с другом. Ты не думаешь, что тебе стоило бы снова принимать лекарства?
- Нет.
- Но ты постоянно на взводе. Что тебя тревожит? - спросила она, протягивая ему деньги.-Лекарство тебе помогло бы.
- Ты же говорила, что я на них подсел! Пока я их принимал, ты твердила, что это химия, отрава. Я от них пухнул и целыми днями спал. Забыла?
И вышел, не дожидаясь ответа.
Нашел в подвале старый дождевик: на причале он сможет снять его и спрятать под ящиками, а вернется - достанет. В кассе, покупая билет, он наменял пятьдесят крон и все время до города провел у игрового автомата в салоне.
У мыса на юге острова море стояло стеной, понтоны разметало по волнам, как спички, и капитану пришлось сбавить ход. Дальше они довольно спокойно прошли с внутренней стороны вдоль маленьких островков, но последний отрезок пути через фьорд корабль опять нещадно болтало, а когда причалили в городском порту, гор на острове уже не было видно за тучами. Рыболовецкие суда стояли на приколе. Еще немного - и замрет все движение, аэродром перестанет принимать самолеты. На крыше пароходства развевался изодранный вымпел и хлопал на ветру, как ружейные выстрелы. Первый осенний шторм придавил этот край своей тяжестью.
Юн поднялся в гору, прячась за старыми пакгаузами, пересек бывшее углехранилище и вышел на безлюдную Стур-гатен. Редакция газеты находилась на одной из боковых улочек. В приемной молодой человек в сером костюме с сожалением наблюдал, как Юн отряхивает намокшую куртку.
Он сказал, что Марит в местной командировке, на футбольном матче в соседнем муниципалитете, но по смущенному взгляду, которым юноша обменялся со своим старшим коллегой в глубине комнаты, Юн понял, что его просто хотят сбить со следа.
- Хорошо,- сказал он проникновенно.- Я зайду попозже.
- Но это надолго.
- Не беда.
- Возможно, на несколько часов.
- Не страшно.
Ему было известно это выражение лица. Лица честного человека, нанятого, чтобы врать и обманывать как можно гуманнее. Но Юна всю жизнь третировали и гоняли, как зайца, он был опытной жертвой и знал правила их игр. Проще всего было громко сказать, что, насколько он понимает, Марит не хочет его видеть, но это оказалось бы чересчур болезненно для гуманиста в сером костюме.
Поэтому Юн просто вышел и, перейдя на другую сторону улицы, где строился деловой центр и все было в лесах, вскарабкался на два пролета. И сразу увидел - кто бы сомневался! - Марит, сидящую за столом на втором этаже, прямо над приемной редакции.
Юн вернулся к молодому человеку в приемной. Тот не сразу понял, о чем ему говорит этот посетитель.
- Ее нет в редакции. Она на за-да-нии! Вы слышите, что вам говорят? Или написать?
Пристыженный, Юн сжался в уголке дивана у самого входа. Он решил извиниться перед ней за свое поведение на острове тогда и за хлопоты, причиненные сейчас.
У тротуара остановилась машина, и вошла она. Вся в сером. Широкий балахон, хлопающий на ветру, точно крылья, высокие черные кожаные сапоги, новая прическа, даже еще красивее, чем в прошлый раз.
- Что с вами? - спросила она с тревогой, тряся его за плечо.
Юн на мгновение отключился.
- Ничего,- промямлил он.
- У вас такой странный вид... Вам плохо?
Он подумал о женщине, работающей за столом на втором этаже, о нелюбезном взгляде юноши в сером костюме, который он умудрился истолковать самым превратным образом. А потом перед глазами всплыли Георг, дни, проведенные на водопроводе, и лицо, увиденное им под килем лодки водолазов когда-то давно.
- Я ошибся,- сказал он, улыбаясь.
Она уже сняла перчатки и ловкими пальцами расстегнула серый балахон с темными пятнами от воды на плечах. Встряхнула головой; это ее движение он заметил и в прошлый раз - видно, привыкла носить длинные волосы. Юну тоже нравились длинноволосые женщины. Он подумал, что она похожа на Лизу.
- Идем в архив,- сказала она и властно взяла его за руку. Марит привыкла к таким манерам, общаясь с простым народом из медвежьих углов на побережье, там еще жив страх перед газетами и публичностью.
Они вошли в железную дверь, и журналистка повела его вниз по узкому коридору с высокими шкафами вдоль стен. Марит и Юн вытаскивали ящик за ящиком и просматривали ряды конвертов.
Здесь были вырезанные из газет статьи с фотографиями Лизы: семья одолжила их редакции, когда более двух лет назад Лиза исчезла и ее разыскивали. Снимки серые, нечеткие, оттого она кажется заурядной и чужой - одно из многих лиц в этом огромном случайном собрании. А вот и ее отец, старый Заккариассен, он стоит на причале перед рыбзаводом в комбинезоне, обтягивающем огромный живот. Помогите найти дочь, умоляет он,- в Копенгагене, на острове или где-то посредине пути. Тогда всем островом прочесали окрестности, но больше для проформы: мало кто сомневался, что Лиза сбежала в Копенгаген.
Юн помнил те дни как в тумане: он болел, лежал с температурой. К тому же дело было не такое громкое, каким оно предстало на газетных страницах. Каждый год исчезают сотни людей. Большинство из них постепенно находятся. А из тех, кто пропадает бесследно, лишь единицами занимается криминальная полиция; в основном это жертвы трагических несчастных случаев или люди, исчезновения которых более или менее ожидали: алкоголики, самоубийцы, убогие и умственно отсталые. Они быстро пропадают с газетных полос и вытесняются в область полного забвения; и если когда-либо имена их и вспоминают, то лишь по забывчивости или бестактности.
"Лиза, возвращайся! - призывали юные жители острова в статье, занимавшей целый разворот.- Мы тебя все равно любим".
Слова "все равно" надо было понимать как раскаяние грешников и преследователей. Делая такие заявления для печати, они снимали с себя вину.
- Это не она,- пробормотал он, комментируя дурацкие описания того, какой "хорошей" была Лиза.
- Что значит "не она"?
Юн мог бы сказать, к примеру, что они забыли про ее чудесные глаза, но ему не нравилась улыбка журналистки. Марит явно ждала, что он вот-вот впадет в сентиментальность и будет вести себя трогательно - совсем не как тот мрачный и опасный тип, запомнившийся ей по поездке на остров, каким Юн всегда мечтал быть.
- Я собрала вырезки из разных газет,- сказала она.- Ведь это особенная история: девушка уезжает отсюда в Копенгаген, чтобы стать балериной. Сильно, да?
- Угу.
- А теперь она снова исчезла, да?
- Не знаю… Нет, она работает в другом месте.
- Ты в нее влюблен?
- Нет.
- В этом нет ничего плохого. Все когда-нибудь влюбляются.
"Влюбляться" - нехорошее слово. Оно означает болезнь, приключившуюся с Элизабет и докучающую островитянам, как только стемнеет. Это эрозия, медленное разрушение. К ним с Лизой это не относится.
Он сложил вырезки в конверт и сунул его на место в архивный шкаф.
- Ты хочешь попробовать разыскать ее?
Нет, Юн об этом не думал. Он не за тем пришел. Сейчас он хотел одного - уйти: газетный архив так же мало грозил ему опасностью, как и работа водолазов.
- Я могу помочь тебе выйти на ее след. Вдруг что-нибудь получится?
- Что?
- Story. Если ты не против, конечно. Мы не касаемся частной жизни людей без их согласия.
Юн не посмел сказать, чтоб она не совала сюда свой нос.
- Отчего же,- только и буркнул он.
Марит снова взяла его за руку, и они вышли из архива.
- Значит, семье не нравилось, что она решила стать балериной?
- Никому это не нравилось.
- Танцевать-то она умела?
Юн задумался. Да, Лиза танцевала лучше всех, но, возможно, недостаточно хорошо, чтобы стать балериной. Отсюда, наверно, и пошли ее проблемы, когда она сбежала в Копенгаген в первый раз. Юну показалось, что она вернулась оттуда с тем, чем мучается сейчас он сам,- с мраком в душе. Во всяком случае, тогда он впервые заметил, что она изменилась.
В ожидании обратного рейса он слонялся по вымершим улицам, обходя стороной кафе и приемные, и мечтал, что за штормом все забудут о его бессмысленном походе в редакцию. Разве в архиве могло найтись что-нибудь интересное? Хотя как знать - про тот раз он сам ничего не помнил, он ведь болел.
Возле гостиницы он заметил знакомую спину: Ханс вышел из вестибюля и скрылся за портовыми складами. Юн припустил следом и нагнал его у причала, где учитель читал газету, прячась под стеной.
- Рейсовый не ходит,- сказал он, увидев Юна, и выругался.- Ты собирался домой?
- Угу.
- Выглядишь неважно. В город приехал? Ну да, он приехал в город.
- Удивительно, от чего зависит линия человеческой судьбы. Одна буря - и все меняется в мгновение ока…
И пока учитель желчно рассуждал о непогоде, Юн смотрел на него и думал, что вот так его сестра представляет себе красавца мужчину. Идеально правильные усики, высокий, четко очерченный лоб с маленькими ямками на висках, голубые глаза философа и нос, расположенный настолько точно в центре, что это уже чрезмерное совершенство. Никому никогда не придет в голову посмеяться над ним, каких бы глупостей или ошибок он ни натворил - у него счастливый билет до конца жизни. Юн подумал, что, если бы ему суждено было стать убийцей, он наверняка прикончил бы такого вот хлыща.
- Почему ты не разведешься,- вмешался он в разглагольствования учителя,- и не женишься на Элизабет?
Ханс вытаращил глаза, словно на него вылили ушат воды.
- Что ты там бормочешь? Это Элизабет подослала тебя?
- Нет, я сам.
- Думаю, да. У тебя слишком много фантазий, мальчик мой. Кто-кто, а я это на себе ощутил.
- Хорошо, что ты меня больше не учишь,- хихикнул Юн.
- Да уж, слава богу. Так ты хочешь быть моим шурином?
- Нет. Но тогда она не уедет. Я уезжать не хочу. Учитель посмотрел на него долгим грустным взглядом.
Шторм бушевал по всей ширине пролива между островом и материком, море пульсирующей струей било в проем в моле. На причал выехал погрузчик, подцепил своими зубьями палету с упаковками молока, которую должны были погрузить на рейсовый корабль, и повез ее к паромной переправе.
- Да,- сказал учитель,- мне ли тебя не понять… Кому же хочется потерять все, что у него есть? Это и меня касается, как ты, надеюсь, понимаешь.
- Нет, не понимаю.
- Ну вот и радуйся.
- Чему? Она согласна выйти за тебя?
- Можно подумать, уедет она или останется, зависит от того, поженимся ли мы.
"Что за чушь он несет?" - оторопел Юн. Он стоял оглоушенный, а Ханс многословно объяснял, что проблема переезда не связана с ним.
- Это всего лишь предлог, и она пользуется им, чтобы… э-э… надавить на меня.
- Ты хочешь сказать, она все равно никуда не поедет?
- Этого я не знаю.
- Тогда что означают твои слова?
Ханс устало взглянул на причал: погрузчик ехал в обратную сторону, от парома к рейсовому кораблю.
- Похоже, паром еще ходит,- сказал он.- Можешь на нем вернуться.
Учитель криво улыбнулся.
- Элизабет не хочет больше жить на острове,- произнес он.- Она рвется уехать и хочет взять меня с собой. Поженимся мы или нет - это никак на ее решение не повлияет. Не исключено, что… - Он не договорил.
- Лучше будет, если вы не поженитесь? - кротко спросил Юн с надеждой. Но Ханс, видно, хотел сказать что-то другое. А теперь пошел прочь с видом глубоко удрученным.
- Сделай милость,- бросил он через плечо,- перестань думать. Тебе этого все равно никогда не понять.
Но Юн сказал еще не все.
- Ты куда? - закричал он.- А домой не едешь? Ханс уходил все дальше.
- Я привез в госпиталь мальчика, он сломал руку на школьном дворе. Родители не смогут сюда добраться, так что придется мне остаться с ним. Кланяйся Элизабет.
Юн, шатаясь под порывами ветра, побрел за погрузчиком к переправе, поднялся на борт парома. Нет, ни одна осязаемая сила пока еще не начала разрушать его дом, лишь обычная ползучая эрозия. Она объедает плодородную землю вокруг корней деревьев, днем и ночью швыряет в их кроны мокрый песок и бьет беспощадным ветром, и ей не важно, сидит ли Юн тихо или борется.
На пароме тоже был игровой автомат. Пока плыли, Юн выиграл пятьдесят две кроны. Он сошел на берег с полными карманами монет и сел в ожидавший автобус. Столько он еще никогда не выигрывал и счел это хорошим знаком.
8
Штормило непривычно долго, три дня. Буря стихла так же внезапно, как и началась, и тем же утром в серых рассветных сумерках Юн вышел из дому и по дороге, которой несколько недель ежедневно ходил на работу, зашагал через болота.
На озере Лангеванн волны вырыли глубокую канаву вдоль кромки прибоя.
Повсюду валялись куски вывороченного дерна, на вереске висели хлопья желтоватой пены, а штабель нарезанных Юном труб превратился в бесформенную кучу. Было ясно и холодно, у самого горизонта желтела бляха солнца.
Трое мужчин сидели у костра. Георг заметил Юна с опозданием и повел себя так же хамски, как при первом знакомстве.
- Чего тебе здесь надо? - закричал он.
Но теперь Юн хорошо знал его и понимал, что водолазу действует на нервы не он, а ненастье. Поэтому он невозмутимо открыл сумку и принялся натягивать на себя непромокаемые брюки.
- По твоей милости мы потеряли несколько дней,- сказал Георг, тем не менее протягивая ему чашку кофе.
- Вам не до того было.
Что правда, то правда: шторм доставил им хлопот. Лодку пришлось оттащить высоко в лес, а вагончик стянуть веревками, чтобы устоял.
Кроме того, они набили камнями новую трубу и спрятали ее в воде, так что до обеда ее сначала вытягивали из озера, а потом прилаживали к резервуару, построенному у воды. Затем все присоединили к водопроводу, который летом проложили сюда строительные рабочие, и только во второй половине дня Георг и Юн поплыли, наконец, на другую сторону озера.
Они вылезли на берег в той бухте, где выходили наружу трубы, зашитые в деревянный кожух, приделанный к скале, и стали карабкаться вверх. Поднявшись метров на двести, Георг остановился и обернулся. Он был неразговорчив весь день, но Юн думал, что это из-за погоды и проблем с трубами. Но теперь он понял, что водолаз что-то замыслил.
- Почему ты вернулся? - спросил Георг спокойно, но со скрытой угрозой.
Юн посмотрел на него и промолчал. Разве это нужно объяснять?
- Чтобы нагадить?
- Нет.
Они стояли на небольшом уступе, Георг шагов на пять повыше. Отсюда вниз метров сто пятьдесят свободного падения. Вровень с ними плыли легкие облачка. Северная оконечность озера вместе с лагерем исчезли из виду. Юн сжал в руке разводной ключ.
- Вот и конец, считай,- сказал Георг непонятно о чем. –Да?
- И я не хочу, чтоб ты мне все испортил.
Этого и Юн не хотел. Он пришел, потому что ему было интересно поучаствовать в торжественном моменте - пуске воды. Только и всего, он готов поклясться.
- Ты меня напугал своим ружьем, понял?
- Оно не было заряжено.
- Я заметил.- И добавил неожиданно для Юна: - Компрессор в болоте ты утопил, верно? Мы не пойдем дальше, пока не расскажешь зачем.
Юн взглянул вверх на облака, вниз на осыпь на изрезанном склоне и понял, что все было спланировано. Водолаз подстроил ловушку, чтобы выжать из него признание.
- Я думал, они станут выкапывать его,- ответил Юн.- Хотел, чтобы они перекопали болото.
- А тебе это зачем?
- Не знаю.
- А знаешь, сколько стоит такой компрессор?
- Не-а.
От невыносимой тишины заложило уши, Юн не слышал даже их с Георгом дыхания.
- Боишься? - ухмыльнулся водолаз.
- Нет. У меня же разводной ключ.
Напугал Юна не Георг, но его намек, если это, конечно, был намек.
Но водолаз вдруг хихикнул, потом принялся любоваться окрестностями, морем, болотами, насколько их можно было разглядеть сквозь перистые облака, наконец, развернулся и стал молча карабкаться дальше. Юн подождал, пока расстояние между ними стало метров десять, и полез следом.