- Свинья ты,- сказал Юн, потупившись.
- Кстати, я слышал, что его супруга покушалась на самоубийство,- сказал ленсман.- Так это ты разлучница? Ничего себе!
Элизабет замахнулась на него мокрой тряпкой. Эрик вскочил, защищаясь, и обнял ее своими огромными ручищами за талию.
- Я пошел,- сказал Юн и встал.
- Юн, он заявил на тебя! - закричал вслед ленсман.- Считай, что я тебя предупредил.
- Понял.
Стоял тихий безветренный вечер. Несколько ворон пролетели мимо на свое сборище в ветвях деревьев на холме. В бухте негромко галдели гаги, вдали мычала в хлеву корова.
Юн принялся выдергивать гвозди из старых досок. Достал козлы и поставил так, чтобы на них падал свет из подвала. Он думал о хрупкости земной оболочки. В жизни человека наступает момент, когда он делает все, возможное и невозможное, защищая и спасая самое лучшее, самое важное в ней,- а жить после этого не может. Он устоял против водолазов - во всяком случае, на время сумел отмести исходящую от них угрозу. Он успешно сопротивляется давлению Элизабет, пока сопротивляется. Так теперь старик Заккариассен. Что это: новая напасть или обычный бред, фантазия слабоумного старика?
Юн пилил дрова и охапками оттаскивал их в подвал, пока не услышал звук отъезжающего "мерседеса". Было уже поздно, почти ночь.
Но у Элизабет накопились к нему новые претензии. Почему он донес на нее ленсману? Зачем сказал ему, что она не ночевала дома?
- Я был дома,- ответил он, наивно пытаясь перевести разговор на важную тему.
- Понятно,- отмахнулась она.- Ты всегда тут. Но что за манера дичиться и где-то отсиживаться, когда к нам кто-нибудь заходит? Зачем эта демонстрация?
Юн сделал вид, что не услышал.
- Прячешься в подвале и переживаешь там, что ты один-одинешенек?
- Нуда…
- А зачем? Чтобы я почувствовала себя виноватой? Привязанность Элизабет к брату как раз и держалась на чувстве вины, и эта удавка временами начинала затягиваться у нее на шее, грозя задушить.
- Нет,- ответил он,- не поэтому.
- А почему тогда ты ведешь себя так?
- Я рубил дрова - раз-два, раз-два,- сказал Юн, ударяя в такт по лавке. И улыбнулся.
- Не заговаривай мне зубы. Не ночую дома! Как ты можешь так говорить?!
Он понял, что ворчит она не из-за него, и дело не в том самом одеяле и не в подвале, а наверняка в Хансе.
В кастрюле мякли несколько разваренных картофелин; обеда не было и в помине.
Юну хотелось есть, но он снова ушел на улицу и болтался там до ночи, пока сестра не отправилась на свое ночное свидание.
Тогда Юн быстро проглотил пару бутербродов, надел темную куртку с капюшоном, темные брюки, черные сапоги и сунул в карман баллончик с краской.
Было уже за полночь, луна не светила. Хрупкий иней покрыл глинистую дорогу. Деревня погрузилась во мрак и тишину, только свет от лампочек над входами в дома растекался как свечение дремотного моря.
Юн пробрался околицей, обогнул почту и клуб, пересек стадион, где кран до сих пор торчал из глины, и вышел на задворки школы. И на обеих ее стенах, обращенных и во двор, и к дороге, набрызгал из баллончика огромные подтекающие надписи: "Лизы нет в живых". Потом написал тоже самое между двумя рекламами кока-колы на уличном киоске, на цоколе универмага, на заборе. И пошел дальше, в поле. Все тропки Юн мог найти и с закрытыми глазами. Час спустя он уже стоял в саду за рыбзаводом и кидал камешки в окно спальни Заккариассена. Зажегся свет, показался старик, сперва словно неясная тень, но поскольку Юн продолжал кидать камешки, то вскоре окно распахнулось.
- Кто здесь? - закричал Заккариассен.
Юн дождался, пока тот крикнет трижды, потом снял капюшон и вышел на свет под окном.
- Это я,- сказал он.
Глаза старика превратились в две узенькие щелочки. Он узнал пришельца, открыл рот и попятился в глубь комнаты. Юн услышал удар, затем вскрик. Прошло не меньше минуты, пока старик вернулся к окну.
- Чего тебе от меня надо? - крикнул он срывающимся надтреснутым голосом.
Юну не надо было ничего - во всяком случае, ничего такого, о чем он хотел бы крикнуть в ответ. Поэтому он натянул капюшон и отступил в темноту.
Старик продолжал кричать, уже изнемогая. Теперь свет зажегся и на первом этаже, распахнулась дверь, и бондарь, продавший Юну бочонок-четвертушку, в одном белье вышел на крыльцо. Он встал под окном Заккариассена и спросил, из-за чего переполох.
- Здесь кто-то есть,- прошелестел хозяин завода слабым голосом.
Юн отошел в самую глубину сада и залез под куст. Запах набухших почек на кустах смородины смешивался с вонью прелых водорослей и рыбьей требухи на причале. И Лиза встала рядом: она пришла не мучить его, а разделить с ним радость. Он услышал сиплый голос бондаря:
- И кто это был?
- Мальчишка этот, псих. Он снова приходил.
Это точно, подумал Юн. Я приходил сюда всю жизнь, к твоему огорчению и раздражению, старая свинья.
- Я видел его собственными глазами, вот как раз там, где ты сейчас стоишь.
Бондарь пошарил вокруг, огляделся, послушно протопал в темноте несколько кругов и заглянул под пару кустов. Ни зги не видно. И никаких посторонних звуков, лишь привычный шум моря и стук когтей чаек по железной крыше - Юн действовал бесшумно и тогда, и сейчас.
- Я ничего не вижу,- устало сказал бондарь и пошел к дверям.
- Он здесь, клянусь!
- Нет здесь никого. Ложись спать.
Это что-то новое: так с Заккариассеном в дни его могущества не позволял себе говорить никто, даже бондарь. Похоже, догадка Юна верна: старик начал сдавать. Когда бондарь запер дверь и погасил свет на первом этаже, Юн поднялся и подошел под самое окно. Хозяин завода смотрел прямо на него. Смотрел секунд двадцать, может, и полминуты.
- Я вижу, что ты здесь,- проговорил он.- Я тебя вижу. И окно захлопнулось.
Юн пробежал по саду и перепрыгнул через ограду.
Крики еще долго сопровождали его, пока он шел на юг среди поросших мхом скал. Теперь со стариком на повышенных тонах разговаривали бондарь и еще два-три человека. Но Юна это уже не касалось, он находился вне их досягаемости и был так доволен, словно выполнил сложное задание на пятерку с плюсом.
14
Юн провозился со стеной три дня'. Потом сутки снова штормило. А наутро пришлось идти с троюродным братом в море, искать пропавшие в непогоду снасти.
Они тралили дно кошкой, но нашли лишь несколько кусков перемета, какие-то никчемные обрывки, и еще засветло новый шторм загнал их обратно в гавань. Они пришвартовали лодку и вместе с другими рыбаками сели в плетеные кресла у входа в магазин - поболтать. Троюродный брат Юна угостил всех пивом. Разговор вертелся вокруг шторма и убытков: снастей лишились многие.
Юн едва прислушивался к беседе. Сквозь запотевшее стекло он вглядывался в большие размытые зеленые буквы на телефонной будке у школы, но прочесть их на таком расстоянии не мог.
- Это просто бред! - захохотал троюродный брат, говоря уже о водопроводе.- Сюда дотянули - и привет.
Он имел в виду школу.
- Мало того что он влетел в копеечку, так теперь правые из "Хёйре" выступают против - по ходу дела муниципалитет экспроприировал частные земли.
- Центристы тоже против,- добавил один из рыбаков, член муниципального совета.- Крестьяне жалуются, что водники развалили всю дренажную систему.
- Что там написано на будке? - спросил Юн, толкнув своего родственника в бок. Буквы вызывали у него тревогу.
Рыбак наклонился и протер окно перед собой.
- Ничего не видно. Наверняка детишки баловались какими-нибудь гадостями.
- А про Лизу там ничего нет?
- Какую Лизу? Вроде нет.
Он вернулся к разговору о чистой воде: теперь из-за нее, если верить газете и местному радио, остров сидит без гроша, зато проблем полно. Речь шла уже о том, чтобы мэру ехать в столицу, выпрашивать денег по министерским кабинетам.
Юн не находил себе места.
- Посмотри, это Элизабет? - спросил он боязливо, уже в полуобморочном состоянии.
- Ну и дела,- продолжал троюродный брат, снова приникая к стеклу.- Да, она. А ты разве не видишь? Юн, что с тобой?! Тебе плохо?
Плохо? Так же ужасно он чувствовал себя, когда увидел темное пятно под лодкой водолазов и когда в архиве редакции внезапно понял, что ему нельзя полагаться на свое зрение.
Он схватил пакеты с едой и гвоздями - ему оставалось еще приколотить поперечную балку к стене - и покинул компанию.
Сестра бросилась к нему навстречу, взяла его за руку, вид у нее был счастливый и довольный. В таком настроении она раньше встречала Юна, целым и невредимым возвращавшегося с моря.
- Пошли домой,- быстро заговорила она.- Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ханс разводится. Как тебе эта новость?
Этот разговор был совершенно некстати. Юн глядел на огромные буквы - нет, они ему не пригрезились.
- Он уже не в первый раз так говорит,- продолжала она.- Наверно, нельзя на это полагаться… но… мне так хочется помечтать - понимаешь?
- Нет.
- Господи, подумать только, чтобы человек мог так зациклиться на мужике. Каких-то десять лет назад я о них вообще не думала, этого добра кругом хватало… Меня занимала политика, хотелось получить образование, я строила планы, что буду делать после университета, а теперь целиком завишу… Юн, ну послушай!
- Я слушаю.
- Я перестала бы наконец брюзжать и киснуть, и мы зажили бы как все нормальные люди. Но все упирается в тебя. Помнишь, после маминой смерти. Мы остались одни, и ты был еще совсем несмышленыш, но меня как корежило, я не могла тебя видеть. Помнишь, я притворилась, что не заметила, как ты свалился в колодец.
Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им.- Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого - знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.
Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.
"Буквы зеленые",- мысленно удивился он.
- Кошмар, правда? - сказала Элизабет.- Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.
- Нет.
- Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.
Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.
Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.
Через некоторое время он снова набрал тот же номер - бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.
- Заккариассен подал на меня заявление еще раз? - спросил Юн, задыхаясь.
Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.
- Нет,- сказал он, помолчав.- А почему? Ты снова у него был?
- Не был.
- Понятно. Зачем тогда звонишь?
Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.
- Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?
- Э-э… да.
- Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?
- Нет.
- Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.
- Я говорю начистоту.
- Тогда что все это значит?
Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.
- А стены в школе ты испоганил?
- Нет.
- Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.
Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.
Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.
- Я плохо вижу,- выдохнул Юн, ловя ртом воздух.
- Плохо видишь?
Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу "просто так". Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.
- Прошу в кабинет,- сказал доктор.
Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.
- Наверно, он лучше знал, где искать? - предположил доктор.
Юн не отрицал этого.
Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже "w" и "z" на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.
- А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?
- Нет. Очень редко.
- Ночью спишь? –Да.
- Лекарства свои пьешь?
Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.
- Э-э… нет,- наудачу произнес он.
- Ну и как, нормально? –Да…
- Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.
Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?
- Я забываю.
- Что?
События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда - Юн это не контролирует - всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.
- Симптомы шока,- сказал доктор и пожал плечами.- Наверно, ты пережил горе два года назад?
Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.
- Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз "депрессия" и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.
Юн кивнул.
- Мы уезжаем,- сказал он.
- Вот как… Тебя это огорчает? –Да. И…
- Говори, говори. Я здесь именно для этого.
- Элизабет не хочет брать меня с собой.
- Вот придумал! Конечно же она хочет.
- Возможно, но я там лишний.
- Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…
- Она замуж выходит.
- Так. А он тебе не нравится?
- Нет.
- И эта неприязнь взаимна? –Да.
- Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.
Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.
- Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…
Юн ушел.
Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.
Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони - бесконечную паутину линий судьбы.
- Лизы нет в живых,- робко сказал Юн.
- Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.
- Откуда ты знаешь?
- Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.
- Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?
Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся - вот и вырвалось.
- Ты заговариваешься,-ровным голосом " сказала Элизабет.- Это просто мрачная, неудачная шутка. Я не дам и пяти эре за эти твои "пятна" в Лангеванн. Дед тоже чего только в озере не видел - ты забыл? Тогда решили, что там живет морское чудовище, он даже интервью по радио давал.
- Да, но…
- У тебя неуемная фантазия. Помнишь, как ветром снесло крышу с овина Карла и она упала на дорогу? А ты решил, что началась атомная война, настал Судный день и бог знает что.
- Мне же было лет десять, если не семь…
- Пятнадцать. Это случилось летом, после твоей конфирмации.
- Какое лето? Ноябрь.
- Нет, это было в июле, в самую страду! Сушила сдуло в море, помнишь?
Да, про сушила он помнил.
- Лиза живет припеваючи. Я видела ее пару месяцев назад, не больше. Ей пришлось уехать с острова из-за проблем с отцом - только из-за этого, кстати говоря,- и она сейчас у родни на юге. Юн, тебе нужно понять это и смириться, ты же взрослый. Жизнь не похожа ни на кино, ни на детектив. В основном она обычная и очень скучная…
Под водостоком на улице звенела капель, успокаивающе постукивали спицы в руках Элизабет, и старые ходики на стене тикали в своем обычном сонном ритме.
Юн вернулся к повседневности и сказал:
- Карл зовет меня искать овец.
- Понятно. А платить будет?
- Да нет…
- Так я и думала. Знаешь, сколько он взял за то, что вытащил из кювета машину Ханса?
- Нет.
- Триста крон! Живоглот. Почему это ты должен пахать на него бесплатно? Деньги у него есть.
Это уж наверно. Коров и быков у него много, фонд помощи жертвам стихийных бедствий ему не отказывает, работники у него нелегалы, да еще Карл ухитрился немало вытянуть из муниципалитета за то, что водопровод прошел по его земле. Так посмотреть, дела у Карла лучше, чем у большинства крестьян на острове, хотя хутор его и лежит в развалинах.
В тот вечер Юн засыпал, думая о Георге. Его мучило, что водолаз не дает о себе знать. Он уехал более месяца назад - слишком большой срок для того, чтобы его молчанию можно было найти какое-то утешительное оправдание.