15
С утеса ему открывалась вся деревня, одинокие хутора на севере острова, изрезанный шхерами берег. Юн искал в горах овец, не для заработка - от Карла гроша ломаного не дождешься,- но чтобы вырваться из дома. Там переезд из планов становился реальностью. Элизабет по мелочи паковала вещи - то картинку, то бра; как придет из школы, так до ночи и складывает. Медленно, но упорно она убирала его мир со столов, стен, со всех привычных мест и прятала в серые коробки, расставленные по всему дому, который теперь скорее напоминал склад.
Юн получил деньги за работу на озере Лангеванн и в каком-то безнадежном порыве купил на них вагонку для западной стены. Но было поздно: бессмысленные, по ее мнению, траты уже не могли заставить Элизабет свернуть с пути.
- Хоть в море выкини! - рассмеялась она ему в лицо. Все было решено.
Вот он и сбежал в горы. Здесь между ним и пропащей деревней лежит печальная даль. Там внизу все замерло. С рыбой на этот год покончено, бочки с засоленной селедкой стоят за рыбзаводом, скот в стойлах, стройки, включая водопровод, заморожены до тепла… Настала осень: куда ни бросишь взгляд - слякоть, мокрый снег, бурые поля и черные горы.
Юн закрыл глаза, уперся лбом в скалу и подумал, что, если бы не разоряли дом его детства, он был бы вполне счастливым человеком. Про пятно в воде он забыл, видения его больше не посещали. Он мог бы наслаждаться осенне-зимней спячкой, хотя бы обществом Карла и его косматых овец. Легонько уткнуться головой в камень, знать, что есть в этом мире Юн,- и ничего больше не требовать.
В ложбинке внизу посыпались камешки и комья грязи. Кто-то вскрикнул и побежал. Когда Юн открыл глаза, в березняке на соседнем склоне что-то шевелилось.
У ручья в ложбине, поросшей густым лесом, он встретил Кари, бывшую спутницей Георга на празднике, и парнишку-скотника, возившегося с каким-то мокрым тюком: Это был ком из одежды и дамская сумка, которую Юн узнал с одного взгляда.
- Что это? - испуганно спросила Кари, переминаясь с ноги на ногу.
- Пальто и сумка,- ответил скотник.
- Фу! - фыркнула Кари.- Пусть лежит, пойдемте дальше. Овцы наверняка выше.
- Я нашел это под камнем.
Скотник указал на расщелину под замшелой плитой, напоминавшую лаз.
- Зачем кричать-то? - Юн подошел к ним.- Чего ты испугалась? Кучи одежды?
- Я не испугалась. Но она какая-то… мерзкая.
Юн заглянул в расщелину. Человеку хватит места, чтобы заползти в нее и исчезнуть. Он стал вспоминать, бывал ли тут прежде.
- Брось,- не унималась Кари.- Пойдем дальше.
- Это вещи Лизы,- сказал Юн. Скотник уронил тюк - наверно, вспомнил надписи на стенах в деревне.
В ту же минуту Карл, скользя, спустился с пригорка и спросил, почему они тут застряли. Никто не ответил.
Юн развязал узел и открыл сумку. В ней лежали розовая расческа, разбитое зеркальце, коробочка слипшихся конфет и записная книжка с пластмассовой обложкой, поблекшей от влаги. На замке и ручке ни пятнышка ржавчины; никакого намека на гниль или плесень ни на одежде, ни на кожаной сумке. Значит, они валяются тут месяца два, не больше.
- Откуда ты знаешь, что это… ее? - спросила Кари, и Юн заметил, что она не хочет называть Лизу по имени.
- Я узнал,- ответил он.- Это ее расческа.
- Она может быть чьей угодно,- вставил скотник.
- Фу… - простонала Кари.- Как ты можешь к этому прикасаться?
- Почему мне нельзя это трогать? Его раздражал испуг девушки.
- Ты видел, что дети на стенах малюют? - спросил Карл.- "Лизы нет в живых".
- Это не дети,- сказал Юн.
- Вот как… А кто? Взрослые такими вещами не занимаются.
Юн оглядел вещи. Брюки, пальто и свитер, Лиза сама его вязала, насколько он помнил. И все столь же подлинное, очевидное, как буквы на стене.
- Да я спокойно их трогаю,- пробормотал он.- Ничего такого. Хотите, могу причесаться расческой.
Он пару раз провел ею по волосам, но Карл налетел на него и вырвал расческу из рук Юна.
- У тебя башка есть, парень? - завопил он.- Это не смешно. Вдруг она сама где-то здесь лежит!
Юн загоготал.
- С чего бы ей здесь лежать? - спросил он.
- Вещи-то здесь.
- Представляете…- начала было Кари. Карл продолжал:
- Можно подумать, ты видел трупы! Нет? А я вот видел, и они воняют страшно. Надо принюхаться. Вы ничего не чувствуете?
- Я пошла отсюда,- сказала Кари.- Тронд, прошу тебя!
- Нет,- ответил скотник.- Вдруг она там внутри? И он кивнул на лаз под камнем.
- Надо посмотреть.
- Надо,- согласился Карл. Он смотрел на расческу, отнятую у Юна, и не знал, что с ней делать. Юн взял ее и положил обратно в сумочку.
- Я слазаю туда,- сказал он.
- Нет, нет,- встрепенулась Кари.- Только не ты! Никто не должен этого делать… Сейчас мы пойдем домой и позвоним ленсману. Видите, Юн не в себе! Юн, тебе страшно?
Ни страха, ни чего-то необычного Юн не чувствовал. Карл пристально посмотрел на него.
- Все с ним в порядке,- заявил он.- Так ведь? Юн кивнул.
- Кари, это тебе страшно, а не нам.
- Да нет же, он совсем плох - вы что, не видите? И я не хочу здесь находиться, пойдемте.
- Так иди домой.
- Одна? Ни за что на свете. Тронд!
- Замолчи. Мы не можем уйти, пока все не осмотрим.
- Давайте я,- вызвался Юн.
- Ну вот видишь - Юн ничего не боится.
- Юн, не делай этого, не надо!
- Заткнись! - взорвался Юн.- Я сказал, что сделаю. Все, я полез.
Стало тихо. Теперь, когда каждый из них уже пережил свой страх, он сменился любопытством. Скотник неуверенно улыбнулся, Карл медленно кивнул, Кари молча грызла свои красные накрашенные ногти.
"Если я ее найду, значит, ее найду я",- подумал Юн как в тумане. Огляделся по сторонам, потом встал на четвереньки и заполз в расщелину.
Она оказалась неглубокой, метров семь-восемь, полой вымоиной в горе. Глаза привыкли к темноте, и Юн увидел, что ничего там нет - только мокрый песок, грязь, влажный, покрытый зеленой плесенью камень и несколько гнилых листьев, занесенных сюда ветром.
- Там ничего нет,- сообщил Юн, вылезая.
Глядя, как он отряхивает песок с одежды, они внезапно засомневались. Страх пропал даже у Кари, и они были слегка разочарованы.
- Ничего?
- Ничего.
Они недоверчиво переглянулись, немного стыдясь, что подняли такой шум из-за кома вонючей одежды и розовой расчески.
- Я сам посмотрю,- раздраженно буркнул Карл, тоже встал на четвереньки и уполз в темноту. Через пару секунд он вынырнул обратно, багровый от возбуждения.
- А это что? - завопил он, тыча Юну в лицо свои находки.- Ты что, не видел?
Лизино полотенце. И рубашка, тоже Лизина. Юн сжал голову руками.
- Нет,- сказал он в недоумении, растерянно.- Я не видел. Этого там не было!
- Как же не было! Я же нашел!
- Нет, нет…
- Очнись! Ты думаешь, это я наколдовал?
- С меня довольно,- сказала Кари и пошла прочь, но через несколько метров остановилась, потому что никто даже не посмотрел в ее сторону.
- А тело? - не к месту ухмыльнулся скотник.- На ком-то все это было надето…
- Понятно. Девушка где-то здесь, рядом.
- Я этого не видел! - повторил Юн как одержимый и потряс мокрые тряпки. Опустившись на четвереньки, он снова ринулся в отверстие, но увидел все то же самое, что и в первый раз: песок, грязь, зеленую плесень и гнилые листья. Зато он внезапно вспомнил, что играл здесь в детстве. Не часто, из-за уединенности этого места, но когда они задумывали серьезные далекие экспедиции и хотели расширить границы своего мира, то шли сюда - он и Лиза, понятное дело.
- Я этого не видел! - разрыдался он, когда вылез. Голова раскалывалась, как после тяжелого удара. Ему хотелось взрезать ее, вскрыть острым ножом, чтобы ее ужасное содержимое вытекло наружу и стало прозрачным…
- Ну, ну, ничего страшного не случилось,- пробормотала Кари. Она взяла его за руку и повела вниз.- Каждый может ошибиться. Там было темно.
- Нет, нет. Все другое я видел: песок, камни.
- Ну, ну. Не заводиться из-за пустяков…
И завертелось.
Вещи передали ленсману, Заккариассен и Лизины сестры опознали их, криминалист в городе снял с предметов все пробы и отправил для всестороннего изучения дальше, в столицу.
Команда человек в тридцать-сорок прочесала с собаками все окрестности расщелины, школьники вели свои доморощенные расследования, люди присматривались к соседям и рылись в памяти.
Выяснилось, что Лизины родственники на юге последний раз видели девушку до ее приезда на остров в сентябре. Но это был не первый случай, когда она пренебрегала своим ежемесячным визитом к ним. Ее работодатель пару раз зашел к ней на квартиру, никого там не обнаружил, но не удивился - к ее необязательности давно привыкли. Все гадали, почему не забил тревогу отец, а он не мог понять, с какой стати должен волноваться: при их плохих отношениях они общались от случая к случаю. Более или менее регулярные контакты с Лизой поддерживала лишь старшая сестра, но и она призналась, что та не давала о себе знать неделями и даже месяцами. Она постоянно чудила, убегала из дома, скандалила, вечно предъявляла всем претензии - неизвестно почему.
Юн почти не участвовал в этой суете. В тот вечер он вернулся домой совершенно расстроенный и выпил целую горсть таблеток. Элизабет нашла его в коме и вызвала врача, тот сразу приехал, прощупал пульс, посмотрел в зрачки и забрал с собой все, что осталось в аптечке. Примерно через сутки Юн пришел в сознание; он был словно потерянный, но уже не в таком отчаянии. Элизабет не бранилась, готовила его любимую еду, варила какао и на пару дней приостановила сборы, чтобы излишне не травмировать брата.
Когда Юн более или менее вернулся к жизни, первым делом он позвонил ленсману и прямо, без обиняков описал все, что видел тогда на Лангеванн: если уж он проболтался об этом Элизабет, тем более следует рассказать ленсману.
Но озеро далеко от расщелины, где нашли вещи, в нескольких километрах к югу, а никакой веры Юну и его видениям у ленсмана не было - многие старались прилепиться к этой истории, чтоб оказаться в центре внимания.
Тем не менее ленсман велел обшарить берег озера, выслал туда нескольких спортсменов-водолазов и позвонил Георгу. Но ничего не нашли и не выяснили.
- Юн, я сыт тобой по горло,- заявил ленсман, когда тот позвонил, чтобы узнать о результатах.
- Наверно.
- У вас с Лизой в последнее время что-то было?
- Нет.
- Ты ее отца по ночам пугаешь?
- Говорил же, это не я.
- А свинство на стенах - твоя работа?
- Нет,- сказал Юн и подумал, что ответы с тем же успехом можно было бы поменять на противоположные - сведется все к одному.
- Водолазы, естественно, тела не видели и никаких таких находок не утаивали, так что не сходи с ума.
- Угу.
- А что ты там видел с расстояния в четыреста метров, в сумерках, в толще воды… как мы можем этому верить.
Да пожалуйста, он свое дело сделал, рассказал.
Как-то вечером пришел Карл с бутылкой водки и присел на кровать больного.
- Я много думал,- пробубнил он.- Так ты убил эту чокнутую или нет?
- Нет.
- Она была с большим приветом, да?
- Верно.
- Мне ты можешь сказать все, сам понимаешь. –Да.
- Я тебя знаю с пеленок. Я же твой ближайший сосед, не забывай.
- Да.
- Так это ты сделал?
- Нет.
- Подняли столько шума из-за какой-то шалопутки,- не унимался Карл.- А может, она и жива. Я и жене сказал: вот увидишь, Лиза спряталась где-нибудь и потешается над нами. Она ведь такая была: исчезнуть, над людьми подшутить, это в ее духе, верно?
- Да.
- Ты же ее хорошо знал, я почему и решил, что это ты. Последнюю фразу услышала Элизабет, укладывавшая в соседней комнате кухонные полотенца в чемодан, и набросилась на гостя с руганью. Если он считает ее брата убийцей, то сам он старый маразматик и богадельня по нем плачет; и это не оправдание, что он выпил,- трезвым он вообще не бывает, свинья такая. Карлу пришлось уйти.
Снова налетел шторм, на этот раз с северо-восточным ветром. Он принес множество снега, им засыпало долины и впадины. Вокруг домов выросли сугробы.
Шумиха пошла на убыль. Лизу не нашли ни живой, ни мертвой. Зловещие надписи смыли со стен, анализ одежды не выявил ничего криминального, а газетное расследование совсем не походило на бучу, поднятую после ее бегства в Копенгаген,- одна лишь сухо написанная заметка размером с извещение о смерти.
Не прошло и нескольких дней, как и журналисты, и народ единодушно пришли к выводу, что она погибла. Если бы не те страшные надписи, победило бы мнение, что она или покончила с собой, или стала жертвой собственной глупости. И, тихо выждав еще год, чтобы прошло чуть больше отведенного законом срока, вечером в какой-нибудь неприметный четверг межсезонья на погосте рядом с серой церковью украдкой поставили бы памятник с ее именем, как спокон веков делали в память не вернувшихся с моря рыбаков. Но мешали эти надписи на стенах.
Они вселяли беспокойство. Народ разделился на два лагеря: одни считали, что Лиза сама написала это перед смертью, но скептически настроенные интеллигенты, принципиально не желающие принимать всеобщую точку зрения лишь из-за ее успокоительного удобства, настаивали на версии убийства и считали письмена на стене автографом убийцы с нездоровой психикой. Была и маленькая третья группировка - всего несколько человек, хорошо знавших Лизу; они не думали ничего. Они молча кивали, когда разговор сворачивал на эту тему, и про себя думали, что лучше не торопиться с выводами.
Юн снова чувствовал себя нормально. Элизабет уехала на несколько дней, чтобы разобраться с их новой квартирой. Он проводил послеобеденные часы на крыльце: лежал там в спальном мешке, наблюдал, как сыплются с зеленоватого зимнего неба хлопья снега, и старался все забыть.
Его навестил троюродный брат, рыбак. Сказал, что во фьорд зашла треска, и просил Юна завтра пойти с ним в море, поставить сеть-перемет на десятку: одному человеку с десяткой тросов никак не управиться, здесь нужны как минимум двое.
Нет, в море Юну не хотелось.
Но тот настаивал и не отстал, пока не услышал "да", хотя Юн согласился не всерьез, а понарошку, лишь бы его оставили в покое.
Рыбак явился снова на другой день и долго удивлялся, что Юн не пришел утром на пристань, как договорились. Юн возмущался вместе с ним.
- Вот ведь,- бормотал он, качая головой.- А мы ведь договорились!
Что на это ответить? Гость ушел.
Заглянула Марта, пожаловалась, что Нильс не выходит из дому уже несколько недель, только сидит за столом и воет.
Юн отослал ее.
- Пусть повоет, старый черт,- сказал он себе после ее ухода.- У меня заботы поважнее.
Хуже стало, когда вернулась Элизабет, нервная и как никогда прежде не уверенная в своем решении: квартира оказалась удобной, место хорошим, город интересным, все замечательно… Но ведь и у них на острове неплохо - теперь она это увидела, ее даже немного тянуло домой, по ее собственному признанию. Так что сборы нужно ускорить. Действовать! И она хотела, чтобы брат тоже подключился. Ведь это и его касается…
Юн нехотя согласился, хотя, по его наблюдениям, она уже почти все упаковала сама, включая его вещи. Ему даже пришлось, пока он хозяйничал один, достать кое-что из коробок - чистые брюки и кухонную утварь для своей безыскусной, но обстоятельной стряпни.
Он испытывал ненависть к этому месту. Не Только к моткам колючей проволоки или ржавым остовам машин, но и к тому, что любил: к Нильсову камню у моря, к рябине в саду - на ней они с Лизой еще подростками вырезали сердце, и Юн каждый день смотрел на него. Здесь было некрасиво, никакого порядка, все вещи корявые и нелепые. И что делать?
16
Юн паковал вещи.
Процесс тяжелый и болезненный, противный ходу и природе вещей. Своими руками снять со стены фотографию "Дедушка отдыхает", висевшую на своем месте всю жизнь, вырвать ее из сплетения всех обстоятельств и запихнуть в коробку. Шкатулку, привезенную отцом из Малайзии; маленькое кашпо - мама любила его, много раз перекрашивала, чтобы добиться правильного цвета, и каждый год на Рождество украшала ватой, в которую сажала новогодних гномиков… Так камень за камнем возводился мавзолей над его жизнью. Это было невыносимо.
И Юн начал таскать из дома продукты: кофе, крекеры, консервы, маргарин и прочее. К списку, с которым Элизабет ежедневно посылала его в магазин, он докупал кое-что на свои деньги и, пока сестра была в школе, тайком прятал запасы в заброшенном погребе для картофеля. Он вытаскивал из ящиков и уже упакованных коробок то старую ветровку с меховым воротником, то варежки, о которых давно забыли, то шарф и другое ненужное старье и складывал добычу в моряцкий отцовский сидор. Когда он исчезнет, весь его гардероб и все ружья окажутся дома, на месте, и это обстоятельство заставит Элизабет понять, что Юн не просто пошел поохотиться в горах, она должна будет догадаться, что брат в отчаянии, не взяв ничего из одежды, ушел на Лангеванн, утопиться.
В день исполнения его плана случилось непредвиденное: фамилия Ханса оказалась вписанной в школьное расписание на следующий учебный год.
- Он опять меня предал,- сказала Элизабет, не подумав хотя бы стряхнуть снег с шубы, прежде чем вешать ее в шкаф.- Конечно, он не уволился.
Она злилась в основном на себя - с Ханса что взять, как будто она его не знала. Но теперь, видимо, она не собиралась на ночное свидание.
- Что ты будешь делать? - спросил Юн, думая только об одном.
- Не знаю. Что я могу сделать?
- Надави на него.
- Сил моих больше нет. Он не может уйти от детей - это я хорошо понимаю. Но почему он не бросит эту чертову медичку?
На глаза ей попался стеклянный медведь - приз, который когда-то получил Юн на соревнованиях по стрельбе. Продолжая причитать, Элизабет машинально сунула его в коробку со своими вещами.
- Это мой медведь,- автоматически сказал Юн.
- Твой?
- Я его выиграл.
Как он может сейчас думать о таких мелочах?
- Ты забыл, что подарил его мне?
За эти годы он передарил сестре все, что имел, включая ружья и пластинки, только она этим не дорожила… Юн отчаянно искал выход из положения.
- Юн! - внезапно произнесла она.- Ты ведь не наделаешь никаких глупостей?
Не в первый раз она поражала его своей интуицией, но сегодня у нее в голове был один Ханс - и опасение, как бы Юн не взялся мстить предателю. Успокоить ее оказалось легче легкого.
Юн оделся, вышел из дому, сказав, что сходит за молоком, оно кончилось, а сам пошел к северному берегу - довольно долгая прогулка. Он тянул время. План менять нельзя. Прогноз погоды идеальный: ни снегопада, ни ветра, температура около нуля, как и требуется,- глухая безлунная ночь.
Вернувшись домой, Юн сказал сестре, что случайно встретил Ханса.