На гараевские миллионы я уже не рассчитывал. На прощение олигарха тем более. Текущий счет моей кредитки позволял мне безбедно просуществовать на Кубе где-то месяц. И это было огромным плюсом. Ибо за месяц я планировал взять фамилию жены и найти работу.
Возможно, я погорячился не только с желанием обзавестись крышей над головой, но и с реализацией исконного права человека на труд. Ведь даже патриотичные кубинцы ищут работу за рубежом. Все верно, иностранцу на острове следовало не искать работу, а создавать рабочие места. А что… Можно открыть небольшой ресторанчик - паладар - кормить в нем туристов и зажиточных кубинцев, а часть дома сдавать в аренду…
Перспективы рисовались довольно радужные. О том, что в Гавану по мою душу уже вылетела группа головорезов, я не имел ни малейшего представления. После моего непредусмотрительного телефонного звонка Гараев точно знал, где я скрываюсь. Он не знал только одного - где его деньги. Но этого не знал и я.
Вечер выдался темным. Ночные фонари на Кубе - редкость даже на главной площади страны "Плаза де Революсион" и асфальтированной еще при Советах "автописты". Из-за этого на главной магистральной артерии острова, связывающей развеселый Сантьяго-де-Куба на востоке с табачным Пинар-дель-Рио на западе, дорожно-транспортные происшествия случаются даже при мизерном транспортном потоке. В основном с участием туристов, в большинстве случаев российских, тех, что могут ненароком сбить велосипедиста, не удосужившегося поставить на спицы и подкрылки габаритные катафоты, или проститутку, выползшую на ночь глядя на обочину и выдающую себя за добросердечного гида.
Я свернул направо возле заправки. За мной ехал какой-то пожилой кубинец-таксист на видавшем виды поцарапанном "хюндай". Когда я припарковался на узеньком колье Кончиты в непосредственной близости от двухэтажного фисташкового дома с колониальным фронтоном, ажурной калиткой и счастливым номером 7, то понял, что водителя "хюндай" интересует тот же адрес.
Меня совсем не удивило, что в доме горел свет. Я, конечно, надеялся увидеть Юнию, но не ожидал, что эта встреча произойдет так скоро. Больше впечатлило неожиданное превращение загадочного кубинского таксиста, вышедшего из подержанного корейского автомобиля, в моего тестя - отца комсомолки, спортсменки и просто красавицы Юнии, достопочтенного дона Анхеля, благословившего наш фиктивный брак и добросердечно принявшего меня в лоно семьи с учетом моего прошлогоднего взноса в улучшение жилищных условий кубинского народа.
- Буэнос ноче, дон Анхель, - поприветствовал я родственника.
- Привет, мой дорогой сын, - поздоровался он по-русски. Язык Пушкина был освоен ветераном латиноамериканских войн и африканских локальных конфликтов на "отлично" в годы учебы в СССР. - Тебе не стоит туда заходить. Тебе незачем это видеть…
После этих слов я был просто обязан как можно быстрее попасть в дом. Интрига рождает любопытство, а любопытство отражается в вопросах, которые предполагают ответы. К чему было расспрашивать дона Анхеля о том, что можно было увидеть самому.
Войдя в дом, я не обнаружил ничего, кроме бардака, сигарных "бычков" и многочисленных пустых бутылок самого популярного кубинского пива "Буканеро фуэрто". Если бы я не услышал мужской смех на верхнем этаже, то не понял бы, почему убеленный сединами ветеран дон Анхель, компаньеро Рауля и бывший разведчик, принявший орден за интернациональную помощь никарагуанским сандинистам из рук самого Фиделя, старается не смотреть мне в глаза.
Я уже бежал наверх, чтобы убедиться в чем-нибудь плохом самолично. Без интервьюирования уважаемого мной человека, дочь которого я и пальцем не тронул. Хотя она, по-моему, была не прочь.
Да, она точно была не прочь. Уж в этом-то я убедился наверняка, когда застал прелестную сеньориту, девственную по отзывам ее родителей еще в прошлом году, за самым что ни на есть инфернальным занятием, ибо мягче секс одной кубинки с двумя канадцами разом не назовешь, а крепкие выражения утомили меня еще в России. В данных обстоятельствах мне было легче через силу изобразить надменную гримасу с брутальной улыбкой познавшего мир кабальеро, чем извлекать из себя огонь ярости ревнивого мачо.
Мое разочарование и взаправду не было беспредельным, из чего я мгновенно вывел утешительный вывод, что в принципе не любил Юнию. Мой вывод подкрепил меня во мнении, что проституция при социализме практически ничем не отличается от проституции при капитализме. Ведь зависть продуцируется не политическим строем. А человеческой сутью. Глянец манит. Легкие деньги привлекают. Блеск куртизанок завораживает. Когда женщина выбирает не тот путь, она почти всегда останавливается на панели.
Папа девушки, почетный кавалер ордена Карлоса Мануэля де Сеспедеса, напротив, был расстроен как католический орган, использованный неотесанными жрецами сантерии в качестве африканского барабана. Его сердце и впрямь билось раскатистым боем ангольской конги. Он с потупившимся взором стоял за моей спиной и горько плакал.
Голые канадцы, несколько ошарашенные внезапным появлением двух странных незнакомцев, не похожих ни на сутенеров, ни на "бандольерос", ни даже на "хинетеро" - торговцев контрафактными сигарами, от греха подальше поспешили одеться и быстро ретировались. Юния же не стала прикрываться ни перед родным отцом, ни перед фиктивным супругом. Она подошла ко мне вплотную, чтобы фыркнуть по-испански:
- Я подаю на развод! Это мой дом!
Фыркнула и шмыгнула неблагодарной кошкой мимо рыдающего отца. Смысл сказанного я понял и без перевода. Понял, потому что увидел в выражении ее глаз взгляд той самой адвокатши-мегеры, что приходила выселять меня из моей московской квартиры.
Считается, что на Кубе нет бездомных. Тогда кем становился я? Ах да, мне можно возразить тем убийственным аргументом, что я не являлся гражданином Кубы. Да, но при этом я все же был здесь бездомным. Сочтите мои доводы логичными - если бомж пребывает в другом государстве, то он не перестает считаться бездомным. Ведь ему негде жить. На родине я жить не мог, на Кубе тоже. Следовательно, мне подходил статус бомжа в квадрате…
- Я мечтал, чтобы вы с Юнией отправились в Венесуэлу. - прервал ход моего оперативного саморазрушения своим отеческим признанием дон Анхель. - Она подавала большие надежды в медицинском институте…
Она готовилась стать волонтером десятитысячного отряда кубинских врачей, что трудятся в пунктах бесплатной медицинской помощи "баррио адентро", в самых нуждающихся районах Каракаса. Раньше бедноту и на порог в больницу не пускали. После революции все изменилось…
Мы с ее мамой очень гордились успехами Юнии. Но в прошлом году, месяца через два после окончания твоего отпуска, моя супруга Брэнда умерла. Только она могла контролировать девочку…
Юния спуталась с этими черными парнями. С этими обезьянами, которые крутятся возле "Ла Пунтийи" и "Касальты". Они все дискотеки превратили в публичные дома. Даже "Кафе Контанте" на площади нашей революции… Только не подумай, что я расист. Просто я пока не встретил ни одного белого сутенера! А ведь революция дала им образование. Плевать они на него хотели! И заставили плевать мою дочь.
Она теперь и слышать не хочет о почетной и святой работе доктора в боливарианской Венесуэле. Говорит, что не поедет работать задаром в гетто Каракаса, не хочет растрачивать свою молодость на лечение нищеты. Берет пример со своих глупых подружек, алчущих лишь незаслуженного комфорта - гаванских путан. Они убедили ее, что надо зарабатывать деньги, пока она молода и красива. Три месяца назад Юния ушла из дома и превратила твой дом в "касу партикуляр" для своих бесконечных оргий с туристами…
- Вы же прекрасно знаете, дон Анхель, что этот дом мне не принадлежит. - вздохнул я, снисходительно погладив рыдающего ветерана по плечу, - А насчет Венесуэлы… Мне кажется. Это была просто мечта.
- Эта мечта могла стать для вас явью. Мой друг Альберто теперь большая шишка в Каракасе. Он не последний человек в службе безопасности президента Чавеса. Ты наверное слышал о Чавесе. Альберто помог бы не только с трудоустройством моей дочки, но и с жильем для вашей молодой семьи. Вам не пришлось бы жить в гетто. И ты мог бы работать.
- Кем, например? - уже шутя спросил я.
Дон Анхель не на шутку задумался, нахмурив революционные брови. Мне понравилось, что он прекратил плакать, сменив упадническое настроение деловитой рассудительностью.
- А чем ты собирался заниматься на Кубе? - неожиданно спросил он, теперь сверля меня взглядом бывшего разведчика, - Ведь когда ты позвонил мне из аэропорта, ты сказал, что приехал сюда навсегда.
- Я думал, что стал очень богатым человеком и что мне не придется работать. Но все обернулось не лучшим для меня образом. В Москве убили моего друга. Меня тоже ищут. А те деньги, на которые я рассчитывал, оказались миражем. Как, впрочем, все в моей жизни.
- Все не может быть миражем, - глубокомысленно изрек кубинец, - Человек, постоянно натыкаясь на мираж, настолько привыкает к иллюзии, что может пройти мимо сияния настоящих алмазов… Вот. Я почти раскрыл тебе свою тайну, но расскажу тебе о ней только после того, как ты согласишься полететь в Каракас.
- На черта мне чужие тайны и чертов Каракас? - недоумевая буркнул я.
- Меня тоже искали враги. - невозмутимо продолжал бывший разведчик. - Контрас в Никарагуа, рэйнджеры в Боливии, бойцы "Унита" в Анголе. И что? Царапина на груди лишь украсила мой торс. Она, кстати, очень нравилась покойной донье Брэнде. А насчет дома не переживай. Я знаю, сколько денег ты угрохал на его покупку. И я не позволю, чтобы человек с таким добрым сердцем, как у тебя, остался с носом. Запрет Фиделя на продажу земли и недвижимости иностранным гражданам хоть и справедлив, но не должен касаться хороших людей. Фидель и сам это понимает. Поэтому позволяет некоторым иностранцам в обход собственного закона приобретать на Кубе жилище.
- Например, Хемингуэю?
- И ему в том числе.
- Он плохо кончил.
- Не на Кубе, а когда перебрался в Штаты.
- Штаты - это хорошо.
- Тебе туда не надо…
- Откуда Вы знаете, куда мне надо?
- Тебе надо полететь в Венесуэлу.
- Зачем?
- Там пока еще есть богачи.
- Я убежал от российского олигарха вовсе не для того, чтобы искать венесуэльских толстосумов.
- В Каракасе тебе не придется ни от кого бегать. Твою безопасность гарантирует мой друг Альберто.
- Так зачем мне сдался этот чертов Каракас?…
Дон Анхель поволок меня за собой, подальше от дома, где даже стены источали запах потливой похоти. Мне показалось, что он не в себе. Но я послушно плелся за ним, индифферентно взирая на потуги моего ненастоящего тестя разбудить мое парализованное стрессом любопытство. Мне было слишком тошно, чтобы воспринимать его заговорщицкий шепот, предваряющий раскрытие какой-то наверняка нелепой тайны.
Наконец, мы пришли в небольшой дом на соседней калье. Он постучал в дверь, и ему открыла пожилая женщина.
- Только не подумай, что я развратник. - без нужды оправдывался пожилой кубинец. - Я очень любил донью Брэнду. Долорес - просто соратница. Она служила со мной в африканском контингенте… Мы съели вместе целый пуд соли.
Понимаешь, в Африке платили сущие гроши, кормили помоями… Мы просто вынуждены были выживать. Поэтому иногда совершали не совсем правильные поступки. Сам понимаешь - война… Ангола ведь всегда была лакомым кусочком для колониалистов. Там нефть. Нефть и алмазы. Алмазы, понимаешь? Четвертое место в мире по добыче алмазов. И все тринадцать районов, где их добывают - в руках Савимби, этого бандита, главаря "Унита", который заставлял четырнадцатилетних подростков убивать людей. А на деньги, вырученные от нелегальной торговли алмазами, Савимби покупал оружие…
Спешить мне было некуда. Однако я выказал свое нетерпение поглядыванием на часы, которые на самом деле тикали по московскому времени, опережая происходящее на восемь часов.
Мой несостоявшийся тесть понял намек и приступил к самой доверительной части своего признания. Пока он излагал суть своей заросшей мхом тайны, пожилая мулатка донья Долорес извлекла из скопища фарфоровых и глиняных статуэток, коими был усеян разложенный в углу афро-христианский алтарь сантерии, белую нефритовую фигурку. Дон Анхель ловко открутил головешку и высыпал на ладонь горстку… невероятно крупных алмазов.
- Вот, - завершил он свое повествование, которое, к сожалению, я совсем не слушал.
Мне потребовался еще целый час, чтобы понять, откуда взялись драгоценные камни, стоящие целое состояние, чего хочет от меня бывший кубинский разведчик и военный консультант, и почему мне надо лететь в Боливарианскую республику Венесуэлу к его старому другу и коллеге по партизанской работе по имени Альберто Корсо.
…Как выяснилось, в 70-е годы дон Анхель был направлен кубинским правительством сначала в Мозамбик военным инструктором революционной армии Фрелимо, потом в Анголу, где бился в составе интернационального контингента против бойцов "Унита" и спецподразделений армии ЮАР на границе с Намибией. Там он сдружился с героическим генералом Очоа, впоследствии расстрелянным Фиделем за нелегальную огранку алмазов и торговлю наркотиками. Именно по причине опалы прославленного генерала дон Анхель так долго держал в секрете тот факт, что за одну успешно проведенную в тылу врага, но не санкционированную высшим кубинским руководством операцию бесшабашный военачальник Очоа премировал любимца горстью увесистых драгоценных камней. Эти алмазы были лишь маленькой толикой экспроприированной собственности промышляющих на подконтрольной "Унита" территории голландских алмазодобытчиков. Продать камни на Кубе не представлялось возможным. Венесуэла - другое дело. Там куча нуворишей, которые с удовольствием обменяли бы свои боливары и доллары на то, что никогда не обесценится.
- Почему вы хотите доверить эти камни мне, по сути чужому для вас человеку? - поинтересовался я.
- Во-первых, потому что чувствую свою вину за поведение дочери, а во-вторых, ты кажешься мне хорошим человеком и у меня есть желание вернуть твои затраты на тот карточный домик, который ты построил на белом кубинском песке, и принял за неприступную крепость.
В этом дон Анхель был прав. "Карточным" в буквальном смысле было не только происхождение денег, потраченных на покупку моей кубинской резиденции. Карточным был и сам дом - его даже не требовалось разрушать, в моих мозгах он рассыпался, как только я понял, что из предполагаемого приюта для любви сделали притон для проституток.
И все же я не сдавался. Мои амплитудные колебания продолжались. До тех пор, пока молчаливая донья Долорес не произнесла слово "пасапорте". Она попросила у меня паспорт, чтобы купить билет до Каракаса. Женщина смотрела на меня с присущей добрым старухам надеждой на чудо. Одновременно она косилась краем глаза на дона Анхеля. Видно было, что в этот миг она больше боялась не моего отказа, а укора с его стороны. Ну, конечно. Между ними было нечто большее, чем отношения соратников по революционной борьбе. Она смотрела на него, наверное, так же, как партизанка Таня на легендарного Че, или как облаченная во френч Селия Санчес на своего монументального Фиделя.
Трогательность ситуации, обнажившей чувства стариков, одолела мою посттравматическую нерешительность и окончательно низвергла мое послестрессовое безразличие. Бесконечно долгие годы одинокая Долорес делила дона Анхеля с его любимой женой Брэндой, так же, как много лет делила с ним и его "драгоценную" тайну.
Она не претендовала на большее, заглушив страсть военного романа сразу по возвращении на родину. Я не знал всего этого, но именно это читалось в ее глазах, и именно это подтвердилось потом из уст единственного человека, кто знал об этой связи все, от дона Альберто из Каракаса.
Она ждала. Все это время ждала, желая своему любимому только счастья и не собираясь разрушать святые узы его счастливого брака, одновременно доказывая, что тоже может любить. Любить не хуже Брэнды. Доказывая тем, что молчала. Тем, что не нарушала его покой. Тем, что осталась одна. Она не выдала его в условиях тотальной слежки. Она хранила целое состояние со времени вывода кубинского контингента из Африки. Больше двадцати лет. Не заложив ни единого камушка, не упрекнув ни разу дона Анхеля за бездействие.
Сейчас я уже не припомню, в какой конкретно момент я проникся к ним состраданием. Мне захотелось стать волшебником для этих погрязших в перманентном суровом быту пожилых людей, у которых не было богатых родственников в эмигрантской диаспоре Майами, и жизнь которых на старости лет могла измениться кардинальным образом только благодаря усилиям малознакомого гражданина далекой, но всегда близкой кубинцам России.
Они не могли позволить себе лангустов, питаясь из-за американского эмбарго в основном конгри - незамысловатой смесью риса и фасоли. Донья Долорес уже давно была на пенсии, а работа таксиста была уже тяжеловатой для человека преклонных лет, коим был дон Анхель. А легкие деньги дочери ее отец никогда бы не принял в качестве компенсации за моральный ущерб.
Я подумал, что в своем теперешнем положении мне не стоит жеманничать. К тому же, деньги и мне бы не помешали. А здесь можно было рассчитывать на внушительный гонорар.
- Как я пронесу камни через таможенный кордон? - заговорил я о деле.
- В Гаване все устрою я, а в Каракасе - Альберто.
- Не хватало мне сесть в тюрьму в Латинской Америке! - воскликнул я.
- Твой риск будет вознагражден. Мы разделим полученные деньги на три равные доли. Одна останется в Венесуэле - у Альберто, вторая вернется ко мне на Кубу, а третья по праву будет принадлежать тебе. Согласен?
- Эти камушки потянут тысяч на сто, - определил я навскидку.
- Один посол в нашей стране озвучил в два раза большую сумму, - тяжело вздохнул дон Анхель.
- Так надо было продать камушки ему, - парировал я на незаслуженное недоверие.
- Легко сказать. Все иностранные дипломаты на особом контроле у спецслужб. Сам столько лет занимался наружкой. Лучше выручить меньше денег за большее спокойствие, чем сорвать большой куш, который потом пойдет на выкуп собственного страха. И если страх велик, то никаких денег потом не хватит. Но хуже, когда страха нет. Тогда деньги останутся, но ты ими воспользоваться не сможешь. Так вышло с генералом Очоа. Он ничего не боялся. Поэтому его расстреляли.
Перспектива расстрела у стены гаванской крепости Кастильо дель Морро меня вовсе не порадовала, но к тому моменту, как я снова засомневался, донья Долорес уже возвратилась, чтобы вернуть мне загранпаспорт. В него был вложен билет на утренний рейс. Утром я должен был лететь в Каракас…