* * *
Превосходно зная причуды своенравной речушки, которая игриво петляла среди мшаников и болот, Кондаков умел выбирать время для сброса древесины. И все же, как только начинали таять снега и признаки весны проступали всё отчетливей, им овладевали волнение и беспокойство.
Он вскакивал по ночам с постели: чудился ливень грозивший половодьем. Открыв окно, Кондаков прислушивался. На улице стояла сторожкая тишина. Хрипло, со сна кричали петухи. Днём Тимофей Тимофеевич уходил в лес и смотрел, много ли там осталось снега. Снег был еще глубокий, рыхлый, и под ним хлюпал вода.
Снетков стал уклоняться от телефонных разговоров, предоставляя это начальнику лесопункта.
- Ну тебя к шутам, - сказал он Кондакову. - Ещё неприятность тут с тобой наживешь. Поеду-ка в лес, проверю технику безопасности.
А директор опять звонил:
- В верховьях подвижка льда. В Марьине сбрасывают лес.
Кондаков даже по телефону почувствовал, как встревожен Перминов. Тимофей Тимофеевич понимал эту тревогу: на плечах директора восемь лесозаготовительных пунктов, миллион кубометров бревен в штабелях.
- Пора и тебе начинать, - советовал директор. - Брёвна со льдом унесет.
- Река тут мелководна. Будет пыж. Надо ждать воды, - ответил Кондаков.
- Да что ты твердишь: ждать, ждать… - взорвался Перминов. - Никаких пыжей не будет! Если завтра не начнешь - получишь выговор. В приказе. Будь здоров
- Это несправедливо, - возразил Кондаков и покраснел от волнения. Он хотел сказать, что сплавляет бревна больше пятнадцати лет, что ему, новому директору, работающему тут первый год, не следовало бы та наседать на подчиненных, не зная обстановки. Но трубка уже молчала. Тимофей Тимофеевич не сразу попал ушком ее на рычаг.
На другой день статистик со скорбным видом положила перед начальником лесопункта телефонограмму: директор сдержал слово.
Потом он позвонил и потребовал Снеткова. Тот и краснел и бледнел, слушая разнос. Перминов называл уполномоченного хлюпиком, либералом и приказал применить к непослушному руководителю лесопункта власть леспромхозовского представителя.
- Приказ есть приказ, - сказал Снетков. - Не зарывайся, Кондаков. Директор приказывает - он и отвечает.
- Он подстраховывается. Боится ответственности, - угрюмо отозвался Кондаков. - Ему там трудно судить о поведении реки. А за сплав мы все в ответе. И он, и я, и ты.
- А вы уверены в правильности своего решения?
- Уверен.
- Так сколько же еще ждать?
- Два дня.
- Черт знает, что ты за человек! Чугунная у тебя сила воли! Не своротишь! - Снетков вскочил, побегал по кабинету и вышел, хлопнув дверью.
Пришла Таисья Никаноровна. На ней резиновые сапоги и ватник. Голова обвязана теплой косынкой, глаза светятся довольно и весело.
Увидев на полу мокрые следы от своих сапог, она немножко смутилась.
- Чего тебе? - недружелюбно спросил Тимофей Тимофеевич.
- Мы улицу убираем. Грязи скопилось за зиму - жуть!
- Кто это "мы"?
- Неработающие жены.
- И сколько вас?
- Двадцать.
- Охота тебе браться не за свое дело!
- Почему не за своё? По улице пройти нельзя - озёра воды, грязь, хлам. Не ходишь - плаваешь. В темноте шею сломать запросто можно. Вчера вон старуха Горшкова, Сеньки-тракториста мать, брякнулась в канаву и ногу вывихнула. Калечатся люди, а вам и дела нет. Дай нам лопаты.
- Лопат нет! - отрывисто бросил Тимофей Тимофеевич.
Таисья Никаноровна удивленно смолкла. Он никогда не говорил с ней таким сердитым тоном. Она поняла, что по службе у него не всё ладно, и попятилась к двери.
- Спроси лопаты у завхоза, - уже мягче сказал он.
- Спрошу. Обед в духовке.
* * *
К концу вторых суток поздно вечером хлынул ливень. Первый весенний ливень с исступленной пляской дождя, со свирепым ветром. Уже ложась спать, Тимофей Тимофеевич услышал, как дождь настойчиво бьет в окна. Он выскочил на крыльцо: потоки воды лились с крыши, ветер брызгал в лицо. К утру Хмелевка выйдет из берегов и затопит прибрежные низины и поймы. Лес сплавлять в такое половодье нельзя - разнесет бревна по отмелям.
Кондаков встревожился: уж не упустил ли он тот единственный, желанный момент?
Дождь прошел, но на другой день ручьи не унимались: ливнем размыло снег в лесу. Тимофей Тимофеевич мрачно смотрел в окно. Снетков курил сигарету за сигаретой и, ругая ненастье, посматривал на начальника лесопункта неприязненно.
- Нынче весна с причудами, - уклончиво сказал ему Тимофей Тимофеевич.
Когда вода пошла на убыль и минул разгар ледохода, Кондаков на лодке спустился вниз по течению к Хмельниковским лугам. На них из воды показались кочки. На одной из них сидела чайка. "Откуда она взялась? - подумал Кондаков. - Так рано?"
Он решил, что пора начинать сплав.
Бригадиры и мастера ожидали его на берегу. Кондаков, разбрызгивая резиновыми сапожищами воду, подошел и распорядился:
- Нестеренко, расставляй пикеты! Одну бригаду пошли на Хмельниковские луга. Горбачев, лебедки готовы?
- Готовы, - радостно отозвался механик.
- Ефимов, ставь бригады на сброс к тем штабелям, что пониже. Ну, за дело! Не подкачать!
Последние слова прозвучали отрывисто, как команда. Помощники разошлись по своим местам. Пикетчики отправились в низовья. Лодки щетинились поднятыми торчком баграми.
- Смотрите, багров не сушить! - весело крикнул им вдогонку Тимофей Тимофеевич.
Вскоре загрохотали моторы лебёдок и тракторов, и с высоты штабелей пачки бревен посыпались вниз, вздымая тяжелые фонтаны воды.
Днем и ночью Кондаков неотлучно находился на берегу, где пылали костры, гремели механизмы и слышались возгласы рабочих. Прикорнув где-нибудь у костра на час-два, он поднимался с рассветом, ел горячую похлебку, пил пахнущий дымом крепкий чай вместе со сплавщиками и шел по берегу проверять, все ли идет как надо. К концу вторых суток сброс древесины закончился. Берег опустел. Сплавщики отправились "подчищать хвост" - сталкивать в воду бревна, застрявшие у берегов. Тимофей Тимофеевич повеселел. Теперь можно как следует пообедать дома и заодно побриться.
Он поднялся по косогору в поселок. Сапоги скользили по мокрой прошлогодней траве. Выглянуло солнце, и в кустах обрадованно защебетали, затрепыхали крыльями птицы.
Навстречу шел с полупустым рюкзаком в руке Снетков. Он еще издали широко улыбался и приветливо махал рукой.
- Ну вот и все. И ты был прав, - сказал Снетков, тряся руку начальника лесопункта от избытка чувств. - Извини: я боялся, потому и наседал на тебя. Какая-то весна такая… Взбалмошная.
- Весна особенная, верно.
- Перминов тебе благодарность объявил в приказе, а выговор отменил.
- Спасибо и на том, - буркнул Кондаков. - Ты куда?
- Мне здесь делать больше нечего. Пойду с караванкой вниз до Сельца, а там, может быть, сяду на буксир - и домой. Ну, будь здоров!
- Счастливо, - Кондаков крепко сжал своей лапищей руку инженера и дружески потрепал его по плечу.
В поселке Тимофей Тимофеевич удивился необычайной чистоте. Весь зимний хлам - обрезки досок, остатки балансов, металлический лом у мастерских, бревна у радиоузла - всё куда-то исчезло. Свежая талая земля хранила следы граблей и метелок.
"Неработающие жены", видимо, постарались, - подумал Тимофей Тимофеевич. - Молодцы! К празднику прибрали. Какое же сегодня число? Двадцать седьмое апреля. Через три дня Первомай".
"Двадцать седьмое… двадцать седьмое…" - машинально повторял Кондаков.
И вдруг он подумал, что это число - особенное, оно как-то связано с его жизнью. Но как? Он даже остановился, размышляя. "Да ведь это же день нашей свадьбы! Конечно! Тридцать лет назад мы с Тасей зарегистрировались в сельсовете!"
Кондаков мягко улыбнулся и, глядя вприщур на редких прохожих, завернул в магазин.
- Бутылку хорошего вина! - попросил он.
Продавец с усами щеточкой и плутоватыми глазами, тот самый, что "всучил" Тимофею Тимофеевичу на Восьмое марта "лежалые" духи, долго переставлял на полке бутылки и наконец извлек из угла марочный портвейн
- Массандра! - гордо сказал он и прищелкнул языком. - От новогоднего праздника осталось.
Тимофей Тимофеевич неторопливо сунул бутылку в карман широченного брезентового плаща.
- Теперь, прошу вас, подберите мне хороший подарок для жены. Только не духи!
- Что же подобрать? - задумался продавец.
- У вас были пуховые кофты.
- Пожалуйста, выбирайте.
Кофта была превосходная, любимого женой сиреневого цвета. Кондаков сунул коробку под мышку и попрощался.
Таисья Никаноровна, стоя на коленях перед топкой плиты, вздувала огонь. Она только что пришла и не успела раздеться. Тимофей Тимофеевич поставил на стол бутылку, а коробку незаметно положил на подоконник и прикрыл газетой. Огонь в топке вспыхнул и весело заплясал. Таисья Никаноровна поставила на плиту кастрюлю.
- Сейчас разогрею обед. Немного задержалась. Не сердись. В поселке мы прибирали. Такая была грязища, такая грязища! - она разделась. Коса расплелась, и волосы рассыпались по плечу.
Кондаков молча сидел у стола. Жена привела себя в порядок, надела халат, туфли и стала прежней - маленькой, опрятной, домовитой, такой, какой он привык видеть ее всегда.
- Закончили скатку? - спросила она.
- Угу.
- Все хорошо?
- Ага.
- Ты в честь этого вина и купил?
- Нет
- Так зачем купил? Ты же не пьешь. Или с горя, потому что выговор схлопотал у директора?
- Выговор - пустяки. Я дело сделал.
- Чудной ты сегодня, хоть бы разделся, умылся.
- Сейчас умоюсь.
Таисья Никаноровна накрыла стол. Тимофей Тимофеевич с трудом извлек из горлышка бутылки пробку и налил две рюмки вина.
- Ну, Дар Валдая! - сказал он торжественно. - Выпьем в честь тридцатилетия нашей свадьбы!
Рука жены дрогнула, вино чуть-чуть капнуло на стол.
- Батюшки! А я и забыла. Вот непутевая! А ты-то, ты-то как вспомнил? У тебя же совсем нет памяти. Ой!..
- Что надо - всё помню, - отозвался Тимофей Тимофеевич и, достав из-под газеты коробку с подарком, подал ее жене.
1963 г.
СТАРЫЙ ДОМ
В городе шло большое строительство, рассчитанное на много лет, и сейчас, когда оно уже минуло начальную стадию, но еще не достигло конечной, город внешне был необычайно пёстрым. Среди новых жилых массивов с пяти-, девяти- и двенадцатиэтажными домами современного типа оставались вкрапления старых построек, деревянных, с ажурной резьбой по наличникам, с "фонарями" по углам. Это были в большинстве своем одноэтажные, вросшие в землю, потемневшие от времени и непогод свидетели событий прошлого века. Почти каждый из них, предназначенный к сносу, ждал своего часа.
Старая деревянная архитектура была затейливо разнообразной, постройки сельского поморского типа соседствовали с мало похожими на них домами "немецкой" слободы, носившими отпечаток иной строительной техники. Высокие подклеты и резные крылечки мирно уживались с кирпичными фундаментами, балконами и галереями и железными островерхими крышами с полукруглыми слуховыми окнами и ветряками на шпилях.
До революции в городе было много лесозаводчиков и купцов заморского происхождения. Теперь всё это в прошлом, остались только постройки.
Город будущего уже ясно вырисовывался на местности, а остатки старого города еще хранили сухое тепло кирпичных печей. И воспоминания. Воспоминания о губернском захолустье, о политических ссыльных, чиновниках присутственных мест, купцах, мещанах и рабочем люде.
В старых домах по ночам поскрипывали рассохшиеся половицы, и казалось, что по ним бродят тени некогда живших здесь капитанов, матросов, шкиперов, лоцманов парусного флота, бойких ясноглазых поморок.
Пожилой врач Михаил Егорович Поспелов и его жена Анна Иосифовна приехали сюда из Владимира в канун Нового года в гости к брату Поспелова. Они не были в городе около тридцати лет, хотя здесь родились, выросли и провели молодые годы. Теперь им вместе было больше ста. Они неторопливо прогуливались по улицам, удивляясь происходящим в городе переменам. Всё было новым - мост через Северную Двину, здание железнодорожного вокзала из стекла и бетона, застраивающиеся кварталы, витрины магазинов с зеркальными стеклами. Они бродили тут целый день, устали, зашли поесть в кафе.
Анна Иосифовна, женщина солидная, рослая, с головой, увенчанной узлом туго заплетенных в косицы седых волос, сидя за столиком, все поглядывала на улицу.
- Что мы все ходим в центре! - сказал Михаил Егорович, когда они вышли из кафе. - Пойдем туда, где прошло наше детство. Может быть, наши дома еще сохранились? - он взял жену под руку. - Ты не очень устала?
- Не очень, - ответила жена и, хотя утомилась уже порядком, послушно свернула с проспекта.
Вскоре перед ними из вечерних сумерек стали проступать очертания старинных особнячков и флигелей с дровяными сараями во дворах.
- Вот и город нашей юности, - сказал Михаил Егорович. - Он состарился, как и мы.
Анна Иосифовна покачала головой, замедлив шаг и пристально всматриваясь в невысокие дома с прямоугольниками светящихся окон. В них кое-где уже сверкали огнями праздничные ёлки.
Вечер был теплый, шел совсем не новогодний, мелкий и липкий снег. Снег, деревянные дома, тротуары, заборы и ворота с калитками. И тишина… Удивительная, первозданная тишина.
- "Я пускаюсь по дорогам былых времен собирать увядшие цветы воспоминаний", - тихо и растроганно сказала Анна Иосифовна. - Знаешь, чьи это слова?
- Нет, - отозвался муж.
- Это Ромен Роллан. "Кола Брюньон"… Пройдем еще вперед, вон к тому двухэтажному дому.
Они подошли к нему, остановились у калитки.
- Вот этот дом тебе о чем-нибудь напомнил? - вкрадчиво спросила Анна Иосифовна, заглянув мужу в глаза. Михаил Егорович сделал попытку что-то вспомнить, сдвинул брови и собрал морщинки на лбу, от чего лицо его приняло унылое, озабоченное выражение. Потом он улыбнулся, снял с головы кроликовую шайку и, отряхнув с нее снег, снова надел ее.
- Да, напомнил, - сказал он. - Тут жили Ромашовы. Капитан Ромашов Сергей Викторович. У него была дочь Сильва, и мы к ней иногда приходили. Я слышал, что Ромашов умер. А что сталось с женой и дочерью - неизвестно…
- Жаль дядю Серёжу. Очень добрый был. А Сильву так баловал! Из-за границы ей привозил всякие штучки-сувениры. А еще что помнишь?
- Что же еще? Да, у них был кот. Бо-о-олыной, пушистый! Одно ухо ему кто-то обкусал. Он ненавидел собак. Вечерами всё сидел вот на этом столбе у ворот и подкарауливал их. Увидит собаку - кидается на нее сверху, как тигр!..
- Верно, - улыбнулась Анна Иосифовна. - Собаки решили с ним не связываться - бегали по другой стороне улицы. И это все?
- А что же еще? - Михаил Егорович опять собрал морщинки на лбу, и снова его лицо стало уныло-озабоченным.
- Жаль… Очень жаль, - отозвалась жена и носком сапога поковыряла неглубокий талый снег. - Ты же меня тут поцеловал. Первый раз! Неужто забыл? Было не очень темно, ты прижался к воротам, чтобы никто не заметил, и поцеловал… И кот тогда тоже сидел на столбе и караулил собак. Вот! - торжествующе закончила она. - Вы, мужчины, под старость забываете первые поцелуи и помните только кошек и собак. Воспоминания у вас, я бы сказала, весьма примитивны!
- Не обобщай, - снова улыбнулся муж. - Когда это было-то? Уж так давно… Вспомнила баба свой девишник! - он рассмеялся уже весело, совсем по-молодому.
- Шуточка тоже примитивная, - назидательно промолвила жена и тотчас сменила тон. - Миша, а быть может, тут и теперь живет кто-нибудь из Ромашовых? Ну, если не жена капитана тетя Вера, так, может быть, Сильва? Вот была бы встреча! Зайдем?
- Зайти можно. Только теперь многие переехали из, старых домов в новые.
- Возможно, они все же тут. Что нам мешает проверить?
По крутой деревянной лестнице они поднялись на второй этаж и вошли в длинный коридор, куда выходило несколько дверей, по числу квартир или комнат. Пахло кухней и мокрыми детскими пеленками. Пол был чисто вымыт, перед дверями постланы разношерстные половички. Привычная обстановка общего коридора в старом коммунальном доме. Из-за дверей доносились голоса, смех и возня детей. На кухне громко судачили женщины. Анна Иосифовна осмотрелась и подошла к одной из дверей, обитых клеенкой.
- Вот здесь они жили. - Она постучала. Из-за двери донеслось:
- Войдите!
Они вошли и увидели совершенно седую старушку, сидящую в кресле. Ноги у нее были укутаны пледом, на коленях лежала книга, и на раскрытые страницы падал свет настольной лампы. На кончике носа старушки, казалось, чудом удерживались очки в старомодной позолоченной оправе. На столе, кроме лампы, стояли ваза с яблоками и будильник.
- Простите, - сказала Анна Иосифовна. - Здесь живут Ромашовы?
Старушка сняла очки, внимательно посмотрела на гостей и ответила, положив книгу на стол и вставая:
- Да, здесь. Я - Ромашова Вера Петровна.
- Тетя Вера! - радостно воскликнула Поспелова. - Вы сидите, пожалуйста, не затрудняйтесь. Извините нас за неожиданное появление.
- Но кто же вы? - спросила Вера Петровна. - Уж не Аня ли?
- Да, да, - поспешно отозвалась Анна Иосифовна. - А это - мой муж Миша. Михаил Егорович Поспелов.
- Поспелов? Миша? - удивилась Ромашова. - Вот так сюрприз под Новый год!
Михаил Егорович снял шапку с лысой головы и вежливо поклонился. "Сколько же ей лет?" - подумал он.
- Как вы себя чувствуете? - спросила Анна Иосифовна.
Ромашова ответила, что чувствует себя еще довольно бодро, и тотчас добавила: "Соответственно возрасту", принесла из кухни горячий чайник и накрыла стол, расставив на нём старинные, вероятно, еще кузнецовские чашки. Она расспрашивала, откуда и надолго ли приехали Поспеловы, а потом стала рассказывать и о себе, и, конечно, вспомнила о покойном своем муже.
- Всю жизнь, понимаете, всю жизнь Сережа плавал! А я его всё ждала. Ждала, ждала… - поблёкшие голубенькие глаза ее совсем потускнели. - Приедет ненадолго - и снова в море. Мне кажется, что у меня настоящей жизни и не было, а было одно сплошное ожидание… Мы очень любили друг друга. Он так заботился обо мне. А я все переживала за него. Особенно трудно было в двадцатом году, когда Сережа ходил штурманом в Карскую экспедицию, чтобы привезти голодающим хлеб из Сибири. Моряки пошли Северным морским путем и привезли хлеб. Путь был долгим и трудным среди льдов. А мы тогда только что поженились…
Ромашова рассказывала спокойно, неторопливо, оставаясь внешне невозмутимой, как настоящая морячка, привыкшая к бесконечным ожиданиям.
Она аккуратно разливала чай по чашкам через ситечко.
Михаил Егорович слушал и осматривал обстановку в комнате. У окна - письменный стол, на нем стопка книжек, чернильница со статуэткой. На стене висел старый барометр "Анероидъ". И еще стоял в простенке между окнами комод, на нем - маленькая синтетическая ёлка, засушенные цветы в длинных вазах, а над комодом - два портрета. Михаил Егорович подошел поближе и рассмотрел их: Ромашов молодой в бушлате и мичманке и Ромашов уже в возрасте, с биноклем на груди и фуражке с белым чехлом на фоне морского пейзажа.