Патриархальный, проверенный опытом, устоявшийся быт крестьянина-единоличника. Усадьба Гашевых - тому пример.
Эти избы, эти крестьянские усадебки пережили на своем веку немало. Во время коллективизации трактора перепахали межи, разделявшие лоскутные единоличные поля, сведя их в общие массивы. Но часть пашенок осталась в первозданном виде за перелесками, за болотцами, озерами, пожнями. Трактором на них не развернуться, колхозники по-прежнему обрабатывали эти поля лошадьми.
В те годы деревня по типу построек и бытовому укладу мало чем отличалась от старой. В полеводческих бригадах возникли МТФ - молочно-товарные фермы с дворами для коров, телятники, свинарники. Каждая бригада обслуживала свою ферму, запасала для нее корма, сдавала государству молоко, мясо. Скот во дворах стоял на соломенной подстилке. Накопленный навоз разбрасывался по пашне вилами. Это называлось - "навоз метать", "навоз разбрасывать".
Колхозницы доили коров вручную, "кулаком". Смазывали вымя сливочным маслом, массировали его, и тугие струйки со звоном ударяли в оцинкованные подойники. Труд доярок был тяжелым, кроме дойки, они сами раздавали корма, носили ведрами воду, прибирали помещение. К концу дня руки немели…
В земледелии господствовала травополка, позволявшая сохранять плодородие почв с помощью чередования культур. Подсевы клевера, кормовых трав и бобовых культур обеспечивали рыхлую структуру верхнего пахотного слоя. Опасности эрозии не существовало.
До войны в деревне было сравнительно людно, хотя город и брал оттуда немало рабочих рук. Колхозы выполняли все работы в срок, как и полагалось по сельскохозяйственному календарю. Поздней осенью по первопутку крестьяне шли работать сезонно на лесозаготовки с лошадьми и санями с подсанками. Лесная промышленность тогда не имела кадровых рабочих. Весной сезонники превращались в сплавщиков, гнали лес россыпью, "молем", по рекам и возвращались в село лишь к началу полевых работ.
Война с фашистской Германией обезлюдила село, прошлась по нему, словно острой косой по лугу… Остались женщины, старики, подростки, инвалиды и немногие демобилизованные солдаты, уцелевшие в пекле войны. Эмтээсовские механизаторы обрабатывали весь посевной клин. Колхозы несли на своих плечах всю тяжесть снабжения страны продовольствием.
Государственные поставки, натуральная оплата за работы МТС, сверхплановые закупки - все это изрядно подчищало колхозные закрома, и на трудодни в оплату сельчанам оставалось лишь небольшое количество зерна, картофеля и денег. Крестьянин в ту пору жил главным образом за счет своего личного хозяйства. "Корова во дворе - достаток на столе", - гласила поговорка. Почти все имели коров, хотя с кормами было очень туго, надо было содержать общественные фермы.
Мелкие, обескровленные войной северные колхозы все же не могли давать достаточно продукции, деревня оскудевала, жила в постоянных трудах и в постоянном… безденежье, испытывая острую нехватку и рабочего люда. А надо было развивать дальше хозяйство, расширять его, механизировать, увеличивать стада, разрабатывать залежи. Колхозам такое было не по силам, и государство пошло на создание совхозов. Им стали выделяться денежные ссуды, кредиты и разнообразные машины.
Одним из таких совхозов и стал "Борок", созданный на землях трех мелких колхозов.
Лисицын пришел сюда в канун больших перемен. Многое предстояло сделать, чтобы укрепить хозяйство, поднять его на современный уровень.
2
Лиза еще не вернулась из города. После семинара она хотела побыть у матери и, по-видимому, приедет только в конце будущей недели. Степан Артемьевич заскучал. Дело вовсе не в том, что самому приходилось готовить завтрак и ужин, - с этим еще можно было мириться. В пустой квартире он почувствовал себя совершенно одиноким. Днем еще так-сяк, масса забот, деловые встречи с людьми, поездки по хозяйству, а вечером со всех сторон, изо всех углов квартиры наползала на него скука. Слова вымолвить не с кем, будто Лиза уехала насовсем и увезла с собой все, что скрашивало его личную жизнь. Теперь он особенно остро почувствовал, что любит ее сильно и жить без нее не может…
Теперь он, пожалуй, готов был сколько угодно сносить ее маленькие капризы и причуды.
"Да что это я, в самом-то деле! - рассердился он на себя. - Расслабился, разнюнился! Подумаешь - уехала ненадолго, и места не находишь. Вернется же, наберись терпения!"
Впрочем, он крепко уставал за день, и грустить в одиночестве приходилось недолго. Поужинав, отправлялся спать, а утром уже было не до меланхолии.
Если бы Лиза жила в гостинице, он непременно бы разыскал ее по телефону и перемолвился бы словечком. Но она, конечно, находится у матери, где телефона нет. Степан Артемьевич мысленно упрекал жену: "Хоть бы позвонила с почты. Уехала - и ни слуху ни духу. Будто я для нее чужой человек. Неужели все жены таковы? А может, у нее объявился там некто из старых знакомых, и она проводит с ним весело время, развлекается, а на мужа ей чихать!" Последнее предположение вызвало у него в душе некоторое смятение. В самом деле, жить в городе до двадцати двух лет, до замужества, и не иметь знакомого молодого человека - нереально. Наверняка у нее был какой-нибудь современный бородатый парень. Ну, допустим, кандидат наук, или медик, или книжный червь, историк, аспирант, или еще черт знает кто! Приехала туда, встретилась - и все забыла. Забыла, что есть Борок, есть квартира, а в ней, полупустой и неуютной, - муж. Такой длинный, нескладный, лобастый, похудевший от вечных забот о картошке, сене и молоке, да вдобавок еще и влюбленный, как Ромео. Он чуть ли не молится на свою Джульетту, а ей и горя мало.
Но почему ее мнимый любовник должен быть непременно лицом академическим и непременно бородатым? Видимо, в его воображении существовала устойчивая связь научной библиотеки, где Лиза работала прежде, с учеными мужами.
"А, чепуха все!" - Степан Артемьевич мысленно посмеивался над собой и шел спать. Спал он по-прежнему крепко, только однажды ему приснился бородатый интеллектуал, целующийся с его женой, и Степан Артемьевич, проснувшись утром, увидел, что лежит как-то странно, чуть ли не поперек кровати…
Приходил новый день, а с ним - новые заботы о кормах, посевах и трудовой дисциплине, и тоска-злодейка пряталась до вечера.
В воскресенье он с утра сходил в магазин за хлебом и, возвращаясь домой, встретил возле крыльца Чикина. Тот вежливо поздоровался, приподняв с лысой головы кепку, и сказал:
- Травы отцвели, Степан Артемьевич. Косить пора!
Сенокос в совхозе начался вчера, во всех отделениях на луга выехали механизаторы с тракторными косилками, но, Чикин, видимо, об этом еще не знал. Лисицын спросил:
- Как вы думаете, не будет дождя?
- Погода, конечно, не благоприятствует, - Чикин озабоченно глянул в облачное небо. - Однако, как я думаю, больших дождей не предвидится. А на ветру сено и без солнца подсохнет хорошо.
- Эх вы, пророк! - Лисицын снисходительно улыбнулся и, неожиданно для себя, а тем более для Чикина, предложил: - Пойдемте пить чай. Я один в доме. Потолкуем. А сенокос начался вчера, вы прозевали.
Еремей Кузьмич из вежливости стал отнекиваться, но Лисицын, обрадовавшись, что нашел собеседника, легонько потянул его за рукав:
- Да чего там! Идемте. Не стесняйтесь.
Чикин посмотрел на свои сапоги - не грязны ли, и проследовал за директором в его двухкомнатную квартиру на втором этаже. Хозяин усадил его на диван, а сам пошел на кухню ставить чайник. Когда он вернулся, Чикин сказал:
- Обстановочка у вас, товарищ директор, скромная не по чину. Но делает вам честь…
- Не понял.
- Ну, скромно живете. Ничего лишнего. Ковров нет, телевизор черно-пестрый. У других нынче стены в коврах, полы тоже. Кто к ним приходит - разуваются. А вы вот меня и разуться не заставили. Между прочим, вы ведь собираетесь ехать по туристской путевке в Санта-Крус?
- Да, а что?
- Я могу дать вам справочку о Санта-Крусах. Их несколько. Я полистал справочник на досуге и сделал выписки. - Чикин достал из кармана листок бумаги, очки, надел их и принялся читать. - Вот, послушайте. Санта-Крус в Боливии, на реке Рио-Гранде, Санта-Крус в Аргентине, у залива Баия-Гранде, Санта-Крус - остров в северной части архипелага Малых Антильских островов в Карибском море. Дальше: Санта-Крус в группе Соломоновых островов в Коралловом море, Санта-Крус-де-ла-Пальма в группе Канарских островов на острове Пальма…
- Стоп! - сказал Лисицын. - Это, кажется, искомое.
- Понятно, - отозвался Чикин. - А все-таки я для вашего сведения дочитаю, можно?
- Валяйте.
- Значит, шестой Санта-Крус-дель-Сур на Кубе, город на побережье Карибского моря. Седьмой Санта-Крус-де-Тенерифе - тоже в группе Канарских островов, на Тенерифе. Вот и восемь Святых Крестов. Есть еще девятый, но он почему-то Санта-Круз, с буквой "з" на конце. Это город в Америке, южнее Сан-Франциско. Побережье Тихого океана. А вы уверены, что путевка на остров Пальма? Рядом с ним остров Тенерифе. И на том, и на другом - по Санта-Крусу. Который из них?
- А шут его знает. Если поедем - разберемся.
- Я все же полагаю, что вас повезут на остров Тенерифе. Он больше острова Пальме. Есть справка о Тенерифе. Значит, так. - Чикин перевернул страницу и поправил очки. - У Санта-Круса на Тенерифе наиболее вместительная стоянка кораблей с отличным дном. Он полностью открыт ветрам от зюйд-оста и зюйда, но ветра эти недолговременны. Здесь мореплаватели запасаются водой из источников, расположенных в глубине острова, - она идет по трубам. Можно достать вино, свежее мясо, свиней, овец, коз, кур, маис, виноград, груши, дыни, лук, тыквы и картофель. Вино продается (лучшее тенерифское) по цене двенадцать шиллингов за пипу…
- Пипа - что такое?
- Испанская мера жидкости.
- А где вы взяли такую справку?
- У капитана Кука. Знаменитого английского мореплавателя. Справка, правда, старая, с бородой. Может, найдете поновее. Но - дарю вам.
- Спасибо за информацию. Пейте чай, - предложил Лисицын. - Может, хотите стопочку?
- Спасибо. Не употребляю. Здоровье берегу.
Степан Артемьевич получше присмотрелся к Чикину. Перед ним со спокойным достоинством сидел скромно одетый, уже старый человек, возможно уверенный в том, что прожитая жизнь дает ему право относиться ко всему окружающему с мудрой и снисходительной усмешливостью. О таких говорят: "Себе на уме". Лицо в морщинках, брови редкие, седые волосы от середины макушки. Глаза серые, тускловатые. Но порой взгляд становился острым, и Чикин щурился, как бы прицениваясь, кто чего стоит. Голос не очень громкий, в нем иногда проскальзывали жесткие нотки. Во всей натуре Чикина ощущалась какая-то не очень ярко выраженная двойственность: скромность стояла рядом с уверенной категоричностью, тихая податливость - с непреклонностью.
Лисицын знал, что деревенский люд относился к Чикину со снисходительным уважением, как обычно относятся к старикам. Он примелькался, его постоянно видели на улице, в клубе, в библиотеке, где он, надев очки, читал от передовиц до подписи редактора газеты, чтобы быть "в курсе жизни". А вечерами он неизменно дежурил на своей скамье, встречая и провожая всех, кто ни пройдет мимо, и для соседей был, наверное, прост и ясен, как спелый огурец.
Но для Лисицына, человека здесь сравнительно нового, Еремей Кузьмич был еще в некотором роде загадкой, которую предстояло разгадать. Степан Артемьевич, придерживаясь истины - корни настоящего в прошлом, не сомневался в том, что Чикин - живая история Борка, которую ему хотелось знать возможно подробнее, и потому попросил:
- Расскажите о себе, Еремей Кузьмич.
Чикин сдержанно вздохнул и неопределенно пожал плечами:
- Жизнь у меня длинная. Всякое было.
- Все по порядку и рассказывайте. Люблю слушать старших.
- Слушать или слушаться? - не без подковырки спросил Чикин.
- И слушать, и слушаться, если старшие говорят дельно, - ответил Лисицын.
- Ладно, если так, - Чикин удовлетворенно кивнул. - Интересного в моей жизни было мало. Я - самый обыкновенный работник среднего звена первых послевоенных лет. Нас в книгах еще называют районщиками… Есть в этом слове неуважение к нашему брату. Вы согласны?
- Пожалуй.
- А между прочим, - продолжал Еремей Кузьмич, - эти самые районщики в трудные времена тянули немалый воз. Это я не к тому, чтобы себе цену набить, нет. Я говорю не о себе только. - Он умолк и махнул рукой.
- О каких трудных временах вы упомянули? - поинтересовался Лисицын.
- Ну вот, к примеру, был я в здешнем колхозе председателем. Меня тогда из райкомовских инструкторов бросили на укрепление кадров…
- Бросили?
- Ну, направили, послали, если хотите. Это после войны. Я, конечно, отказываться не стал, долг не велит. Приехал, принял хозяйство. Людей не хватает, одна нероботь - бабы, старики, подростки. Лошади на конюшне - одна хромая, другая слепая, третья жеребая… Упряжь веревочная. Скотные дворы прохудились, в щели улицу видать.
В райкоме-то дело ясное: руководи знай, езди по командировкам уполномоченным, организуй, требуй, добивайся, чтобы все было в ажуре. А тут, бывало, и за плуг сам становился; из полуголодной бабенки какой пахарь? И пашет, да неглубоко, и борозду иной раз в сторону заведет. Осенью к молотилке становился, снопы на транспортер кидал, мешки с зерном грузил. Всяко приходилось. Однако, скажу вам, со всеми работами справлялись в срок. Старались все - от мала до велика. Да и требовали с нас не так, как теперь. Тогда нам давали твердые планы: государству сдать столько-то зерна, картошки, корнеплодов, льна, мяса, молока, шерсти. Что недоберешь - закупай по дворам, а сдай точно по плану. Все было как по команде, - Чикин усмехнулся. - Нам спускали план посеять столько-то и таких-то культур. Начнешь с агрономом прикидку - площадей недостает. Силенок не хватало после войны, истощались земли из-за плохой обработки, зарастали они кустами, дичали. А в райземотделе за колхозом числилось столько пашни, сколько было с его организации. И кровь с носу - всю ту пашню должен ты засеять и отчитаться перед районом. Ты объясняешь начальству: площадей не хватает. А тебе отвечают: врешь! Не должно быть такого. У нас все учтено, в вашем колхозе столько-то гектаров. И приходилось выкручиваться.
И все же сдавали государству все, что положено. Оставляли себе только на семена да в оплату трудодней. Вы вот теперь почти не сдаете хлеб, а мы сдавали. А ведь и у нас были погодные условия: зарядят дожди - никакого просвета.
- И как же вы выходили из такого положения?
- Пускали в ход овины, зерновые сушилки строили. Сушили хлеб, потом молотили.
- От нас сдачи зерна не требуют, у нас животноводческое направление.
- Животноводческое, знаю. А сколько на фермах у вас сейчас коров?
- На трех фермах шестьсот, не считая молодняка.
- Шестьсот! А в наших трех мелких колхозах держали восемьсот коров, да еще сотни две в личном пользовании колхозников. Вот и тысяча. Нынче по утрам мы за молоком-то идем в магазин. От шестисот-то коров что остается молокозаводу? Вот, Степан Артемьевич, такая арифметика. Ну, извините, я заговорился, пора домой. - Он встал, намереваясь уйти, но Лисицын удержал его:
- Посидите еще. Поговорим. Куда вам спешить?
Чикин подумал, сел и надолго умолк. Степан Артемьевич пытался его разговорить, но Еремей Кузьмич на все вопросы отвечал односложно и не очень охотно, и Степан Артемьевич тоже задумался. Мысли его опять вернулись к хозяйству. "Почему мы теперь на землях трех колхозов, мелких, слабых, держим скота меньше и почти не выращиваем зерно на продовольственные цели? Почему в старых деревеньках избы заброшены и люди уехали из родных мест - кто в Борок, а кто в город?" Он чувствовал, что дело обстоит не так просто, есть какие-то скрытые причины всего этого. Но какие?
- Значит, у вас все делалось по команде? - спросил он.
- Под командой я разумею твердую установку сверху, - тотчас отозвался Чикин, будто очнувшись от дремоты. - Нас постоянно контролировали. Ночами у нас бывали радиопереклички. Знаете, что это такое?
- Слыхал, - ответил Лисицын. - Теперь их нет, видимо, отпала необходимость.
- Вот видите! А у нас тогда все было под напряжением, как на высоковольтной линии. Ток шел - проволока дрожала… Сейчас бы такое назвали работой на износ. Но тогда с трудностями не считались. И я понимаю, нынче методы иные. На износ работать, брать кампаниями "на ура" нельзя. Надо ритмично, продуманно, а главное, спокойно, без брани. Тогда ведь и в райцентре доставалось руководителям. Секретарь райкома, бывало, трудился по двенадцать часов в сутки. Допоздна у него в кабинете горел свет. Наш брат мелкая сошка уходил с работы как обычно, в шесть вечера, а он сходит поужинает - и опять в райком. Все вечера светились окна в его кабинете. Идешь, бывало, в кино - светит, возвращаешься домой - все горит огонек в кабинете у первого. Работы хватало. И опять же могли в любой час из области позвонить. Там тоже не спали…
- А может, для примера сидели?
- Вряд ли, - Чикин покачал головой. - Петр Михайлович Прилукин, наш первый секретарь, ныне покойный, был дельный мужик, чуткий к людям, но строгий - упаси бог! Старые люди его все же добром вспоминают.
- Вы что, хотите сказать, что нынешние руководители, поскольку они вечерами не бодрствуют в кабинетах, люди не стоящие?
- Я этого не сказал. Однако у вас все по звонку. Еще и шести нет - в конторе всех как ветром сдуло. Да что в конторе! Иной раз во время уборки тоже: час подошел - шабаш. Над лугом туча пластается, вот-вот дождик хлынет, надо бы еще посгребать сенцо, но пять часов - граблевища в землю. Пусть льет хоть дождик, пусть хоть камни с неба валятся. Рабочий день кончился…
- Тут с вами нельзя не согласиться, - заметил Лисицын. - Видимо, сознательность у людей низковата.
- А почему низка сознательность? Что, люди теперь другие? Не те, что были раньше? Нет, они хорошие, наши, советские. А лень - от благополучной, сытой жизни, - вот что я вам скажу.
- Пожалуй, с этим я не соглашусь. Просто мы не научились как следует воспитывать людей, - возразил Степан Артемьевич.
- Человека нужда да трудности воспитывают получше всяких бесед. Есть поговорка: "Хочешь жить - умей вертеться". Трудности заставляют человека пошевеливаться живее. Теперь тех трудностей, что прежде были, нет, и все стали заплывать благополучным жирком. - Чикин, сказав это, взволновался до кончика носа, на котором от горячего чая выступили капельки пота.
Помолчали. С улицы донесся шум дождя. Крупные капли застучали по оцинкованному наружному подоконнику, и вскоре дождь пошел частый, сплошной сеткой. Лисицын помрачнел, Чикин вздохнул:
- Вот тебе и сенокос…
- Да, дела неважные, - Лисицын подошел к окну.
Дождик шел, однако, недолго. Когда он прекратился, выглянуло солнце, плеснуло белым пламенем в окно и спряталось. Зашумел ветер, затрепал ветки березы, что росла через дорогу от дома. Лисицын вернулся к столу.
- Вас послушать, Еремей Кузьмич, так в те времена, когда вы руководили, куры несли золотые яйца…
- Хоть и не золотые, а несли. А сейчас кур вовсе не держат.
- В конце концов, куриной проблемы теперь нет. Построены мощные птицефабрики.