Два студента ВГИКа пишут сценарий. Один владеет словом, другой знает жизнь. Этот знаток жизни, несгораемый и непотопляемый, становится главным героем повести. А также его "батя", совсем уж легендарный. Основное действие разворачивается в посёлке Пьяная Гора где-то за Полярным кругом. Байки о диких людях в экстремальных условиях.
Опубликовано в журнале Октябрь, 2009 №3
Содержание:
Глава 1. Проигрышный билет 1
Глава 2. Лебедь на болоте 10
Глава 3. Подземный Чкалов 12
Глава 4. Верх падения 16
Глава 5. Лучший конец 23
Глава 6. Характеристика на тот свет 28
Валерий ПОПОВ
Нарисуем
Глава 1. Проигрышный билет
- Вот про некоторых молодых говорят: "Уж пусть лучше пишет, чем пьет!" Но тебе я скажу так: лучше пей!
С таким напутствием я вошел в литературу. Конечно - не лучший старт. Маститый поэт (седые редкие космы струились на воротник вязаной бабьей кофты) с удивительным терпением слушал скучные, благонравные стихи, временами внезапно кивая (или просто падая в сон?) - и только при моих стихах ожил. И даже руки стал потирать: вероятно, решив сказать что-то хорошее. И сказал!.. Что - вы уже знаете! То есть - я уже "хватил шилом патоки" литературной жизни (приведенным выше эпизодом дело не ограничилось). И, уже понимая, что мучиться тут всю жизнь, решил параллельно заняться чем-то полегче - для отдыха и, как это ни парадоксально звучит, - для денег. Как говорил мой мудрый отец: "Лучший отдых - это смена работы". И я решил поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Все знали тогда, что из всех сфер (кроме криминальных) самые большие доходы в кино, и там же восторженная любовь женщин и зависть мужчин.
- Попов.
- Я.
Ежов, великий сценарист, тяжко вздыхая, смотрел на листки моего вступительного этюда, потом - на меня.
- Выглядишь моложе, чем по анкете…
- Я и есть моложе! - бодро ответил я.
- Хорошо пишешь.
Ура! Я знал, что найдется гений, который оценит меня. И нашелся. И главное - где!
- Привык, видно, первым везде быть!
Как догадался? Кроме школьной золотой медали, я ничем, вроде, себя не выдавал…
- А вокруг себя не видишь никого.
Опять прав! Что значит - гений. Но мне гениальность его, похоже, боком выходит. По длинному багровому лицу мастера стекали струи… страдал. По виду это походило на обыкновенное тяжкое похмелье, но по сути - это он переживал наши несовершенства… Конец?
Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня - правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.
- …А если заклинит, трос всегда перекусить можно - не вопрос! - сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?
- А сплести новый - два пальца…
Речь оборвалась. Я поднял голову.
"Нет, - понял я. - Здесь!"
- Хватит! - донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. - Рабочую жизнь ты знаешь… но писать тебе бог не дал. А без этого - сам понимаешь.
Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.
- А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! - вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет - вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!
Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета - потерянный день.
- Берешься?
- Да!
Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.
- Железно?
- Абсолютно.
Ежов уже по-новому поглядел на меня.
"Нет добросовестней этого Попова!" - говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна, но говорила почему-то с тяжелым вздохом.
- Вдруг откуда ни возьмись… - донеслось сверху. Это "спасенный" так прореагировал! Конечно, все, включая, я думаю, Сысоеву, знали неприличное продолжение этой присказки. Договорит? Тогда даже я не смогу ратовать за его зачисление… В этот раз пронесло - продолжения не последовало.
- Ну-ну! - произнес Ежов. От его сонного оцепенения не осталось и следа. - А не горячишься? Этого я знаю! - Он смело глянул наверх. - Хомут еще тот!
- Погодите, Валентин Иваныч, раздавать хомуты! - проскрипела Сысоева. - Товарищ Маркелов не принят!
- Ну? - обратился к непринятому товарищу Маркелову шеф. - Ты как… насчет этого? - в мою сторону кивнул.
- Нарисуем! - просипел тот.
- Вы слишком добры, Валентин Иваныч, но расхлебывать-то потом нам!
Расплывшиеся было черты Ежова вдруг обрели четкость и силу.
- Здесь пока что, Маргарита Львовна, окончательные решения принимаю я! Идите, оформляйтесь! - Он махнул опухшей ладошкой цвета свекольной ботвы. Этой рукой он написал "Балладу о солдате" и теперь ею же открывал калитку нам!
И небеса не остались безучастны - вдруг с оглушительным грохотом отхлопнулась форточка, и в пыльную душную аудиторию влетела косая завеса золотого дождя… после чего форточка так же гулко захлопнулась. Хватит пока.
Жизнь столкнула нас, как два горшка, резко поставленные в одну печь. В темный коридор мы вышли уже вместе.
- Маркелов! - довольно неприязненно произнес он. Да-а. Вечно я попадаю в истории - но эта, видимо, будет более вечная, чем все!
- Для друзей можно Пека! - внезапно смягчился он.
- Ну что? Сделаем? - С волнением я вглядывался в него.
- Хоп хны!
Это непереводимое хулиганское выражение вмещало многое, но однозначного синонима не имело. "Запросто и небрежно"? Вроде, но не совсем. Я входил в совсем незнакомое море - и остаться сухим вряд ли получится. И в то же время душило ликование: душа моя, жаждущая ноши, нашла ее!
- Что стоите? Идите на медосмотр! - пролетев мимо нас, рявкнула Сысоева. Видно, надеялась еще, что у нас будут найдены неизлечимые дефекты.
На медосмотре я его как следует и разглядел. Да-а. Типичный "парень с далекой реки": длинные трусы, косая челка, кривые ноги, смелый взгляд. Никогда у меня с такими не выходило ничего хорошего, кроме драк.
- Меня весь рудник посылал, а они тут! - Он все не мог остыть.
Обычно на это служение благословляют небеса… но рудник тоже годится.
- Ну, - вздохнул я. - Надеюсь, с твоей помощью войдем в народ?
- Мне в народ не надо входить! - прохрипел он. - Мне бы из него выйти! Стоп. - Он тормознул у туалета. - Отольем!
Раскомандовался. Не у себя на руднике! Надеюсь, у нас не будет такого уж полного слияния струй?
- Дуй, - разрешил я.
Ко мне, весь в белом, подошел синеглазый красавец Ланской, из московских "сливок". Прежде мы договаривались с ним держаться вместе. Не сложилось. Не в ту гору пошел.
- Соболезную. Но что делать? Искусство требует жертв.
Тон его меня чем-то задел. А ты, интересно, какие такие жертвы принес? Я вдруг почувствовал, что вглядываюсь в этого холодного субчика яростным взглядом Пеки. Слился?.. Но тут появился Пека - и все грубости взял на себя.
- Ну? Чего? - злобно зыркнул на Ланского.
- Чего-чего! - слегка играя и на Ланского, усмехнулся я. - Надо твой светлый образ лепить.
- Тогда пошли. Знаю тут место одно - косорыловка отличная!
- Может, и мне с вами пойти? - добродушно предложил Ланской.
- Не. Ты лишний выходишь. Лишняк! - Пека обнажил золотые зубы. Вот! Скоро и у меня будет рот полон золота! Работа, считай, началась.
Мы шли с Пекой через ВГИК тех лет… Вот сияющий крепкой лысиной Сергей Герасимов куда-то весело тащит, приобняв, миниатюрного, стеснительно улыбающегося Тарковского. Теперь и мы тут идем!
На улице мы слились с толпой, плавно текущей к пышным воротам ВДНХ. Почему мы, столь разные, одновременно оказались здесь? Москва во все времена была, по сути, павильоном для съемки фильма о великой стране. И хотя "массовка" ютилась на вокзале, чтоб утром перебраться на другой и ехать дальше, - многие, улучив часок, сдав вещи в камеру хранения, из последних сил добирались сюда, чтобы почувствовать себя наконец не толпой вокзальной, а народом великой страны!
Сперва поднималась к небу изогнутая алюминиевая стрела, траектория взлета, памятник покорителям космоса. По мере приближения росли, сияя металлом, Рабочий и Колхозница, - подавшись вперед, взметнув руки, они соединили над головами звонкий молот и острый серп. Перед многими нашими фильмами, под торжественную музыку, они разворачивались на экране. И не случайно главный "институт грез" - Всесоюзный государственный институт кинематографии - был здесь.
- Вот холуй-то стоит! - глянув на Рабочего, ощерился Пека. Резко берет! Я глядел на слившихся в едином порыве Рабочего и Колхозницу. Да, наша смычка будет трудней!
До этого, вообще-то, мной было намечено с Ланским сближаться. Прямой смысл: москвич, знатного рода, связи огромные. О последнем он вовсе не кобенясь, а даже как-то застенчиво сказал: "Кто только не бывает в доме у нас!" Побывал там и я - в тихом, респектабельном московском переулке. Фасад весь был увешан досками знаменитостей… но и живые в нем еще были. Мать его - известная балерина, правда, на пенсии - встретила нас, утомленно утопая в креслах, - руку для поцелуя, однако, вполне уверенно подала: попробуй не поцелуй. Мы прошли в его комнату… и глаза мои навеки остались там. Вот оно - место, где рождаться шедеврам! Но с этим - досадная мелочь - не получилось. Ланской читал мне заготовки сценария… и я увядал. Ну почему Бог дает все и отнимает главное? Революционер-красавец (в те времена уже можно было делать революционеров светскими красавцами) и красавец-жандарм (жандармов уже тоже можно было делать красавцами - прогресс в обществе был налицо) влюблены в красавицу-балерину… Тоска!
- Это мама твоя? - осенило меня. У меня у самого мама в Москве, нянчит сеструхину дочурку, внучку свою, - у них и остановился.
- Да, - проговорил Ланской, - она согласилась.
"Теперь, - с робостью, свойственной не-аристократам, подумал я, - хорошо бы и другие согласились".
Но оказалось, что это уже мелочи. Ланского-то как раз приняли легко. Если и были чьи-то усилия - то не его. Это у меня возникли проблемы. Так что за него я напрасно переживал.
Красавец-революционер, почему-то в Париже (а почему бы и нет?), должен грохнуть бомбой красавца-жандарма - но тот появляется у края ложи лишь тогда, когда танцует его любимая прима. И ее, стало быть, грохнуть?
- Вот подумай! - взволнованно произнес Ланской. - Я знаю, ты мастер.
Откуда он это знал? Я сам далеко не был в этом уверен. Тогда еще и не приняли меня - мы на экзамене по литературе сдружились…
Когда мы покидали его дом, в просторную прихожую из маленькой дверки вышла какая-то согбенная старуха и стала ворчать:
- Вот наследили, натопали - разуться не могли!
- Кто это? Домработница? - уже привыкая к роскоши, спросил я, когда мы вышли на лестницу.
- Да нет, домработницы у нас нет! - просто ответил он. - Это старшая мамина сестра, Клава… Помогает нам.
У метро он спросил меня:
- Может, героиню все же можно спасти?
- Не знаю. Надо подумать! - строго ответил я. Вожжи надо туго держать. И все прекрасно могло бы пойти! Тем более что меня взяли! Но как! Судьба (или душа?) распорядилась иначе.
С другим пошел!
Мы с Пекой уже покинули почему-то парадную Москву и теперь пробирались тылами - ржавые рельсы, технические строения, хлам. Тут он чувствовал себя еще увереннее, проскальзывая, как кот, то под длинным грузовым составом, то в понятную лишь ему дыру в бетонной стене. Да-а. Быстро же он переместил меня в свой мир! Я думал, мы долго будем добираться к нему, надеялся на долгую интересную дорогу… и вот - всего один лишь поворот не туда, и я весь уже в ржавчине и каком-то дерьме. Не скажу, что я не пытался "рулить". Не на такого напал! Косорыловку, причем отличного качества (судя по состоянию клиентов), мы могли получить уже не раз - но Пека высокомерно миновал эти точки. Занюханные лабазы среди потертых строений (эстетику Пеки я уже уловил), на мой взгляд, вполне соответствовали поставленной задаче - но Пека упорно стремился к чему-то своему.
- А! Сухая мандеж! - отмахивался он от очередного моего предложения. Какая ж "сухая"? Все - пластом! Но сбить его не представлялось возможным. Он шел через все наискосок к какой-то поставленной цели. И через очередной пролом в стене мы проникли, наконец, в рай… с первого взгляда, конечно, не скажешь.
- Лучшее место считается! - гордо произнес Пека. Это его "считается" доставало меня потом не раз.
Мы свесили ноги с заброшенной платформы у запасных путей… настолько запасных, что лишь избранным были доступны они! Старый узбек в засаленном халате, сидя на цистерне с крепким липким вином хирса, ковшом с длинной ручкой наливал - после чего в ковш же ссыпались деньги.
- Ну… - свели мутные стаканы.
Дальше - туман. Лишь слышал сиплый голос Пеки: "Темпо, темпо!.." Раскомандовался и тут!
Потом я услышал свои стихи… Кто исполнял? Я, видимо.
Я стал солиден, присмирел –
И вдруг услышал зов сирен.
И надо жить наоборот,
И снова плыть в водоворот!
- Отлично! - Пека сипел. Да. "Сирену" я себе подобрал еще ту! И даже "не привязался к мачте", как это сделал Одиссей, когда пожелал услыхать их сладкое пение. Моя бабушка, уже в детстве видя мою излишнюю горячность, пока еще ни на что конкретно не направленную, то есть направленную буквально на все, говорила, мягко вздыхая: "Да тебя привязывать надо". Теперь некому привязывать меня. Вскоре, размахивая стаканом, я кричал:
Я ударил диван - он меня задевал!
А потом, у пивной, я скандал затевал!
Я скандал затевал! Я тебя запивал!
Я тебя забывал, словно гвоздь забивал!
- Гениально! - мычал Пека. - Зачем только я тебе нужен, муд…к?
Он пытался размозжить голову о мощный фонарный столб, пронзивший платформу. Я выставлял между фонарем и Пекиным лбом свою слабую ладошку, пытаясь хоть немного смягчить удар, - более радикально препятствовать его планам я не мог.
- Как зовут-то ее? - бесцеремонно спросил Пека. Теперь у нас с ним не должно быть тайн! Или одну все-таки можно? Дело в том, что никакой несчастной любви у меня и в помине не было, напротив, - я был благополучно женат. Но стихи требуют отчаяния, и у меня уже откуда-то было оно… и лишь потом подтвердилось.
- Римма, - прошептал я. - Звали, - мужественно добавил.
- Ладно! - как настоящий друг, решил он. - Приезжай к нам на рудник, бабу мы тебе подберем.
Самым дорогим поделился!
После этого казалось вовсе не важным, что по платформе к нам приближались милиционеры, одетые несколько ярче обычного. Галлюцинация? К стыду своему, я не знал, что именно так выглядит элитнейшее подразделение МВД - железнодорожная милиция.
- Встать!
Пека не пошевелился. Ну и я, как он! Надеюсь, потом этот эпизод мы вычеркнем из сценария… и лучше бы не потом, а прямо сейчас. В отличие от нас, старый узбек проявил удивительную подвижность - бросил ковш в цистерну и скрылся в ней сам, захлопнувшись крышкой. Все! Полная безжизненность. Нам бы лучше тоже окаменеть… Все бы обошлось: амбал в форме, приблизившись к нам, миролюбиво сказал:
- Кыш отсюда!
- Потише! Между прочим - тут стихи читают! - заносчиво произнес Пека. Пот меня прошиб! Разволновался я больше не из-за того, что нас скрутят, скорее из-за того, что вирши мои были впервые названы стихами!
- Да это не стихи… так, заготовки, - взволнованно забормотал я, вытирая пот, словно передо мной стоял верховный литературный жрец, а не рядовой милиции. - Дорабатывать надо.
- У нас доработаешь, - все еще добродушно произнес он. - Поднимайся!
И обошлось бы без синяков.
- Пшел вон! - процедил Пека.
И понеслось!
Помню лишь: был момент, когда я был повержен и стиснут, а он, напротив, победно парил.
- Беги! - крикнул я ему. Он лишь гордо рассмеялся.
Некоторое время спустя (я бы мгновения эти вычеркнул из жизни) прогрохотал засов. Узкие сидения у самой стены, озаренные почему-то синим светом. Не то что лечь - даже сидеть можно только по стойке смирно.
- Прям как в кабинетике моем, восьмисот метров под землей! - Разглядывая это суровое, на мой взгляд, помещение, Пека умилился и даже пустил слезу. - Такого же объема, тык в тык, выемка в породе, столик стоит, стул! - Пека шумно всхлипнул, утер щеку. Лично я никакого стула и столика тут не видел, поэтому Пекина слезливость раздражала меня.
- Лампочка шахтерская, графики, чертежи. За стулом - четыре шахтерских лампочки - ж…у греть! - вздыхал так, словно кто-то насильно его от всего этого оторвал.
- Не наблюдаю тут никаких стульев, - сухо произнес я. - Все! Давай, рассказывай. Время у нас, похоже, есть.
- Так чего рассказывать?
Да. Трудный клиент.
- А ты забыл, что ли, почему мы… здесь? - чуть было, сдерживая раздражение, не закончил фразу так. Но - раздражаться еще рано, похоже. Все еще впереди. - …почему мы вместе? - закруглил фразу так.
- Так прямо здесь, что ль, рассказывать?
- А что? Плохое место?
- Не. Место нормальное.
- Ну так давай.
Глянул на дверку: не будут ли отвлекать?
- Поселок наш называется Пьяная Гора.
Название заменим.
- Как бы покачнувшись гора стоит. Вроде - подгулявши слегка. Ну и жизнь соответствует…
Даже я уже чувствую влияние горы.
- Ну край. Конец света! Доскакали, однако, наши казаки.
- Так ты еще и казак?
- А то!
Дополнительная нагрузка.
- Продолжай.
- Местные их "ласково" встретили - заруба страшная была! "Покорение Сибири Ермаком" - детская сказка! Но кордоны поставили, так и стоят, теперь только называются "воинские части".
- Понимаю.
- Ну и лагеря.
Как же без этого.
- Батя мой всю войну отлетал, сбили, с концлагеря в партизаны бежал. Вернулся - ясное дело, в лагерь! В наш. В родные места, где и детство провел…
- Стоп. Про батю не надо пока.
С батей его мы запутаемся окончательно.
- Про себя давай.
- Погодь! Я не родился еще…
С ним, гляжу, намаешься.
- Вышел батя - лишь в кочегарку взяли его, в воинской части… Боевой летчик!
Да, это несправедливо. Записал.