38
- Мир меняется, - сказал Найджел Бэтти. - Сейчас уже не семидесятые годы. Это не "Крамер против Крамера". И хотя в спорах о месте проживания ребенка закон по-прежнему стоит на стороне матери, и так будет всегда, но теперь все отчетливее видно, что далеко не всегда виноват во всем мужчина.
- Я не могу даже представить, что моего сына будет растить кто-то посторонний, - заявил я, обращаясь больше к самому себе, чем к адвокату. - Мне отвратительна мысль о том, что он будет жить в одном доме с человеком, который в нем совершенно не заинтересован. С человеком, которого интересует только мать моего ребенка.
- Этого не произойдет. Что бы она ни говорила, она бросила вас обоих. И вы проделали серьезную работу, пока сын был на вашем попечении. Неважно, что она говорит своему адвокату.
Поверить не могу, что она обвиняет меня в халатности. Если бы она вела честную игру, я бы мог уважать ее. Но от этого - от этого у меня просто кровь кипит! Вы понимаете, что я имею в виду, Найджел?
- Понимаю.
Я больше не называл адвоката мистером Бэтти. После того, как он рассказал мне свою историю, он стал для меня просто Найджелом.
…Семь лет назад он женился на француженке, которая работала в одной адвокатской конторе в Лондоне. Не прошло и года, как у них родились дочери-близняшки. Но когда два года назад их брак дал трещину, его жена - его бывшая жена - решила вернуться во Францию. И с одобрения Апелляционного суда получила разрешение вывезти дочерей из страны. С тех пор Найджел Бэтти их не видел.
- Мои дети потеряли отца и, несомненно, со временем возненавидят мать, - печально сказал он, - благодаря какому-то болвану судье, который считает, что мать - единственная, кого стоит принимать во внимание. В моем случае нет ничего необычного: масса отцов утрачивает связь со своими детьми, потому что женщины, на которых они когда-то женились, хотят наказать их.
Я сочувственно поддакивал. Был поздний вечер, и уборщицы шаркали швабрами по его пустому офису в Вэст-Энде. Адвокат сидел на уголке своего стола и смотрел на транспортную пробку на площади.
Разумеется, было бы лучше, если бы мои дети остались с обоими родителями. Но для решения этой задачи потребуется идти на определенные компромиссы. Однако в спорах о проживании ребенка не бывает компромиссов. И они не имеют никакого отношения к благу ребенка. Должны иметь, но не имеют.
Он снял очки и потер глаза.
- Хотя закон старается сделать получение решения о совместном проживании с ребенком как можно менее болезненным, подобные споры заканчиваются победой одного из родителей и поражением другого. Это неизбежно. Проигрывает обычно мужчина. Но - и это появилось только за последние двадцать лет - не всегда. И мы можем выиграть это дело. Мы заслужили победу.
- Но она любит его.
- Что?
- Джина любит Пэта. Я знаю, что она его очень любит.
Найджел принялся перекладывать на столе какие-то бумажки. Видимо, моя реплика привела его в замешательство.
- Я не уверен, что для нас это имеет какое-либо значение, - признался он.
* * *
Я наблюдал за ними из окна. Распахнулась передняя дверца "Ауди", и со стороны пассажирского сиденья возникла Джина. Затем она выпустила Пэта из задней двери (Пэт успел сказать мне, что Ричард установил детский замок), а затем, присев на корточки, чтобы они стали одного роста, крепко обняла сына, прижав его белокурую голову к своему плечу, стараясь продлить последние секунды общения с ним, перед тем как вернуть сына мне.
Джина задержалась у двери машины. Мы теперь с ней не разговаривали, но она подождала, пока я выйду, и только потом села в машину. И когда я увидел, как Пэт с сияющими глазами бежит по дорожке к нашей двери, я понял, что он имеет право на материнскую ласку, как и все дети в этом мире.
* * *
Он играл в игрушки на полу в своей комнате.
- Пэт!
- Да?
- Ты знаешь, что у нас с мамочкой сейчас не самые хорошие отношения.
- Вы друг с другом не разговариваете.
- Это потому, что у нас сейчас серьезный спор. Он молча шлепнул фигуркой Люка Скайуокера о борт "Миллениум Фалькона". Я сел на пол рядом с ним. Он шлепнул еще раз и еще.
- Мы оба тебя очень любим. Ты же это знаешь, правда?
Он ничего не ответил.
- Пэт!
- Думаю, да.
- И мы оба хотим, чтобы ты жил с нами. Где бы ты предпочел жить? У меня?
- Да.
- Или у мамочки?
- Да.
- У обоих сразу нельзя. Ты же это понимаешь, правда? У обоих сразу нельзя. Больше нельзя.
Он потянулся ко мне, и я крепко обнял его.
- Это трудно, правда, милый?
- Трудно.
- Вот об этом мы и спорим. Я хочу, чтобы ты остался здесь. А мамочка хочет, чтобы ты жил с ней. С ней и с Ричардом.
- Да, но как же мои вещи?
- Что?
- Мои вещи. Все мои вещи здесь. Если я буду жить у них, как же быть с моими вещами?
- Здесь нет никакой проблемы, милый. Мы можем перевезти твои вещи. Не беспокойся об этом. Важно решить, где ты будешь жить. Я хочу, чтобы ты остался здесь.
Он взглянул на меня снизу вверх. Глазами Джины.
- Почему?
- Потому что так будет правильно, - сказал я и, пока я это произносил, усомнился, так ли это на самом деле.
Я изменился за последние шесть месяцев - за те месяцы, что в одиночку воспитывал Пэта. Ток-шоу с Эмоном Фишем было лишь способом зарабатывать деньги, а не доказать мою ценность себе самому и всем остальным. Работа больше не была для меня центром Вселенной. Им всегда являлся мой мальчик.
Когда я испытывал гордость, или страх, или удивление, или что-нибудь еще, напоминавшее мне, что я жив, это случалось не из-за каких-то событий на студии. Это происходило тогда, когда Пэт научился завязывать шнурки, или когда его обидели в школе, или когда он говорил или делал что-то такое, из-за чего меня переполняла любовь, и я думал: мой сын - как раз и есть самый чудесный мальчик на свете. Если бы он уехал, я почувствовал бы, что потерял все.
- Я просто хочу, чтобы тебе было лучше, - сказал я и впервые спросил себя: лучше кому - ему или мне?
* * *
- Мы с твоим папой видели ее в "Палладиуме", когда ей было восемнадцать лет, - сказала мама. - Ее называли "девушка из Тигровой бухты".
Мамины голубые глаза расширились от возбуждения - почему я никогда раньше не замечал, какие они голубые? В сумерках "Альберт-Холла" глаза моей мамы светились, как драгоценные камни на витрине "Тиффани".
Хотя по большей части родители проводили вечера дома, примерно раз в полгода они выбирались в театр или на концерт: Тони Беннет в "Ройял-Фестивал-Холле", ремейк "Оклахомы" или "Людей и кукол" в "Уэст-Энде"… И вот теперь, чтобы не нарушать традицию, я привез маму на концерт в "Альберт-Холл". Ее всегдашняя любимица - "девушка из Тигровой бухты".
- Ширли Бэсси! - восхищенно произнесла моя мама.
В детстве меня несколько раз вытаскивали на концерты Ширли Бэсси, пока я был еще слишком мал, чтобы этому воспротивиться. К тому же в те годы ее публика была далеко не такой странной, как та, что встретила нас в "Альберт-Холле".
Невозможно красивые молодые люди в маленьких тюбетейках, с выщипанными бровями выискивали свои места среди невозмутимых пожилых пар из Хоум-Каунтиз: мужчин, одетых в традициях сельского клуба, и женщин с той жесткой прической а-ля Мегги Тэтчер, какой щеголяет поколение моей мамы, когда выходит в свет.
- Никогда не думал, что старушка Ширли так популярна у геев, - заметил я. - Наверное, это можно понять: мальчикам нравится сочетание блеска шоу-бизнеса с личной трагедией. Она Джуди Гарланд нашего времени.
- У геев? - в замешательстве переспросила мама. - У каких геев?
Я показал рукой на молодых людей в одежде от Версаче, которая так резко выделялась на фоне шерсти и полиэстера пожилых пригородных пар.
- Все вокруг тебя, мама.
И, как будто по сигналу, молодой человек, сидящий рядом с мамой, похожий на манекенщика и слишком красивый, чтобы быть гетеросексуалом, встал под звуки вступления к фильму "Бриллианты вечны" и пронзительно крикнул:
- Мы любим тебя, Ширли! Ты восхитительна!
- Ну, он-то уж точно не гей, - шепнула мама мне на ухо. И я понял: она говорит мне это совершенно искренне.
Я засмеялся, обнял ее и поцеловал в щеку. Она восхищенно подалась вперед, когда Ширли Бэсси появилась на самом верху лестницы на сцене: вечернее платье певицы сверкало, как в сказке, руки были изящно вскинуты вверх.
- Как это у тебя получается, мама?
- Что получается?
- Как тебе удается держаться после того, как ты потеряла папу? Ведь ты прожила с ним всю жизнь. Я не могу себе представить, как тебе удается заполнять такую огромную пустоту.
- Ну, со всем этим, конечно, не справиться. С этим никогда не справишься. Я тоскую по нему Мне одиноко. Иногда страшно. И я по-прежнему не выключаю ночью свет.
Она посмотрела на меня. Ширли Бэсси плавно подошла к краю сцены, где ее встретили шквалом аплодисментов и дождем из букетов. Да, она была нашей Джуди Гарланд.
- Но я должна была научиться отпускать, - сказала мама. - Это ведь обязательная часть, не правда ли?
- Часть чего?
Часть того, что называется "любить кого-то". По-настоящему любить. Если кого-то любишь, то не воспринимаешь его как простое продолжение самой себя. Ты любишь его не за то, что в нем есть для тебя.
И мама снова повернулась к сцене. В темноте "Альберт-Холла" я увидел, что ее голубые глаза сверкают от слез.
- Любить означает понять, когда нужно отпустить, - сказала она мне.
39
- Да вы с ума сошли! - возмутился Найджел Бэтти. - Вы готовы добровольно отказаться от своего собственного ребенка? Просто так взять и отдать его своей бывшей жене, вместо того чтобы, черт побери, разгромить ее?! За что ей такой подарок, скажите на милость?! А ведь она только этого и добивается, чтоб ее…
- Я делаю это не ради нее. Я поступаю так ради него.
- Вы представляете, сколько мужчин мечтают оказаться на вашем месте? Вы знаете, сколько мужчин приходят в этот офис, плачущих взрослых мужчин, черт бы их побрал, Гарри, готовых отдать все на свете, чтобы оставить ребенка себе? А вы просто отказываетесь от него.
Нет, я не отказываюсь от него. Но я знаю, как ему нравится, когда он с Джиной, хотя он старается не показывать этого. Он думает, что меня это расстроит, что это будет предательством с его стороны или чем-нибудь в этом роде. И либо у них снова наладится связь, какая всегда бывает у матери и ребенка, либо Джина станет для него только компаньонкой для воскресных развлечений. Я замечаю, что до этого уже недалеко.
- А кто в этом виноват?
- Я знаю, что разочаровал вас, Найджел. Но я думаю только о том, как будет лучше моему мальчику.
- Вы считаете, она подумала о нем, когда уходила? Разве она думала о нем, когда ехала на такси в "Хитроу"?
- Не знаю. Я просто считаю, что ребенку нужны двое родителей. Даже ребенку, родители которого разведены. Вернее, в особенности, как раз такому ребенку. Я делаю все, чтобы это получилось.
- А тот мужчина, с которым она живет? Этот Ричард… Вы о нем ничего не знаете. Вас радует перспектива отдать сына ему?
- Я Пэта никому не отдаю. Он - мой сын и навсегда останется моим сыном. Я его отец и навсегда останусь его отцом. Но я должен признать, что Джина умеет выбирать мужчин.
- Если бы вы спросили меня, то я ответил бы, что она предпочитает чудаковатых типов. Вы же прекрасно знаете, что произойдет дальше, разве нет? Вы станете "папой на выходные", будете сидеть по воскресеньям в пиццерии и ломать голову над тем, что бы еще сказать этому незнакомому человечку, который когда-то был вашим ребенком.
- У нас с Пэтом никогда такого не будет.
- Не зарекайтесь.
- Я не говорю, что это то, к чему я стремился. Но как же вы не видите? Мы портим себе жизнь снова и снова, а по счетам платят наши дети. Мы завязываем новые отношения, всегда начиная все сначала, всегда думая, что у нас есть еще один шанс все исправить, а расплачиваются за это дети от распавшихся браков. У них - моего сына, ваших дочерей и миллионов им подобных - появляются раны, которые не заживут никогда. Необходимо прекратить это. - Я беспомощно пожал плечами, понимая, что внушаю ему отвращение. - Я не знаю, Найджел. Я просто стараюсь быть хорошим отцом.
- Отдавая сына в чужие руки.
- У меня такое ощущение, что это и есть как раз то немногое, что я могу сделать для него.
* * *
- Смотри, как это будет, - объяснил я Пэту. - Ты можешь оставить здесь сколько угодно своих вещей. Твоя комната навсегда останется твоей комнатой. Никто ее не будет трогать. И ты можешь вернуться, как только захочешь. На день, на ночь или навсегда.
- Навсегда? - переспросил Пэт, толкая свой "Колокольчик" рядом со мной.
- Ты будешь жить с мамой. Но никто не заставляет тебя жить там. Мы оба будем о тебе заботиться. И мы оба хотим, чтобы ты был счастлив.
- Вы больше не ссоритесь?
- Мы пытаемся перестать ссориться. Потому что мы оба очень тебя любим и оба хотим, чтобы тебе было как можно лучше. Я не хочу сказать, что мы никогда больше не будем ссориться, но мы стараемся.
- Вы опять любите друг друга?
- Нет, милый. Это время в нашей жизни уже позади. Но мы оба любим тебя.
- А где я буду спать у мамочки?
- Она для тебя приготовит новую комнату. Там будет классно: ты сможешь разбросать свои игрушки по всей комнате, включить хип-хоп, свести всех соседей с ума.
- А мою старую комнату никто не будет трогать?
- Никто.
- Даже ты?
- Даже я.
Мы пришли в парк. Перед нами лежала асфальтированная дорога, огибающая озеро. Пэт любил кататься здесь на своем "Колокольчике", срываясь с места на такой скорости, что лебеди испуганно взлетали при его приближении. Но теперь он даже не попытался сесть на велосипед.
- Мне нравится так, как сейчас, - сказал он, и от этого у меня чуть не разорвалось сердце. - Мне нравится так.
- Мне тоже, - сказал я. - Мне нравится готовить тебе завтрак по утрам. И мне нравится, когда после обеда все твои игрушки разбросаны по полу.
И мне нравится, когда мы приносим домой китайскую еду или пиццу и вместе смотрим фильм, лежа на диване. И мне нравится вместе ходить в парк. Все это мне очень нравится.
- Мне тоже. Мне тоже нравится.
- И мы будем продолжать так делать, ладно? Нас никто не заставит перестать. Это никогда не кончится. Даже тогда, когда ты станешь совсем большим мальчиком. Хотя тогда, наверное, ты уже будешь встречаться со своими друзьями и оставишь старенького папу в покое.
- Никогда в жизни!
- Но ты постарайся как следует, ладно? Я имею в виду жить с мамочкой. Потому что она тебя очень любит, и я знаю, что ты ее тоже любишь. Это хорошо. Я рад, что вы любите друг друга. И хотя мне грустно, что ты уезжаешь, на этом ничего не заканчивается. Ты сможешь вернуться, как только захочешь. Так что постарайся быть счастлив с мамочкой. Ладно?
- Ладно.
- И… Пэт…
- Что?
- Я горжусь тем, что ты мой сын.
Он бросил велосипед и потянулся ко мне на руки, прижался ко мне лицом, и меня захлестнуло что-то, что казалось самой его сущностью. Я щекой чувствовал мягкую и непослушную копну его волос, его невозможно гладкую кожу, его запах - вернее, смесь запахов грязи и сладостей. "Мой прекрасный мальчик!" - думал я, ощущая на губах соль его слез.
Я хотел сказать что-то еще, но не мог найти слов. Я хотел сказать, что это не самое лучшее решение, и я это, конечно, понимаю. Но если учитывать, как все повернулось, это, вероятно, лучшее, что мы могли сделать. Совершенного решения нашей проблемы быть не может. Потому что единственное, что совершенно в моей жизни, - это ты.
Мой прекрасный мальчик.
Мой прекрасный мальчик.
Мой прекрасный мальчик.
* * *
Джина отвела Пэта в его новую комнату, а я стоял посреди их квартиры с коробкой игрушек в руках, чувствуя себя таким потерянным, как никогда в жизни.
- Давайте я возьму это, - сказал Ричард.
Я отдал ему коробку, и он водрузил ее на стол.
Мы неловко улыбнулись друг другу. Он оказался не таким, как я ожидал: более скромным, мягким, менее наглым, чем я представлял себе.
- Для Джины это великий день, - сказал он.
- Это великий день для нас всех, - ответил я.
- Разумеется, - быстро согласился он, - но Джина… вы же знаете, она по гороскопу - Весы. Дом, семья для нее - прежде всего.
- Да, это верно.
Он был не совсем таким, как я ожидал. Но это, разумеется, не означало, что он не был старым хреном.
- А что Пэт? - спросил он. - Какой у него знак?
- "Пожалуйста-уберите-в-моей-комнате", - попытался отшутиться я.
Джина вышла из новой комнаты Пэта и улыбнулась мне.
- Спасибо, что помог ему переехать.
- Не за что.
- И спасибо за все, - сказала она, и на секунду я узнал в ней ту Джину, которая любила меня. - Я понимаю, как много он для тебя значит.
- Любить означает понять, когда нужно отпустить - напомнил я.