Громкий стук в дверь немного удивил Гарри, так как он настрого запрещал соседям будить себя утром, но после повторного стука в усиленном варианте Наркизов решил откликнуться. Он задал вопрос о личности посетителя, ему громко и веско ответили. Гарри зевнул, перевернулся на другой бок и послал высокую комиссию…намного дальше того места, куда все бы они желали попасть. За дверью было опешено. Однако Ответственный студент быстро пришел в себя и приказал выломать дверь, что даже по роскомресповским законам смотрелось явным беззаконием. Опкин сбегал за инструментом, и дело завертелось; особенно старался гадкий Чумкин, который, едва увидев создателя, почуял в нем классового врага. Поняв, что встречи с комиссией не избегнуть, Гарри встал с кровати, накинул халат и сам отпахнул заветную дверцу, которая уже едва держалась.
С криком "Й-я!" Чумкин, невысокий паутинисто-седоватый хлопец, влетел в комнату и больно треснулся о стоявший посреди стол с недопитой "Пшеничной" и недоеденной с вечера закуской. При этом он больно задел и не успевшего увернуться Гарри. Раздосадованный создатель, мало обратив внимания на остальных, жестко пнул Егорушку под зад и выругался. Чумкин немедленно полез в драку, надеясь на Попкина– Опкина. Но тут вмешалось начальство, немедленно пристыдившее Чумкина:
– Егор, ты что! Не нужно…
– А че он, вредитель! – Чумкин, однако, тут же успокоился. – Запиши-ка Наркизова на выселение.
– Погоди, Чумкин! Попозже, – Ответстудент вытащил блокнотик и, посмотрев туда, повернулся к Гарри. – Наркизов Гарри Владимирович?
– Лучше смотри в блокнот, засранец! – еще не успевший прийти в себя создатель напяливал штаны и тихо ругался.
– А ну-ка без грубостей! – Ответственный покраснел, так как заметил невольную улыбку Шерстовой, красавицы ФЛ-фака.
– Я буду жаловаться на ваши действия Ректору, а не поможет – в суд! – отметил Гарри, надевая тапочки.
– Мы действуем согласно предписанию декана Якова Васильевича Титоренко и с ведома Коменданта общежития, – гордо пояснил Ответственный.
– Что с ним говорить! – грозно вякнул Чумкин. – На выселение его…
– Я пожалуюсь на всех, – успокоил создатель Ответстудента и комиссию.
– Это ваше право, – заметил Ответстудент. – Хуже будет только вам! Вы проспали одну пару, ночью явно пили водку…
– Посмотрим еще, кому хуже будет, – буркнул создатель, внимательно глядя на покрасневшую от его взгляда Шерстову. Члены комиссии в ответ немного повыли. – Собаки…
– Вы, Гарри, перевелись к нам учиться или? – брякнула Люсиль, девушка среднего роста со светлыми волосами.
– Нет, дрочиться! – срифмовал Наркизов.
– Понятно, – Ответственный вяло улыбнулся. – Впрочем, это ваши личные проблемы… Мы же, на первый раз, делаем Вам официальное предупреждение о недостойности поведения! О ситуации будет доложено лично декану Титоренко и коменданту общежития. Посмотрим…
– А за что это? – изумился Гарри. – Вы врываетесь ко мне, как враги, а я что же терпеть должен?
– Да за прогулы, господи! – Шерстова подскочила к создателю и ткнула ему в лицо своей очаровательной ручкой с золотыми часиками. – Посмотри!
– Я вообще-то бабью рук не целую! – не понял ее жеста создатель.
– Прекрати хамить, хам! – пискнул немного поизмятый Чумкин.
– Заткни хайло, Егорка! – повернулся к нему Гарри. – Но у тебя, киска, так и быть, поцелую… – он смял девичью лапку и поднес ее к губам. Шерстова взвизгнула от боли.
– Наркизов, не устраивайте балаган! – рявкнул Ответстудент. – Шерстова просто показывает вам время.
– Обрати внимание: время третьей пары! – уточнила Люсиль, с интересом рассматривая своего одногруппника.
– Учиться нужно! – неожиданно изрек безмолвствовавший прежде Опкин. Попкин тут же синхронно кивнул ему.
– Собирайтесь, Наркизов! Вы должны…
– Я должен тебе только одно, – отметил создатель.
– Обурел ты, Гарри, в корягу! – резюмировала Доберманова. Ответственный сильно побледнел, чувствуя себя весьма неуютно:
– Не думайте, Наркизов, что ваше поведение сойдет Вам с рук! Вам придется еще сильно покаяться. Пошли!
Члены комиссии гуськом потянулись за Ответстудентом, Люсиль немного покрутила пальцем у виска, а Чумкин даже погрозил создателю на прощанье кулачком. Только парочка Попкин-Опкин чему-то радостно улыбнулась: они терпеть не могли этой паскудной работы.
– Ты, зайка, можешь и остаться! – удержал создатель Шерстову за руку.
– Да ты с ума сошел! – Шерстова с трудом освободилась от его цепкой руки и последней вылетела из комнаты.
Гарри со стуком прихлопнул за комиссией дверь. Потом, едва сдерживаясь от бешенства, с трудом подошел к столу и хлопнул недопитый стакан с водкой. Комедия закончилась.
2. Наркизов в Юнике
25 октября года нашего повествования Гарри Наркизов уверенно входил в вестибюль зачуханного трехэтажного здания, где размещался столь знаменитый в уездном Городе Университет. Бывшее здание средней прогимназии, по велению мэра Города Леонида Сергеича Тазкова, быстро приспособили под вуз, выпнув оттуда школьников в неизвестном направлении. По этому поводу Смотрительница учебных заведений Анна Васильевна Поддубина выдержала крутую схватку с ректором Протуховым, но сила столичного Мнения решила дело, и Поддубина едва удержалась на месте. Студенты часто острили по поводу здания, где они обучались, но все же "школу" сию любили и иногда посещали, особенно после походов Высоких комиссий.
Гарри быстро разделся, сбросив шинель на руки первокурсницы, дежурившей в гардеробе, и, причесавшись у зеркала, направился на третий этаж, где размещался ФЛ-фак. На первом и втором ютились физики-химики; экономисты и историки вместе с университетским начальством располагались в другом здании, примыкавшем к данному, выстроенному совсем недавно. На третьем этаже царило оживление: факфиловцы были самыми любопытными студиозусами: сказывалось влияние мировой литературы, Гомера, Вольтера там или самого Жан-Жака… Зачитываясь античными классиками, многие студенты ФЛ-фака скоро приходили к эпикурейству и уже не отдалялись от него до окончания заведения. Потом они становились учителями или работниками администраций, потихоньку серели, тупели и забывали все то, чему поклонялись в юности. Такова жизнь… Но сегодня – оживление было налицо.
Студенты и студентки, модно одетые, с модными прическами и модными сумочками, суетились тут и там, подобно не могущим найти своей помойки мухам. Аудитории вечно путала Маринка Брулина, озабоченная больше личными делами и "втыкавшая" пары, куда ей заблагорассудится. Причиною ее не увольнения была, с одной стороны, поддержка Титоренко, а с другой – родственная связь с деканом Рабфака Гадюшиной Викторией Николаевной, дальней родственницы самого Хапова, проректора Юника по хозяйственным делам. Преподаватели, гордые своей причастностью к единственному вузу городка, гордо прохаживались по коридору, храня на лице отсутствующее в принципе достоинство. Кое– где по-тихому курили, хотя за курение в неположенном месте полагался небольшой штраф и нудное замечание. Жизнь, одним словом, цвела.
Появление Наркизова несколько потревожило сие цветение. Тут же отыскав Чумкина, Гарри отвесил ему пару словесных оплеух, причем Егорка даже не пробовал возражать. Затем создатель разыскал круговцев (на третьем курсе учились Лассаль, Шутягин и Мачилов, Думов был на втором, Тассов – на выпускном курсе) и хорошенько отчитал их за бездеятельность. Проходившие студиозусы и преподаватели с изумлением взирали на нового студента, так быстро "нашедшего себя" в заведении. Мачилов осторожно намекнул на то, что произошло с Наркизовым в Общем Доме, Гарри велел ему приткнуться и дал тычка в бок. Наконец, грянул очередной звонок: круговцы, как крысы, разбежались по своим аудиториям.
Держа за плечо Вову Мачилова, создатель вплыл в аудиторию за номером 301, где должна была состояться лекция профессора Оподельдока Ивановича Заревича, специалиста по Роскомресповскому народному творчеству. Следом за Гарри важно вошли Шутягин и Лассаль… Забравшись в самый конец аудитории, Гарри рассадил банду и уселся сам. Заметив бойкие взгляды окрест сидящих девушек, создатель улыбнулся и поклонился им. Некоторые в ответ просияли, а Люсиль послала Гарри какую-то записку. Наркизов повертел в руке это послание и велел его выбросить, не читая. Мачилов тут же исполнил указание создателя. Опоздав на пять минут, в помещение неторопливой походкой втащился Заревич, невысокий лысоватый старичок с калмыцкими глазками в затемненных очках, глава кафедры роскомресповской литературы, личный друг великого и ужасного Шупкина.
Студенты вздохнули, но зашуршали конспектами, зная подловатый характер Оподельдока, спрашивавшего на экзаменах исключительно по собственным баламутным лекциям. Пробившись в профессора из самых низов губернии, Заревич к своим шестидесяти трем годам превратился в ярого ретрограда и душил в Юнике все, что еще мог задушить. Поддержка Шупкина сказывалась, и очень не любивший Оподельдока Протухов только и мог констатировать невысокий уровень преподавания Заревича, надеясь, что когда-нибудь мысль о заслуженном пенсионе перетянет желание профессора поганить своим присутствием кафедру. Декан Титоренко, впрочем, Заревича поддерживал, так как вместе они очень умело обделывали нехитрые земные делишки, явно предпочитая их проблемам вузовского образования. Ряд преподавателей кафедры, находясь в прямой зависимости от расположения Иваныча, трусливо поддакивали ему на всяческих заседаниях и выпивонах, а за глаза – честили, как могли.
Единственным реальным достижением Заревича была дружба с Иваном Евгеньевичем Шупкиным, который какое-то время работал под началом Заревича в местной школе и сохранил о нем неплохие воспоминания. Этот факт биографии Оподельдока знала в Юнике каждая собака, ибо к месту и не к месту маразматик сообщал его "урби ет орби". Причем всякий раз намеком прибавлялось, что, быть может, без дружбы с Заревичем Иван Шупкин и не перешагнул бы границы данного городка, что только дружеская поддержка Оподельдока и двинула могучий талант к вершине роскомресповской литературы! Студенты зевали на лекциях Заревича, но охотно верили в причастность старика к величию Иоанна, так как это возвышало и их самих, сдававших Оподельдоку бесконечные экзамены, отчеты и зачеты. Вот и сейчас, сосчитав присутствовавших студентов и занеся их количество в какой-то блокнотик, профессор Заревич с трудом оседлал высокую кафедру и бессовестно предался воспоминаниям о своих с Шупкиным прогулках и умных при этом беседах.
– Итак, товарищи… М-да! Однажды, беспечно гуляя по нашей городской аллее имени Проморгавших Дело Идиотов, размышляя о судьбе нашей великой державы, которая… М-да! Так вот, гуляя по аллее каких-то Идиотов и беседуя о… О чем бишь я рёк? Рёк – это древнерусское слово и оно означает "возвышенно сказал"… М-да… О чем я говорил?
– О Шупкине! – торовато подсказал кто-то с места.
– Ах да! – Заревич поймал ускользавшую мысль. – Вдруг я увидел неторопливо идущего по аллее идиота, тьфу! по аллее Идиотов… о чем бишь я? Да-да! именно – идущего гения российской словесности Ивана Евгеньича Шупкина: для меня тогда просто Ваню…
– Ха-ха! – раздалось вдруг в тихой аудитории. – Щупкин какой-то! Вот уж фамилия! Еще бы Щупов…
– Кто это? Кто сказал? – студенты оглядывались назад, где сидел Гарри со товарищи. – Как он посмел… – Круговцы тоже оторопели.
– Кто смеет смеяться над Иоанном Шупкиным? – начал, но не кончил Заревич. Аудитория замерла. – Кто это?
– Это я, старик, – спокойно сказал Гарри с места.
– Кто я? Фамилия? – Заревич, нацепив очки, стал вглядываться в задние ряды.
– Это Наркизов из ФЛ-325,– бойко настучал с места студент Рабосимов.
– Какой такой Нарписов? Я не помню такого студента! – Заревич начинал беспокоиться, опасаясь подвоха.
– Я здесь, старик! – Гарри встал и даже вышел в проход зала.
– Вот он какой? – удивился Заревич. – Извольте обращаться ко мне по имени-отчеству!
– По какому отчеству? – поинтересовался создатель. Моча и Шут растерянно переглянулись.
– Как! Вы не знаете?! – профессор опешил. – Ну, знаете: он не знает!
– Сами ничего не знаете! – бодро ответствовал на вражескую вылазку Гарри. – Болтаете какую-то нелепицу! Щуповы какие-то…
– Оподельдок Иваныч! – тихо шипел создателю Славик. – Зовут его Оподельдок Иваныч…
Как? – отнесся к Лассалю Наркизов. – Оподельдок Подтелкович? – В зале засмеялись, скандал начинал всех забавлять.
– Прекратить! – не выдержал Чумкин. – Наркизов, прекрати! ОХРу вызовем!
– Как? – Заревич, задохнувшись от обиды, соскочил с кафедры и сронил свои японские очки. – Непонятно, какой такой Нарписов, да еще…
– Известно, тот самый! – пояснил создатель.
– Какой тот самый? – взвился Заревич. – Отчислить за прогулы, и все! Так оскорбить заслуженного профессора…
– Какой ты заслуженный? Кто тебя знает, – буркнул Наркизов больше для своих круговцев, но Заревич его услышал.
– Вон отсюда, Нарписов, вон!
– Не хамите, профессор, – создатель, впрочем, пожал плечами и уверенно направился к выходу.
– Покиньте аудиторию немедленно! А не то…
– А что не то? – притормозил было Гарри.
– Не то… я сам уйду, – сбавил накал Заревич, все еще не могший прийти в себя.
– Прощай, Иван Оподельдокович! Возможно, мы скоро встретимся, – Наркизов открыл дверь аудитории.
– На мои лекции больше не ходите, – взвизгнул Заревич.
– Слава те, господи! – создатель вышел, громко хлопнув дверьми.
Инцидент вызвал оживленные споры. Не смущаясь профессора, студенты дискутировали вопрос, сколько дней продержится в вузе этот Наркизов. Знаменитый поэт-морданист Фавн Подзипа, присутствовавший в аудитории, уже строчил свое новое произведение "Опущенный профессор", не приняв участие в беседах. Шерстова торопливо нашептывала что-то на ушко своей подруге Ане Васильчиковой, которая появилась в Юнике так же недавно. Доберманова издали грозила Лассалю, хотя он был совершенно ни при чем здесь. Активисты Чумкин и Гадисимов составляли план доноса на Гарри для ректора Титоренко. Под шумок и говорок Шутягин и Мачилов осторожно выползли в коридор, но Наркизова там не обнаружили.
– Он что, пьяный был? – пришедший в себя Заревич обратился к студентам. Те неохотно заглохли. – Я вас спрашиваю?
– Он не был пьян! – заверил его Чумкин. – Он враг страны и народа…
– Да, Чумкин? А кто староста его группы?
– Видите, Оподельдок… – Люсиль встала и начала объясняться.
– Та, что я вижу! – ожил Заревич. – И это есть верная младокрасоловка Доберманова! Девушка, которую я всегда ставил в пример. И это она…
– Я же только староста! – защищалась Люсиль. – И потом, этот…
– Молчать! – взвыл опущенный профессор, вспомнив былую эпоху, когда свободолюбивых студентов можно было легко пересаживать с университетских скамей на несколько иные… Ту эпоху, которая и сделала из глуповатого мальчишки из соседнего поселка Нижние Портки известного и заслуженного в пределах Пронской губернии человека… Ту эпоху, которая уже уходила, но еще цеплялась такими погаными, как Оподельдок, корешками… – Ты, Доберманова, распустила свою группу, вот что!
– Он болен! – вдруг ляпнул с места хитроумный Лассаль. – Я вчера Наркизова в поликлинике видел.
– Не волнуйтесь, Оподельдок Иваныч! У Гарри не все дома, – добавила Шерстова. Многие студенты повернулись к ней, чтоб лишний раз взглянуть на красавицу третьего курса.
– Да? – смилостивился вдруг Заревич. – Ладно уж, Вашу мать… Но Якову Васильевичу я доложу. И вы, Доберманова, напишите… что-нибудь!
– Мы лекцию слушать хотим, – вякнул с места редактор студенческого журнала "Рыжий пар", прозаик Виктор Плиев, которому часто приходилось мирить интересы морданистов, пачкавших своими творениями страницы университетского журнала, с мнением университетского Начальства, которое не всегда одобряла всякие там "манифесты свободного духа" и стишата в духе Ронсара и раннего Маяковского. – Лекцию, Оподельдок Иваныч!
– Лекцию! – Заревичу, впрочем, стало приятно. – Лекцию вам, сукиным…
Конец первой полпары получился скомканным. Вместо разговора о прибаутках, которые Заревич за лето успел выведать у народа, Оподельдок ударился в рассуждения о былых годах Большого Пути роскомресповского плебса. Студенты слушали с видом некоторой оппозиции, но в принципе им было все "сугубо фиолетово" (Плиев). Прогремевший звонок не дал Заревичу досказать свою мысль о главном… Студенты потянулись курить, а девчата, ясен бубен, остались перемалывать произошедшее.
Весть о выходке Наркизова разлетелась по Юнику моментально, сказалось и поэтическое вдохновение поэта Фавна Подзипы. Декан Титоренко лично бегал по коридору в поисках создателя, но успеха не имел… Вместе с Наркизовым куда-то пропали Шут с Мочей. Закончилось еще полпары. Оголодавшие успели пообедать в юниковской столовой, славящейся своей скверной пищей и относительной дешевизной: студентка Дудышкина даже уверяла, что поела как-то здесь "по полному" на 17 копеек. Известие, впрочем, недостаточно проверенное. Подходило время третьей пары, в группе ФЛ-325 это была практика по русской литературе 19 века, преподавателя Тууса В.В.
Когда представителя группы подошли аудитории 309, где и должна была состояться означенная практика, они узрели нечто невообразимое. Ничуть не напуганный произошедшим Гарри стоял, облокотившись о дверь, и бойко разговаривал с Виктором Владимировичем Туусом. При этом и следа почтения студента к преподавателю не наблюдалось!
– Ты, Витек, не говори так, не надо… – бодро увещевал молодого ассистента с черной шевелюрой длинных волос и с черненькими же усиками Наркизов. – Если уж на то пошло, Чехов не был уже таким… – Заметив одногруппников, Гарри остановился. – А вот, кстати, и моя группка!
Факфиловцы не знали, что и сказать. Мало того, что они были знакомы с Туусом не первый год (несколько месяцев Виктор Владимыч даже был их куратором), но они и охотно слушали его любопытные лекции и весьма уважали за внешний облик европейца… Неженатый и перспективный Туус особенное впечатление производил на девушек ФЛ-325, а его отношения с одной из студенток группы даже стали в свое время причиной освобождения Виктора от обязанностей куратора и тихого скандала на кафедре литературы, который впрочем завершился благополучно. Всего этого Гарри знать не мог, так как с Туусом познакомился десять минут назад и принял его за студента-второкурсника, вернувшегося с какой-то скучной научной конференции с участием "старых филопердунов". Как не пытался Туус снять эту ситуацию с нарушением иерархии, у него ничего не выходило. И такой конфуз…
– Здрасте, Виктор Владимыч! – ляпнула Доберманова, ошарашенно смотря на Наркизова.
– Здравствуйте, Люся, – кивнул ей Туус.
– Ты че, Люсиль, это ж Витя– студент! – удивился обращению создатель. Девушки группы шумно загудели.
– Я, это, товарищ Гарри… – Туус покраснел и поставил себя в еще более глупое положение. – Я, эээ, демократия и все такое, но…
– Виктор… – Шерстова сделала паузу, – Владимирович! Вы имели несчастье узнать главного хама курса – Наркизова…
– А ты, девочка, не хами! – поморщился Гарри. – Почему хама?