* * *
Андрюха - Андрей Михалыч Рудакин - с некоторых пор, с каких точно, не вспомнить, напрочь перестал осознавать себя Андрюхой. И верно ведь. Сколько можно! Уже полста с гаком, а все, кому не лень, одно и то же: Андрюха да Андрюха! Сергей Иваныч - вот что значит умный человек - первый почувствовал, и однажды вроде бы невсерьез обратился как положено, по имени-отчеству, а потом уже и никак по-другому не обращался. И ведь сразу все изменилось в отношениях. Не то чтобы на равных - какое уж там равнение, вчерашний дачник-сосед, как на крылышках, возносился над людишками, и сверху ему людишки виделись, надо понимать, совсем иначе, чем когда они на одной линеечке мордой к морде. Потому и в суждениях стал, с одной стороны, как бы аккуратнее, то есть без поспешных суждений по первому впечатлению, как это бывает у немудрых людей, дескать, тот вон дурак, а тот вон вообще урод… А с другой стороны, если судил про людей, то именно как бы сверху, - сверху-то, знать, люди кучками видятся и вместе со всякими обстоятельствами, которых, может, и сами не понимают, потому что на одной линеечке находятся, и кто-то, кто над ними по судьбе да по ловкости ума вознесся, тот им эти их обстоятельства запросто указать может: так и так, мол, бараны вы этакие, не в ту сторону дороги настроили, в той стороне полный бесполезняк вашему пыхтению, и нечего землю копытом рыть, а самое время оглядеться да приглядеться, да умных людей послушать, что скажут да посоветуют.
Когда брата Саньку судили за поножовщину, Андрюха приехал на суд. Сперва в район заехал с Сергеем Иванычем повидаться да послушать, что про Санькину судьбу скажет. У Сергея Иваныча уже и контора своя, офис называется. Так себе, комнатенка в райисполкоме, надвое поделенная. В первой деваха расфуфыренная, как секретарша, значит, а во второй он сам. Обстановочка бедноватенькая… Сказал о том вскользь. Тот только головой покачал. Скромность украшает человека, ответил. И Андрюха, конечно, понял, что туфта, что так надо для пользы дела, чтоб какое нынешнее начальство завидью не ушиблось, когда б на шикарство глазом укололось. А так - сидит себе человечек с парой телефонов у казенного стола, а на столе пара бумажек да графин с водой. Да еще новшество нынешнее - компьютер. Говорят, без него теперь никакие серьезные дела не делаются. Все правильно.
Саньке, говорит, повезло. Мало того, что адвокат обязательно от червонца ототрет его, тут, оказывается, еще и амнистия на носу, на днях в Москве депутаты проголосовали. Так что через полгода быть Саньке на свободе. Другое дело, что пустой он человек, что ни в коем случае нельзя ему большие деньги на руки давать, - душой он не приспособлен для больших денег. Для больших денег душа должна быть тренированная, чтоб дых не захватывало.
- Люди, - говорит Сергей Иваныч, - в отношении к деньгам на два типа делятся. Одни, чтоб их так или иначе поиметь, а поимев, тут же оприходовать. Не прибыль, заметь, получить, а как бы покончить с их существованием. То есть были деньги - стали вещи. По-человечьи, если хочешь, даже по-христиански - очень верный подход. Не хрена бумажки в культ превращать. Такие люди, скажу тебе, с правильным характером… Ну как, положим, стол, за каким сидим и беседу ведем, - он на четырех ножках, и пятая ему ни на фига. Это, я тебе скажу, дорогой Андрей Михалыч, так сказать, тактическое отношение ко всеобщему эквиваленту, то есть к деньгам…
Но есть, понимаешь ли, еще и стратегическое отношение. Что есть деньги, так сказать, в организме государственном? Кровь! Что по всем сосудам течет и тем самым мускулы наращивает, и весь организм этаким образом регулирует, чтобы каждый орган свое дело исполнял и другому органу палки в колеса не всовывал. И тут-то, братец, у каждого свое понимание. У одного такое понимание, что государство - это вообще пережиток, отстойник ненужный, и потому самое время выкачать из него всю кровинушку и распределить с пользой дела для общемирового прогресса. А как Россия из века страна непутевая, то, как говорится, сам Бог велел использовать ее в мировых целях: откачать-отсосать в пробирочки, а как до общих судорог дело дойдет, куда надо для мировой пользы вспрыснуть и приобщить ко всемирной кровеносной системе, а лишнее нехай отсохнет да отвалится. Такая вот стратегия есть, все ее понимают, кому надо, да помалкивают, знай только пробирочки накапливают в забугорных холодильниках.
Великие, скажу тебе, люди к этой стратегии пристегнуты. Мы с тобой - мелочь пузатая. Нам про то даже знать-то опасно, не только что рылом суваться. Наше с тобой дело какое: делать вид, что чурки мы безмозглые, щипачи несчастные, наше дело - крохи с чужого стола собирать. А вот когда наберем этих крох полны карманы, тогда и заявимся, как положено. Какое вот у меня на данный текущий момент делишко? Да пустячок. Кирпичный наш заводик по ветру пустить, что, честно скажу, уже на мази, а затем прибрать его к рукам со всеми нынешними законами в соответствии. И никак иначе. Все по закону…
Или вот раскручиваю я сейчас одного оболтуса, немалые, скажу, монеты в него, обормота, вкладываю. Но железно знаю, окупится. Тем более что это дело, так сказать, по культурной линии во славу района нашего задрипанного.
- Так это, - всунулся Андрюха, - может, самое время деньжата эти дармовые в ход пустить, чего им в погребе залеживаться…
- Не спеши. Лежат себе - жрать не просят. Критические моменты не исключены, для них и придержим. Но, впрочем, смотри, твоя зелень, а мой совет…
Разговор мужики вели в доме за пустым столом. Жена уж который раз сувалась, чтоб стол накрыть да перекусить, как положено по-людски. Андрюха только рычал на нее, что не к месту, что разговор серьезный. А тут вдруг сам подошел к холодильнику, достал бутылку водки початую, а из посудного шкафа один стакан. На ходу налил, на ходу выпил, не морщась, как воду, и к столу уже не подсел, а остался за спиной Сергея Иваныча - тот тревожно шеей закрутил.
- Сам выпил, вам не предлагаю, - очень даже серьезно говорил Андрюха. - Если по совести, ненавижу я своего братана Саньку! Аж страшно подумать, с самого мальцовства ненавижу за всякие его выпендрежи. И деньги эти закровленные, они, я это знаю, его рук дело… Ну не в том смысле… Для него все штучки происходят, что не по правилам. Не понимаете?
Андрюха пододвинул стул к Сергею Иванычу, сел врастопырь.
- У меня в жизни все по правилам. Ну то есть, если помидор посадил, огурец на том месте ни в жись не вырастет. А у Саньки может. И если такое, то обязательно к худу для всех. Хотите знать, кто он, мой братан? Зудоносец он, вот кто. Я, может, в надобности за него и жизнь положу, но это только по братанству, как положено.
А все потому, что батяня наш его по пьянке сделал. Разве можно детей по пьянке делать? Дополз батяня до спящей мамани и проснуться ей толком не дал - минута, и Санька уже там. А это дело такое, сам знаешь, не глаз - не проморгается. А батяня уже и храпит по-свинячьи. Знаю, не поверите, а ночами снится, что зелень эта проклятая тоже иногда в погребе по-свинячьи храпит. Потому и говорю, не пустить ли ее в дело, да чтоб подальше от деревни…
Сергей Иваныч хохотал, на стуле рискованно раскачивался - ножка-то одна с подломом…
- По твоей теории, милый ты мой человек, у нас пол-Расеюшки - сплошные недоделки. А все не так. У нас пол-России - люди задумчивые, и это, я скажу, очень даже дефектное состояние, особенно в такие времена, как наши. Но такую штуку скажу тебе еще: ты мне нравишься, потому что хозяйственный. Но и он, братец твой, мне тоже нравится. А почему? А потому, что бесхозяйственный и вообще беспутный. Только он не мой человек и для нас с тобой, вот тут ты прав, - опасный. Но засиделся. Значит, договорились, домишко мой пристроишь. Не скупись, но и не продешеви. Но в этом деле ты сам с усам. Брата жди в гости этак через годик. Подумаем, как его пристроить. Некоторые люди с виду вовсе беспутные, а как начальничком его сделаешь хотя б над двумя душами, ей-богу, преображаются. Из кожи лезут. Может, таков. Я со временем землицами вашими займусь, все одно ведь пропадают. Ты это, кстати, имей в виду. Приглядывай да присматривай. Как где какой чистый развальчик нарисуется, тут же меня и вспомни.
Только стал замечать с некоторых пор Андрей Михалыч Рудакин, Андрюха то есть, что после каждого нового разговора с бывшим соседом Сергеем Иванычем душа словно настроем меняется: до разговора был один настрой, а после - другой, какой хуже, какой лучше, в толк не взять, только перемены эти тревожили Андрюху, потому что любил и ценил в себе постоянность, - в ней была уверенность… А уверенность - это что? Это когда нет нужды каждый шаг или слово каждое обдумывать, то есть как бы притормаживать в жизни, хуже нет этого самого торможения, потому что не просто знал, но и верил, что с какого-то момента время жизни начинает ускоряться. Минуты, часы, дни - все вроде бы, как и прежде. Только спрессовка другая: минут, их будто вообще больше нет, от часов счет начинается, и при том один час другой будто бы заглатывает, отчего и день короче, и жизнь сама, словно дождевая вода в бочке, то ли истекает по щелям, то ли иссякает, и не по обычному закону, но по беззаконию или по другому закону, который объявляется над человеком, как только он за серединную длинноту жизни перешагнет. Не сам придумал, все старики так говорят. А верить им начал, когда сам почувствовал, что не та уже скорость жизненного истечения и у него самого, потому и со всякими делами спешить надо. Еще потому, что у стариков, которые уже без дела, если к ним прислушаться, одна забота - жизнь за штаны придерживать, будто она вообще вприпрыжку…
Стал ошибки допускать, каких раньше бы ни за что… Нанял на днях двух бомжей, парней-лоботрясов из бывших колхозников, чтоб обкосили болотце, что в низинке за задами его огородов. С кормами-то напряга, как ферму колхозную ликвидировали - ни купить, ни украсть. А самому уже сколь нужно не накосить, времени в обрез… Нанял. Взялись вроде бы дружно, заплатить-то обещал нормально, слову его верили. Обкосить - пол-дела. Просушить надо и в копешки просушенное сметать, да рубероидом накрыть, когда вдруг не дождик обычный, а ливень, - бывает же.
Сам в те дни развозил на своем "каблучке" молоко да сметану по бандитским притонам, что развелись-расстроились в районе под видом всяких спортклубов. Брали безотказно, платили повыше рыночной - выгодно. К вечеру третьего дня пришли охламоны. "Порядок, хозяин, - говорят, - дело сделано, гони монету". Знакомые парни-то, хотел тут же и рассчитаться, да для порядку решил все же, как говорится, принять работу. Пошли. Смотрит Андрюха - что-то не так с копешками. Больно аккуратны, как матрешки без голов. Шибко приземисты да пухловаты. Сунул руку в одну по локоть, и аж в глазах потемнело. Что утворили, недоделки! После ночного дождичка мокрую траву заскирдовали, сверху сухой позакидали…
Вот как стояли все рядом, который слева стоял - правой в рожу, а левой - тому, что напротив оказался, прямо по соплям! С ног поднялись да на него с приемчиками всякими. А что приемчики ихние недоученные против рудакинской ярости - измочалил обоих. В итоге все трое в кровище, что кулаки, что рожи. Но сам-то на ногах, а эти - хоть "скорую" вызывай. А на душе-то тошней тошного! Как плохо в школе ни учился, но запомнил же про помещиков сволочных, что своих крепостных работяг пороли за провинности по хозяйству. И вот сам… А сам кто? Работяга из работяг… Ну до того противно…
Под-за плечи оттащил обоих до дому, обмыл… Добро, жены не было… Пластырем рожи позалепил, деньги обещанные по карманам им рассовал, как отошли, упоил еще… Орущих песни матерщинные позатолкал в "каблучок" и отвез в Селюнино, откуда будто бы они родом, хотя домов своих указать не смогли. На скамью, что напротив бывшего магазина, выкинул…
Назад домой летел, над машиной измываясь, но и злобу и досаду сбил-таки с души, и уже совсем потемну раскидал копешки по новой на просушку, хотя к ночи да к утренней росе - напрасное дело…
Чтоб нынче жену-богомолку в упор не видеть, похватал из холодильника жратвы кой-какой, водки полстакана хлопнул и постелил себе в бане матрац да простынь, да покрывало легонькое - душновата банька, даже если нетопленая. Зато комаров нет, не любит комарье банные запахи.
Лежал и думал о людях вообще. Вообще о людях ничего хорошего не думалось, потому что - ну где они, люди-то? Во-первых, везде разные вроде бы. Те, что в телевизоре, они все как бы ненастоящие. Можно включить, можно выключить - без разницы для жизни. Те, что вокруг, то есть в деревне, и если дачники не в счет, так то ж пьянь одна безглазастая. В район приедешь, вроде бы и суетятся все, а для чего суетятся, как нынешнюю жизнь понимают, как ее пользовать хотят, не спросишь. Не скажут. Раньше, при советской власти, и спрашивать не надо было - все жили одинаково, с одинаковым смыслом, потому что законы все были понятны: вот тот - не трожь - чапается, а этот только для понту, можно начхать… Каждый все знал, и знание другого понимал и в виду имел.
Теперь же у всякого, кто при уме, свое знание, и оно в невидимости для других, как для босых ног еж в темноте. Но то, что все для всех разом тайны стали, в том для каждого шанс есть, если настырность не потеряна, потому что коли ни про кого ничего не знаешь, то можно и не считаться ни с кем и переть, пока лоб в лоб не столкнешься. И тут уж как повезет…
С этой последней думой так вдруг залихорадило душу, что, не будь дело к ночи, вскочил бы и куда-то пошел, что-то делать начал, чего и в уме прежде не было… Такой азарт к жизни откуда-то вылупился, и придумки одна другой хлеще, как раскрутиться на всю катушку, на полную, чтоб более ни минуты без пользы… Кулаки так сжались сами по себе, что костяшки защелкали…
О жене своей вспомнил со злобой и, как был в одних трусах, спрыгнул с полка - и в дом. А жена, волосы свои еще почти и не седые распустив по пояс, руки на коленях сложив, в домашнем платьице сидит перед выключенным телевизором. Не вздрогнула и головы не повернула, когда ворвался, хлопнув дверью. Подошел, чуть склонился над ней, сказал ехидливо:
- Чо это ты перед ящиком? Перед иконкой положено, да с шепотками про всякие божественные штучки…
Не шелохнулась и будто бы даже губ не разжимала.
- Плохой человек.
Андрюха оторопел.
- Это кто плохой? Я?
- Если б хороший, тогда где дети-то наши? Нету. Игорек вон деньги прислал, а там, где для письма на бумажке, - пусто. Будто чужим долги раздает. А Наташка и вообще… Все ты.
- Я? Чего это я? - у Андрюхи вдруг голос в хрипоте увяз.
- Известно чего. Они ж с мальства для тебя не детьми были, а батраками. Вот и возненавидели все твои заботы. А я-то что страдаю? Где жись-то? А мне по закону положено с внуками… Тебе что! Тебе трактор милей всего. В тебе тракторного больше человечьего. Ушла б от тебя… Да куда уходить? Кому нужна разве? Не-а. Никому. Только тебе, чтоб по хозяйству.
- Ни хрена себе! - изумился Андрюха. - Разговорилась… Это ж, поди, тот самый поп твой косматый настрой подает! Не иначе! Ну его счастье, что поп.
Повернулась к нему, глаза подняла. Когда замуж брал, одни только глаза и были… Правда, не по красоте брал, а по домашности, и в том не ошибся. Кто еще из местных мужиков мог похвастаться такой бабой, чтоб столько лет дых в дых, без всяких там претензий и капризов? Да, видать, всему пределы есть…
- Про батюшку ты зря… Если б дорожку к церкви не нашла, ты б меня каким-нибудь утречком нашел в сарае на веревочке.
Так она говорила - спокойно, серьезно… Мурашки…
- Да ты что, мать, совсем охренела, такое бормочешь? И про детей… Я их чему научил? Вкалывать - вот чему! Разуй глаза, многих знаешь, кто б, как наши, из грязи в князи? Сыночек вон по заграницам шастает. А Наташка не за каким-нибудь охламоном замужем - за крепким, со всеми понятиями. А если б, как ты… Времена-то какие? Сучарные! Ну елозились бы у твоего подола, парень спился бы, а девка? Да им нынче одно спасение - юлой крутиться, и подальше от нас, у нас же тут сплошь гниль одна… Понимать надо, дура ты старая, вымирает народишко, который был. Теперь другой нарождается, и мозги у него другие, и правила, чтоб выживать. Раз уж бегаешь в свою церковь, баб там поспрошай, кто как живет, тогда и остудишься слегка. Нынче либо вкалывать, как мы с тобой, либо гнить и вонять. Лично я вонять не согласен. Такой уж я есть! А дети… Да погоди еще. Обернутся они на нас, так думаю. Может… тогда и обернутся, когда увидят да поймут, что и мы в своем болоте по-пустому не квакаем…
Сказал про болото… Потом еще что-то говорил недолго, а в мозгах уже напрочь одно - болото!
И утром первым делом в подпол к тайничку, заклепку деревянную выковырнул, пакет с зелеными деньгами за пазуху и в баньку. Там закрылся на щеколду, вывалил долларушки из пакета, отобрал, что поновее, несколько двадцаток да пятидесяток, их - в кармашек с пуговкой, остальные посовал обратно в пакет как попало, завязал пакет узлом, почти бегом назад, домой, в подпол, запрятал, заклепку забил кулаком, землей присыпал.
А к девяти уже подкатывал на "каблучке" к бывшему сельсовету. Название у местной власти другое, а бабы в нем все те же. Вреднущие бабы. Всех давно по три раза перекупил, а ведь не дали осенью взять в аренду клок колхозом давно заброшенной земли, что почти вплотную к деревне, а к его дому особо, потому что дом с краю. Уперлись грудасто-задастые и ни в какую, бумагу под нос совали, что сверху спущена. По той бумаге хай земля буераком зарастет, а не трожь, потому что в паях числится, а за кем числится, тому она на хрен не нужна…
Теперь же дело особое. Болото, оно чисто бесхозное. Неделей раньше ходил-топтался там, елку подыскивал под косу, чтоб пряменькая да ровненькая… Не нашел, но зато убедился, еще никаких таких мыслей в голове не имея, что болото нетопкое, полметра трясинки, а ниже глина - чистая твердь. Потому сосенки да елки хорошо растут, хотя ввысь отчего-то не тянутся, кривятся да ветвями вьются.
У бывших сельсоветчиц от подозрения у кого зенки на лоб, у кого вприщур. Болото! Это что ж ты такое задумал, сукин сын, - у каждой вопрос.
- Бизнес, бабоньки! Бизнес, красавицы! - отвечал. - Буду лягушек разводить для французов. А то не слыхали, что французы лягушек жрут за милу душу?
И самодельные конвертики под их папочки аккуратненько засовывал. Одна образованная нашлась, говорит, что, мол, жрут, да не всяких, а особой породы.
- А то не знаю, - ухмылялся Андрюха, - на развод пару сотен закуплю, в другой год сколь будет, а?
Мог бы и не хитрить, честно сказать, что пруд намерен выкопать да карпов разводить на продажу - уже пошла такая мода, только до ихних мест не дошла. Но побоялся - перехватит кто из самих начальствующих идею, они, начальствующие, нынче сами до всякого бизнеса шибко охочи стали. Сидит себе скромненько на бюджетных рубликах иной мужичишка или иная бабенка, а сынок или дочка под их приглядом такой бизнес крутит под боком, что только ахнешь…
Горд был Андрей Михалыч, Андрюха то есть, что самостоятельно дело проворачивает. Без содействия, значит, своего соседа. Но и не обманывался шибко-то. Помнили или имели в виду толстозадые "сельсоветчицы", что с некоторых пор у "рудакинского кулака" - так за глаза дразнили, знал о том - сильная рука в районе. Но все равно кочевряжились из принципа, морды морщили, толстыми пальцами бумажки перебирая будто бы по делу.