Не доведя мысль до конца, он опустил в жидкость правую ногу, поводил ею в надежде нащупать твердое… переступил, опустившись на одну ступеньку… А когда стало по пояс, зажал нос пальцами правой руки и без раздумий нырнул.
Я ахнул.
И все ахнули: оказалось, народу собралось прилично - стеснились у туалета.
Поверхность успокоилась было, как вдруг ее гладь расколола фыркающая голова Джин-Толика.
- На восемнадцать! - гаркнул он, хлопая руками и совершая круги.
Витюша, порывшись в разверстом портфеле, торопливо подал требуемый ключ.
Джин-Толик снова канул… и снова вынырнул.
- На двадцать два! - гулко и с хлюпаньем прозвучало следующее требование.
Витюша поспешно исполнил приказ, и Джин-Толик опять погрузился.
Теперь его долго не было. Я с тревогой взглянул на часы: дело пошло на третью минуту.
Пух!
- Тридцать шесть! - через силу выпалил Джин-Толик, жадно хватая вонючий воздух.
Ученик протянул ему огромной величины железяку, и она тут же утянула мастера на дно.
Гладь успокоилась. Время тикало мучительно медленно.
Вдруг я заметил, что уровень жижи стал понижаться.
Точно!
И как быстро!..
- Фр-р-р! Уф! Фр-р-р!
Джин-Толик вынырнул и встал на еще затопленные ступеньки.
- Уходит! Уходит! - щебетали собравшиеся. - Стекает!
Обернувшись и глядя на плоды своих рук, он устало отер лоб тыльной стороной ладони.
Поднялся выше, ступил на пол.
С него капало. Цветы на трусах то ли растворились, то ли окрасились вровень с прочей тканью.
Мастер по-собачьи встряхнулся, рассыпав веер брызг.
Ученик восхищенно смотрел на него, стараясь при этом держаться подальше.
Джин-Толик принялся прыгать на одной ноге, вытрясая из ушей.
- Дело-то простое, - бормотал он при этом. - Только знать надо, куда сунуться. А если не знаешь, вовек не починишь… В общем, учись, Витюша, учись. А то так и будешь, как в анекдоте, до пенсии ключи подавать.
***
На следующий день после того, как таджикская женщина Мехри закончила приводить в порядок подвальное помещение и дух, шедший оттуда, сменился с валящего наповал на умеренно гадкий, Милосадов провел новое собрание - как всегда, в малом зале.
Зонтикова, усаживаясь, ни с того ни с сего спросила с лукавой улыбкой:
- Виктор Сергеевич, а семинара сегодня не будет?
- А что? - настороженно поинтересовался Милосадов.
- Ах, просто вы сегодня такой поэтический, - сказала Зонтикова и прыснула.
Марина Торопова сунула подружке локтем в бок и прошептала на весь зал:
- Совсем сдурела, кошка драная?
После чего Зонтикова и вовсе закатилась, - но, правда, беззвучно.
Когда расселись и успокоились, Милосадов взял слово.
- Товарищи! - сказал он. - Наш небольшой коллектив стоит перед трудным выбором. С одной стороны, библиотека - это фактически последний рубеж, и сдавать его никак нельзя. Потому что, товарищи, велика Россия, а отступать некуда - позади все самое дорогое, что у нас осталось.
Хмурясь, Милосадов обвел взглядом женщин. Простодушная Плотникова всхлипнула.
- С другой стороны, товарищи, вы сами видите, какая сложилась ситуация. Фактически мы жмемся друг к другу в последней шлюпке, а волны вокруг все выше и выше. В этот раз мы снова побороли стихию, но если наш утлый челн даст неисправимую течь, все мы, безусловно, пойдем ко дну.
- Ужас! - прошептала Наталья Павловна и с тревогой посмотрела на Коган.
Милосадов поднял правую руку, требуя тишины.
- Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов, какие усилия предпринимали соответствующие структуры, чтобы оказать нам помощь во время последнего катастрофического наводнения…
- Наводнения? - деланно удивилась Зонтикова и стала хлопать глазами, озираясь. - Разве нас водой заливало?
- Да, наводнения, будем называть это так, - повысил голос Милосадов. - Другого слова для случившегося в русском языке нет. Все вы это видели, все почувствовали на себе заботу… гм… правительства и профильных министерств. Все могли убедиться, что средства массовой информации по первому сигналу бедствия, по первому зову поднялись и встали плечом к плечу, чтобы содействовать нам в борьбе с жестокой стихией.
Плотникова захлюпала и сказала сдавленно:
- Господи, что ж так душу-то рвать!..
- Но нужно понимать и то, что, к сожалению, на просторах нашей бескрайней Родины не одним нам срочно требуется помощь. Включите телевизор, и вы увидите: тут горит, там взрывается. Справа рушится, слева сталкивается. То вдребезги, это в клочья… Понятно, что в такой ситуации у соответствующих органов руки наразрыв: им бы хоть самые жаркие дырки заткнуть. А от всех нас требуются мужество и стойкость!
После этих слов немного пошумели: кто одобрял действия властей, кто, напротив, осуждал. Я заметил, что незримая граница снова пролегла примерно между теми, кто прежде составлял основные группы "сколенников" и "корточников". Загорелся было спор, посыпались с обеих сторон жаркие аргументы, начали высказываться сомнения как в компетенции и здравомыслии, так и в наличии совести и чести. Все это грозило полыхнуть не на шутку и перерасти в повальную бучу.
Но Милосадов снова поднял правую руку и гаркнул почище любого попугая, высказав главное:
- Тише, женщины! Короче говоря, нам нужен капремонт с выселением.
Повисла тишина.
Потом замдиректора Екатерина Семеновна спросила растерянно:
- Вы на самом деле так думаете, Виктор Сергеевич?
- Ну конечно, - ответил он, посмеиваясь: дескать, что за странные вопросы. - Это самое разумное решение проблемы. Как говорится, на три счета. Раз! - библиотека на время выселяется. Два! - руки у строителей развязаны, пустое здание подвергается капитальному ремонту. Три! - библиотека вселяется заново. Только представьте себе: все новое. Перекрытия. Коммуникации. Что нужно - течет, а что не нужно - даже не капает. Плохо ли?
- Так нас обратно и пустили, - саркастически сказала Калинина. - Вы, Виктор Сергеевич, как маленький, честное слово. Знаете, сколько охотников на это место? - она фыркнула. - Даже смешно слушать.
- Во-первых, не смешно, - наставительно ответил Милосадов. - А если смешно, то вы, может быть, забыли: на такое дело есть суд! Он у нас, между прочим, один из самых справедливых в мире.
- Ой, уж не надо мне про суд! - саркастически бросила Калинина. - Калабаров там дневал и ночевал, в суде-то вашем. Много чего рассказывал. А если б не бился, как лев, за наше здание, нас уже давно бы отсюда пинком под зад.
- Попрошу без выражений, - холодно сказал Милосадов.
- Да, товарищи, - поддержала его Наталья Павловна. - Давайте уж без выражений. Но вы, Виктор Сергеевич, с другой стороны, и сами ведь знаете, какой у нас суд.
- Какой суд! - воскликнула Коган. - Позвоночно-коммерческий, какой же еще.
Потом еще много чего говорили, о многом спорили, Милосадов бил себя в грудь и твердил, что, если нужно будет, он ради родной ему библиотеки ляжет под танк, - и, когда собрание завершилось, у меня осталось ощущение, что коллектив хоть и нехотя, а все же склонился к его жарко отстаиваемой точке зрения.
Я и сам думал: ну и впрямь, что ж тут сидеть, коли ни стояки, ни перекрытия!.. надо же отремонтировать? Зато потом как хорошо будет!..
***
Вскоре случилось вот какое событие.
Милосадов явился на работу в замечательном расположении духа. Кроме всегдашней сумки-портфеля, в руках у него был рулон ватмана.
Насвистывая, он весело кивнул Кате Зонтиковой, сидевшей на "рысепшын", прошел к кабинету, щелкнул замком, бросил сумку в кресло и тут же принялся прилаживать развернутый лист на стену, что ему вскоре и удалось сделать с помощью нескольких кнопок.
Отступив и полюбовавшись на дело рук своих, он взглянул на часы, сел в кресло и, как обычно, принялся куда-то названивать.
А я подсел поближе, чтобы рассмотреть картину повнимательней.
Сначала у меня было ощущение, что Милосадов второпях ошибся, ватман висит либо вверх ногами, либо боком - как-то, короче говоря, сикось-накось и неправильно. Во всяком случае, никакого осмысленного рисунка - ну, скажем, цветка, дерева или в конце концов птицы, поющей на ветке - в переплетении линий я разглядеть не мог.
Однако вскоре я обратил внимание, что линии, во-первых, разной жирности и, во-вторых, проведены преимущественно по горизонтали и вертикали.
"Уж не чертеж ли это?" - задался я вопросом и, бросив взгляд в правый нижний угол, убедился, что так оно и было: там, как ей и было положено, нашлась основная надпись, в главной графе которой красивым рубленым шрифтом было выведено: "Многофункциональный торгово-развлекательный центр с подземной парковкой".
Честно сказать, я с трудом поборол желание вскрикнуть от изумления. Что общего могло быть между бойцом гуманитарного фронта Милосадовым и какими-то там развлекательными центрами?
В эту минуту в кабинет постучали.
- Валерий Семенович, я вас жду! - воскликнул Милосадов, поднимаясь. - Заходите.
Вошедший оказался тощим, сухолицым, тонкогубым и очень серьезным человеком лет шестидесяти. Одет он был по-деловому и несколько тяжеловато: как будто вся его одежда - черный костюм, светлая в клеточку рубашка, тугой бордовый галстук и черные туфли - приобретались с одним расчетом: век сносу не иметь.
Пока они с Милосадовым перекидывалась мало что значащими приветственными формулами, я понял, откуда взялась с первого взгляда мной отмеченная серьезность Валерия Семеновича: у него было совершенно неподвижное лицо, до такой степени оцепенелое, что ни один мускул на нем, казалось, вовсе не был способен дрогнуть. Кроме того, и серо-голубые глаза смотрели так, словно их залили жидким стеклом: мертво и без интереса. Конечно, когда он открывал рот, отвечая на вопросы или задавая свои, кое-что на физиономии начинало растягиваться, сжиматься и елозить туда-сюда. И все равно возникало чувство, что это не лицо живого человека проявляет присущие ему способности мимики, а какой-то кукольник-баловник тревожит пальцами мертвую рожу резиновой куклы.
Первые вопросы задавали друг другу вскользь, будто обнюхиваясь, и скоро это принесло свои плоды: перешли на "ты", и Милосадов поведал кое-какие детали своей прежней службы. Калабаров был прав: речь шла именно об Управлении по кадрам, и в отставку он вышел именно полковником.
Тогда и Валерий Семенович, мертвенно клацая новыми дорогими зубами, сообщил, что прежде, в нормальное время, служил в "пятерке", и в ту пору занимался тем, чем ныне занят Милосадов - библиотекой: то есть "библиотекой" как институцией, вообще всеми в стране библиотеками, вокруг которых вечно клубится всякая нечисть, прямо будто медом им там намазано. Потом его носило по разным Управлениям, пока не вышел в отставку, чтобы по приказу Родины заняться строительством.
- Да? - заинтересовался Милосадов его сообщением про библиотеки. - А не слышал о таком- Калабарове?
- Калабаров, Калабаров, - рассеянно повторил Валерий Семенович с лицом не более живым, чем у статуи Командора. - Что-то припоминается… Крутился такой умник. Он не в Ленинке подвизался? Лет на пять себе настругал, если не ошибаюсь… А что?
- Удивишься: на его месте я сижу. - Милосадов постучал кулаками по подлокотникам кресла. - Один в один.
- Зачем? - не выразив удивления, с покойницкой бесстрастностью поинтересовался Валерий Семенович. - Тебе тут сидеть - вроде не по Сеньке шапка. Какие здесь потоки?
- Вот насчет этого и поговорим, - и Милосадов приглашающе указал на ватман.
Валерий Семенович внимательно исследовал чертеж сверху донизу.
- Что ж, - бесстрастно сказал он затем. - Красиво размалевано.
- Скрипочка, а не проект, - возразил Милосадов.
- Проект как проект, - замороженно ответил Валерий Семенович. - Я тебе таких понаделаю - класть будет некуда. Копейка ему цена. Главное в нем - место. Если, конечно, на самом деле согласовано.
- Вот! - воспалился Милосадов. - Золотое место. Бриллиантовое! Что твои гипермаркеты! Ты до них доберись, когда за Кольцевой. А это - внутри Садового. Метро в шаговой доступности. А?
- Согласен, - деревянно кивнул Валерий Семенович.
- А раз согласен, тогда тебе, Валера, и карты в руки, - сказал Милосадов. - Я уверен…
И тут произошло вот что.
Милосадов начал фразу на чисто русском языке: выговорил это свое "я уверен" звучно, с хорошим московским прононсом. Но завершил совсем на ином, мне досель незнакомом, - и речь пролилась так обыденно и гладко, будто всю жизнь он только этим языком и пользовался.
- …чикалдыкнуть кусарики хрипанской мазы нет.
Вот что сказал он! И продолжил, усмехнувшись:
- Вблудь гроженцы косо глядят, а фраёк горячом до мошани прибит.
Валерий Семенович мерно покивал, вроде как соглашаясь.
- Настюку не в кучум кукуль горбатить, - безжизненно ответил он. - Скрепу нахарон, нехай Грабов с Трусоноговым разжулькает. Трусоногов грымом лузгу караванит, а навыворот угорь. Горбатить беленек горох кипишится. Курлы?
Такой жутью веяло от их разговора, что я буквально оцепенел от страха.
- Курлы-то курлы. Но беленек вдругарь раскипишится, коли Грабов накрепь бароны скроит. А прикусай скварлы трясет: два креста накипь, - произнес Милосадов.
Мне показалось, что фраза имеет предположительную модальность.
- Ага, дудок в мязге ломать за чавку, три креста накипь, - возразил Валерий Семенович. Как и прежде, ни одна мышца не дрогнула на его мертвой физиономии, внешне ничем не отличавшейся от серой глины. - А иначе горчавь матюшки попусту. Келдыш наварит тугой курдюк, бары кубачков даром не нахряпаешь. Келдыш маяком хрена ли рубить, сто рублей не вафли. Трусоногов куда охрястьями кречетал, туда и горку гонит. А поверху он не кум, поверху сам зырит.
- Прямо уж так и сам, - вроде как усомнился Милосадов.
- Хрипань за уркан, в натуре сам! - отрезал Валерий Семенович.
- Ну лады, кладень, - вздохнул Милосадов, будто в чем-то уступая, и тут же широко оскалил кипенно-белые с фиолетовым отливом зубы. - Хоры мостить - не урлу собачить. Ума роспись пузиком гречу приямит. Куколь хоть и прижух, а все равно на вороту грюндит..
Судя по всему, беседа только начиналась, и мне, пересиливающему крупную дрожь, еще много чего предстояло услышать.
Однако наши взгляды встретились, и Милосадов, оборвав себя на полуслове этого гадкого языка, воскликнул по-русски:
- Богданыч! Ты здесь!
Тут и Валерий Семенович повернул ко мне голову и, тяжело моргнув, медленно осклабился.
Его вурдалачья ухмылка оледенила меня ужасом. Воображение нарисовало пронзительную в своей очевидности и ясную во всех деталях картину: сейчас Милосадов прихлопнет дверцу клетки, куда я зачем-то сдуру полчаса назад залетел (водички попить приспичило: как оказалось, напоследок), просунет в нее руку и, морщась и щеря острые зубы, схватит за горло. Клянусь, я прочел его намерения в сощуренных и страшных серо-синих глазах!
Но, должно быть, возиться с моим трупом им было не с руки. Да и потом: что я мог понять из их мрачного толковища, какие тайны выдать?
Поэтому Милосадов распахнул дверь кабинета и сухо сказал:
- Богданыч, прошу! Дай поговорить с глазу на глаз.
Я, не будь дурак, тут же выпорхнул в коридор, и дверь закрылась.
Сердце стучало как бешеное.
6
Работа поэтического семинара совершенно разладилась.
Одно заседание за другим проходили под флагом курса, проложенного новым руководителем.
Трудно в двух словах изложить его суть. Да и слишком мало для этого я смыслю в изящной словесности. Однако даже на взгляд человека невовлеченного, не заинтересованного в том, чтобы то или иное его произведение находило отклик хотя бы в среде семинаристов, перемены представлялись разительными.
В ту пору, когда занятия вел Калабаров, могло сложиться впечатление, что он пускает дело на самотек. Пока шло чтение, его участие выражалось только в том, что приглянувшиеся ему строки он встречал особого рода кряхтением - как будто каждый раз прямо в сердце ему вгоняли острый нож. Когда же начиналось обсуждение, Калабаров по большей части помалкивал: дожидался, покуда сами семинаристы выговорятся, выскажут свои разнородные мнения по поводу услышанного. В конце концов они выдыхались, и тогда он осторожно, раздумчиво, то и дело оговариваясь ("мое впечатление может быть ложным", "мне показалось", "если я не ошибаюсь"), отцеживал несколько скрупулезно взвешенных фраз, чаще ободрительных, нежели огорчительных и всегда духоподъемных, а не обидных. Однако и в то, что в целом звучало как похвала, он умел (как будто между делом, как будто вынужденно тратя время на эти никчемности) ввинтить кое-какие важные, хоть и вскользь высказанные, замечания касательно формы.
А уж что до содержания, то, говаривал Калабаров, поэт сам за него ответит и душой, и сердцем, а потому было бы глупо об этом рассуждать, - тем более что нигде так тесно не переплетаются содержание и форма, как в творениях поэтических…