Петя вопросительно посмотрел на Милосадова.
- Гм, - произнес Милосадов. - Что ж. Мы выслушали чрезвычайно интересные выступления. Так сказать, весь спектр. Ораторы верно отметили несомненные достоинства, в полной мере присущие творчеству поэта Бакланова. С другой стороны, многие из них справедливо указали на очевидные недостатки, пока еще свойственные отдельным его произведениям. Подводя черту, нужно сказать, что все мы уверены в том, что поэт Бакланов находится в начале своего пути и сумеет указанные недостатки побороть… Вот в таком, собственно говоря, разрезе.
- Виктор Сергеевич, а про последнее стихотворение вы что думаете? - спросил Петя.
- Про последнее? Ну, знаете… Я смотрю, оно вызвало в среде семинаристов прямо-таки раскол. Но советовал бы воздержаться от скоропалительных выводов. Лично я переживал клиническую смерть дважды: в первый раз все выглядело именно так, как описывает автор, а во второй - совершенно иначе.
Повисло молчание. Мне оно показалось несколько испуганным.
- Имеет ли поэт Бакланов что-либо сказать высокому суду? - едва не прыснув, торжественно спросил Серебров.
- Да что я, - снова сгорбился Бакланов, уперевшись руками в спинку впереди стоящего стула. - Спасибо, что ж… о себе мне говорить бестолку… Змеи весной - они у‑у‑у!.. Постараюсь, ага, чего там.
В этот момент новичок, сидевший за Серебровым, наклонился к нему и дрожаще просвистел в ухо:
- Скажите пожалуйста, здесь все, что ли, после клинической смерти?
Петя обернулся.
- А! - сказал он вместо ответа. - Виктор Сергеевич, у нас тут, между прочим, новенький.
- И что? - недоуменно спросил Милосадов.
- Ну как что… обычно мы просим почитать, а потом голосуем - принять в семинар или не принимать.
Верно, именно так все и происходило. Только я не упомню, чтобы кого-нибудь не принимали: всегда находился маломальский повод кинуть одинокому человеку спасательный круг.
- Представьтесь, пожалуйста, - попросил Милосадов.
- Викентий Карацупа, студент Литературного института, - сообщил новичок, несколько свысока оглядывая притихших семинаристов. - Четвертый курс, скоро на диплом.
- Карацупа? - переспросил Милосадов, как будто что-то припоминая.
- Это, короче, псевдоним. Я, короче, тему собак широко поднимаю, - сказал Карацупа. - Про собак пишу. И про их, короче, пограничников. То есть, короче, наоборот… ну неважно. Вот и выбрал по тематике. А что, короче, плохо?
- Отчего же? - Милосадов пожал плечами. - Наоборот. Очень даже. И коротко. И патриотическое воспитание молодежи… Что ж, короче, почитайте что-нибудь.
Действительно, про собак оказалось много. Так много, что пограничники, тоже имевшие место, совершенно терялись на их фоне. "Ты смотришь умными глазами, // Ты лапу дружбы подаешь! - рубил Карацупа. - Пойдем с тобой за чудесами, // По жизни братство не пропьешь!" Потом было еще что-то про теплую будку (рифмовалась, надо сказать, неплохо: побудку) и верность присяге. Заговаривая о задушевном, автор переходил с калечного хорея прямиком на шамкающий выбитыми стопами амфибрахий. Я отключился. Вспомнилось, как вел заседания Калабаров. Память у него была удивительная. Он мог позволить себе воистину океанические блуждания по пространствам метрической речи, увлекая семинаристов в иные области: в области точного и звонкого высказывания. Кстати о собаках: как-то раз прочел есенинское "Собаке Качалова". Семинар замер, осмысляя услышанное, потом кто-то вздохнул: "Надо же: такое - о собаке написать!.."
- И последнее, - сказал наконец Викентий Карацупа. - Это не о собаках. Это, короче, лирическое. Вы поймете.
Стихотворение выдалось недлинное - строф пятнадцать. Последнюю я запомнил.
Выйду на гору –
Ширь, высота.
Верен простору,
Зрею места!..
Поэт замолчал.
- Слезы наворачиваются, - хрипло сказал Милосадов. - Садитесь, Карацупа. Вы приняты.
***
Под самый конец в зальчик заглянула Катя Зонтикова.
- Ой! - сказала она жеманно. - Виктор Сергеевич, я уж обыскалась. Вы закончили? А то там по городскому требуют. Сказали, из приемной Разбельдыева…
- Елки-палки! - воскликнул Милосадов, вскакивая. У дверей он все же запнулся, чтобы шепнуть Светлане Полевых: - Подождите меня, пожалуйста.
Я еще покрутил головой, кое на что с любопытством обратив внимание, а затем пырхнул в сторону кабинета.
Что же я увидел?
Вместо того чтобы, как обычно, вольготно и по-хозяйски развалиться в собственном кресле, Милосадов почему-то стоял по стойке "смирно" сбоку от стола. Левую руку он вытянул и прижал к бедру, правую вскинул и согнул в локте, как будто отдавая честь. Но на самом деле напряженная ладонь не к виску топырилась знаком воинского салюта, а держала телефонную трубку.
- Есть, товарищ генерал! - твердо, как молотком по железу, говорил Милосадов. - Так точно!
До меня доносились начальственные звуки рокочущего в мембране голоса.
- Ко времени "Ч" все будет готово, товарищ генерал, - отвечал Милосадов, вытягиваясь пуще. - Слушаюсь!.. В настоящее время завершается проработка вопроса о капремонте с последующей переменой назначения строительства!.. Так точно, всем заинтересованным лицам определена их заинтересованность. В реальном выражении это… Есть молчать, товарищ генерал!.. Есть держать в курсе, товарищ генерал!..
В мембране заныли короткие гудки. Милосадов еще несколько секунд стоял навытяжку, а потом медленно распрямил руку и опустил трубку на рычаги так осторожно, как если бы производил разминирование.
Затем он направился в зал.
А я, разумеется, за ним.
Но спешили мы совершенно зря: зал уже опустел.
- Вы кого-то ищете, Виктор Сергеевич? - спросила Зонтикова так кокетливо, что я ожидал услышать продолжение: "Уж не меня ли?".
- На семинаре девушка сидела, читательница… книгу обещал. Где она?
- Ах, девушка! - понимающе протянула Зонтикова. - Это Светлана Полевых, что ли? Не дождетесь. - И мстительно заключила: - Она с Петей Серебровым ушла.
5
Надо сказать, сути того разговора, когда Милосадов стоял навытяжку, я, к своему огорчению, тоже совершенно не понял. Честно сказать, мне это уже стало надоедать: приходилось гнать от себя подозрения в собственной бестолковости. Ну что такое, в самом деле: слушаешь во все уши, ловишь каждое слово, все по отдельности вроде бы ясно как божий день, а станешь суммировать - загадка.
Но все же удалось уловить одну важную вещь.
Прежде у меня складывалось впечатление, что до библиотечных забот-хлопот и надобностей Милосадову дела нет никакого. Ему бы только собрания собирать, чтобы красочно высказаться: то насчет того, как высоко стоит среди других должность библиотекаря - он хранитель человеческих знаний и заботник разума и света, то о национальной идее, то на худой конец о борьбе с коррупцией: яростно призывал искоренить ее в библиотечной среде начисто, а впредь не позволять даже малых ростков.
Однако в этом разговоре речь зашла, в частности, о давным-давно назревшей необходимости ремонта, и это заставило меня взглянуть на Милосадова чуть иначе: выходит дело, он все же думал о наших насущных надобностях.
Ремонт и в самом деле был нужен библиотеке как воздух, и очень скоро жизнь доказала это еще раз и с невиданной прежде убедительностью.
Первой черную весть принесла та, что всегда сует нос куда ни попадя, а потому все знает лучше всех - Плотникова.
Ее послали набрать к обеду воды в чайник - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Вернувшись, Плотникова брякнула посудину и недовольно сообщила, что из подвала снова потягивает. И чем именно потягивает, тоже сказала и сравнение привела, как из чего потягивает. И закончила брезгливо: "Просто хоть нос затыкай".
На все это Наталья Павловна, не успевшая, как иногда ей удавалось, перебить речь Плотниковой возмущенным восклицанием, только всплеснула руками.
- Господи, Валентина Федоровна, ну что же вы говорите такое! - плачуще сказала она. - Вы о носе своем беспокоитесь, а у меня уши вянут, честное слово! Неужели нельзя культурно выразиться?
- А что, я правду говорю, - невозмутимо отозвалась Плотникова. - И как тут культурно, если разит, как у негра из… - Она не довела до конца свое хоть и не вполне уместное (ведь обычно речь идет о темноте), но все же образное сравнение, а вместо того заметила: - Выходит дело, пора Джин-Толика звать.
- Ох! - сказала Калинина. - Что толку от вашего Джин-Толика? Когда уж нам ремонт сделают?
- Дождетесь вы ремонта, как же! - мрачно сказала Коган. Похоже, у нее на языке вертелось много выражений, способных составить серьезную конкуренцию тем, что только что употребила Плотникова, но я был уверен, что в силу врожденной интеллигентности она ни одного из них себе не позволит. - И слава богу. Потому что если начнут капитально ремонтировать, так уж потом не видать нам библиотеки как своих ушей. В Бутово выселят - там и кукарекай.
Про подвал тут же забыли, и разгорелся спор насчет ремонта.
Все аргументы "за" и "против" - в том числе как самые нелепые, так и вовсе не имевшие отношения к делу - я давно знал наизусть.
Действительно, ремонт был нужен. Дом строился незадолго до начала Первой мировой и даже входил в какие-то списки и перечни культурных ценностей. Древностью рода, мы, понятное дело, гордились, однако обшарпанные стены просили шпаклевки и краски. Просевший выщелканный паркет цепко хватал за каблуки, и как-то раз сама Махрушкина чуть не въехала носом в книжную полку. Тыщу раз горевшая проводка аспидно змеилась по облупленным потолкам, в туалет и залетать было страшно: а ну как ржавый бачок грохнется с верхотуры да и зашибет ненароком?
Но главная беда состояла в том, что помещение располагалось на первом этаже. В подвал под нами уходили канализационные стояки всего четырехэтажного дома: верхние этажи занимали квартиры, некоторые из которых еще оставались коммуналками. Примерно раз в квартал что-то где-то засорялось. В результате происходило именно то, о чем так красочно и образно поведала сейчас Плотникова: перло изо всех дыр и заливало всклянь.
Иных средств в арсенале не было, а потому звали Джин-Толика. Это был местный сантехник - коренастый седоватый крепыш в пузырчатых лоснящихся штанах (вероятно, когда-то они были праздничными), зеленой потрепанной рабочей куртке, с сальной бейсболкой на вихрастой голове и со школьным портфелем в руках. В силу своей облезлости последний вызывал пугающие мысли о неизлечимых кожных заболеваниях, но был усовершенствован с помощью обрывка брючного ремня, позволявшего вешать его на плечо.
Сделав дело, Джин-Толик получал из рук Калабарова положенную бутылку.
Редко, но все-таки время от времени он заглядывал к нам и по своей надобности. В такие разы бывал необыкновенно сумрачен. Пройдя в кабинет, принимал вежливое предложение Калабарова присесть, но от чаю решительно отказывался. Грустно кивая, принимался изливать наболевшее: по его словам, качество пакли оставляло желать много лучшего, бочата нынче никуда не годились, а уж о сгонах - с горечью говорил он - и толковать не приходится. В конце концов Калабаров, покряхтев, авансировал его двумястами граммов очищенной, и Джин-Толик уходил, сердечно благодаря и обещая ликвидировать следующее затопление в кратчайшие сроки и с отменным качеством.
Заглянул он и вскоре после похорон. Услышав, что случилось, стащил с головы бейсболку и пригорюнился. Потом спросил: "Это, что ли?" - и постучал кулаком по макушке. "Нет? Тогда это, что ли?" - и трижды ударил в левую сторону груди. Услышав ответ, насупился пуще и молча удалился…
Найти его подчас бывало трудновато, но Калабаров знал способы добыть сантехника, в каких бы высях он об ту пору ни обретался. Я сам пару раз наблюдал, как Юрий Петрович собственноручно приводил Джин-Толика, доставленного со двора какими-то ханыгами, в рабочее состояние. В ход шли крепкий чай, лимон, нашатырный спирт, а сразу после нашатырного и этиловый, отпускаемый в этом случае чайными ложками.
После обеда Калинина направилась известить начальство о нависшей над библиотекой опасности. Она не обладала столь образной и яркой речью, как Плотникова, однако даже ее скупое описание произвело на директора определенное впечатление.
- Что вы говорите! - ужаснулся он. - Прямо-таки через край?
- Ну да, - сказала Калинина. - Такое однажды уже было. Джин-Толик пропал, а никто другой не может. Хорошо, Калабаров тогда из отпуска вовремя вернулся и разыскал. А то уж подступало…
- Сколько же времени прошло, пока подступило?
- Дня три, что ли, - прикинула Калинина. - Недолго. А теперь мы уж второй день Джин-Толика ищем…
- Куда звонить? - всполошился Милосадов, хватаясь за телефон.
- Не знаю. Дома трубку никто не берет. В РЭУ вообще издевательство. Я говорю: так и так, пришлите Джин-Толика. Диспетчер в ответ: фамилию скажите! Ладно, говорю, любого сантехника, только трезвого. А она мне таким голосом! - Калинина скривилась и прогнусавила: - "Ну вы, женщина, ваще! Где ж я вам в одиннадцать часов трезвого сантехника возьму?!"
- Действительно, - хмыкнул Милосадов. - Ладно, дайте все-таки телефон этого вашего Джинна-Толика. Я его из бутылки-то вытащу.
***
Однако Джин-Толик нашелся только на исходе третьего дня, когда уже было понятно, что библиотека в самом прямом и непереносном смысле идет ко дну, и ничего доблестного в ее утонутии, в отличие, допустим, от "Варяга", отыскать невозможно.
Подвал заполнился. Теперь даже издалека было видно, как маслянисто качается зловонная жижа, время от времени пробулькивая еще более зловонными пузырями.
Персонал готовился к эвакуации. О шлюпках речи не было, поэтому оставалось только бестолково метаться, спрашивая друг у друга, что же делать. Милосадов время от времени пробегал по всем помещениям с грозным требованием прекратить панику. Я искренне радовался, что у него нет револьвера, а то бы он точно кого-нибудь пристрелил, как на "Титанике", - скорее всего, Плотникову, потому что она больше всех выла и причитала, заламывая руки. Я даже заподозрил, что где-то в стеллажах у нее запрятаны авоськи с наличностью.
Когда выдавалась более или менее спокойная минута, Милосадов в сотый или даже тысячный раз успокаивал женщин, разъясняя, что от подвала их отделяют еще две высокие ступени. Стихия может, конечно, захлестнуть туалет и подсобку, говорил он жестко. При этих словах таджикскую женщину Мехри, для которой именно подсобка была родным домом, всякий раз бросало в рыдания. Ее дружно утешали как "сколенники", так и "корточники". Я вообще стал примечать, что опасность сплотила коллектив и все стали друг к другу чуточку добрее. Мне довелось даже увидеть, как Катя Зонтикова плачет, уткнувшись в плечо Натальи Павловны, невнятно бормоча что-то о своей несправедливости, а та гладит ее по голове и сама всхлипывает.
Так вот, говорил Милосадов, совершенно очевидно, что всех нас спасут до того, как уровень опасности поднимется до края этих самых ступеней.
- Но надо же что-то делать! - восклицала Наталья Павловна, прикладывая ладони к вискам.
- Вот именно, - поддерживала ее Коган. - Что же мы тут как крысы на корабле!
- Руководство делает все, что может, - хмуро говорил Милосадов, имея в виду, вероятно, как себя, так и наибольшее начальство. - Даже в СМИ уже идет большая кампания по спасению библиотеки.
Я не собираюсь умалять его заслуги, он действительно много делал: когда не бегал туда-сюда в попытках навести порядок, то беспрестанно куда-то звонил и чего-то настойчиво требовал.
Что касается кампании в СМИ, то здесь его усилия, несомненно, приносили плоды: в этом можно было убедиться, подойдя к беспрестанно орущему в кабинете телевизору.
Каждые полчаса строгие дикторши собранно рассказывали о беде, постигшей библиотеку номер… (сам номер проговаривали невнятно - во всяком случае, я никогда не мог расслышать и убедиться, что речь идет именно о нашей). Следовал короткий репортаж о том, как доблестно сражается персонал библиотеки - мы то есть - с нахлынувшей угрозой. Страшно шумела вода, брызги заливали объектив, так что ни лиц, ни слов разобрать не удавалось - да это и понятно, поскольку никто с телевидения к нам не заглядывал.
Далее наступала очередь интервью со спасателями: давно не бритые мужественные люди в брезентовых робах устало утирали пот грязными, замасленными ладонями. Было очевидно, что корреспонденты на минуточку оторвали их от какой-то неотложной и жаркой работы. На втором плане при этом, как правило, маячили некие приземистые строения, зачастую почему-то окутанные дымом.
Картинка снова менялась. Торопливо-напряженный закадровый голос перечислял города, поселки городского типа, специализированные базы и даже полки, из которых на помощь нам спешно выступили мощные силы профильных подразделений. В подтверждение этому на экране бесконечной чередой ползли друг за другом нещадно ревевшие грузовики, оснащенные какими-то сложными механизмами, шлангами, вышками и дизелями.
Напор движения, клубы гари, окутывавшей колонны, суровые лица тех, кто гнал очередную их армаду в нашу, по словам дикторов, сторону, вселяли волнующую уверенность в том, что если стихия еще не побеждена окончательно, то остались считанные минуты до того, как она будет решительно повергнута в прах.
Не знаю, как на кого, а на меня действовало: горло сжималось, даже сердце стучало с перебоями. Досмотрев репортаж, я каждый раз летел к окну и выглядывал наружу. Однако, вопреки увиденному только что своими глазами, вокруг нашего здания было по-прежнему тихо: ни какого-либо движения, ни даже пары-другой единиц современной техники, если не считать "мерседеса" Милосадова…
В общем, не знаю, чем бы кончилось дело, если бы, как я уже сказал, на исходе третьего дня дверь не раскрылась, пропустив сначала Джин-Толика, а следом какого-то прыщавого юношу в синем комбинезоне. При этом сам Джин-Толик шагал руки в карманы и насвистывая, а ученик (ибо, как я догадался, это был ученик) нес на плече портфель с инструментами, сгибаясь под его тяжестью.
- Ну чо? - весело сказал Джин-Толик. - Опять говном подавились? Пошли, Витя.
Не задавая больше никаких вопросов, он протопал к подвалу. Где прежде были ступени, теперь тяжело колыхалась смрадная поверхность нерукотворного озера.
- Вот так, Витюша, - сказал Джин-Толик, оценив обстановку и разуваясь. - Стояки тут слабые. (Я несколько облагораживаю его речь). Совсем никуда стояки. Их менять надо - вот что я скажу. Давно пора. - Он аккуратно поставил брезентовые сапоги в угол, и они развесили голенища, как заяц уши. - Да ведь стояки менять - это какое дело? Это почитай что капитальный ремонт. А капитальный ремонт - это, Витюша, не прокладку вставить. Кроме того, скажу я тебе по-хорошему, здесь и перекрытия плохие. Деревянные перекрытия-то. Куда они годятся? Вот я и говорю: никуда не годятся эти перекрытия.
Продолжая беспрестанно бормотать что-то насчет стояков, перекрытий и фитинга, он так же аккуратно положил поверх сапог сложенные штаны, носки, рубашку и майку, оставшись в итоге в цветастых трусах, а бейсболку повесил на синюю лампу аварийного освещения.
- Раскрывай подсумок, Витюша! - скомандовал Джин-Толик, ежась и потирая ладонями покрывшуюся сизыми мурашками грудь. Подсумком он, как оказалось, называл портфель. - Буду говорить, так ты уж действуй не медля. А то ведь…