В те дни я вообще очень много пила и впервые в жизни начала чувствовать собственную печень - она мертво лежала в правом боку, казалась мне иззубренной и серебристо-светлой, будто кусок слюды. Кажется, я вырубилась еще в машине - а поутру очнулась дома, в условиях беспощадного похмелья. Рядом негодовал телефон.
- Ты испортила мне свадьбу. - Сашенька говорила прокисшим голосом. - Ты клеила эротическим танцем делового партнера Алексея, на которого он очень рассчитывал. Теперь уже не рассчитывает: Алексею пришлось с ним подраться - иначе партнер оттрахал бы тебя в мужском туалете. Он уже почти успел это сделать - ты не сопротивлялась, висела, как лапша.
- Господи!
- При чем тут Господь? - возмутилась Сашенька. - Уясни, Глаша, я не хочу тебя больше видеть!
Невидимая сестра швырнула невидимую телефонную трубку в квартире-невидимке, где я была всего лишь однажды и где предстояло жить замужней Сашеньке - среди встроенной мебели, под картинами современных художников. Лапочкин любил живопись и скупал полотна оптом: художники любили Лапочкина и давали ему выгодные скидки.
У нас дома была всего одна картина, и та очень плохая - слабенькая копия Рериха, в сине-голубых тонах. Когда приходил Лапочкин, мама прятала Рериха в кладовку - стеснялась! От Кабановича она ничего не прятала, даже белье сохло посреди комнаты, похожее на занавес: возлюбленный часто путался в цветастых влажных пододеяльниках. Если бы мы легли на пол, гигантские полотнища колыхались бы над нами, будто крылья.
По счастью, дома нынче не было ни мамы, ни выстиранного белья: ничто не сохло над головой, никто не ужасался моему жалкому виду - засохшие останки вчерашнего макияжа сделали из лица венецианскую маску, а в волосах намертво запутались яркие ошметки полупереваренной пищи. Значит, меня рвало, не исключено, что в том самом туалете.
Мне захотелось прижаться к кому-нибудь теплому, большому и спокойному: такими бывают древесные стволы, нагретые летним солнцем. Но солнца не было, дождь хлестал по стеклам остервенело, как по щекам, и я позвонила Кабановичам.
Чтобы прижаться, исключительно.
Трубку взяла Эмма, сказала, что Кабанович спит после дежурства, но я обязана приехать, дабы в красках и лицах живописать вчерашнюю свадьбу. Кстати, поинтересовалась Эмма, почему я не пошла на второй день? Или его попросту не было?
Не было, соврала я, наконец догадавшись, куда исчезла мама. Конечно же, второй день! Лиловое платье для невесты, слегка помятые после вчерашнего заплыва гости, от причесок пахнет табаком, штопор дрожит в руках официанта… Меня обошли приглашением, от греха, как говорится, подальше.
На улице, под гнущимся зонтом, я мстительно обдумывала свою собственную свадьбу - вне ритуалов, без тошнотворного юмора тамады и лицемерного счастья женщин в люрексе.
Трамвай пришел быстро, и в вагоне почти не было пассажиров: унылая дождливая суббота. Купола Сретенской церкви затянуло пышной тучей, похожей на взопревшее тесто.
Кабанович не спал, а стоял возле подъезда: в длинном плаще, с намокшими острыми прядками, накрепко приклеенными дождем ко лбу, он напомнил мне фотографию в альбоме - лаковом китайском фолианте, хранившем усеченную версию Эмминой жизни. На том снимке тоже был мужчина в плаще, с влажными волосами, и старушка так быстро листнула эту страницу, что вежливый вопрос застыл на языке тяжелым камнем.
Я протянула возлюбленному цветастый зонт, пытавшийся взмыть птицей в небеса, но Кабанович отстранил мою руку. Медленно и разборчиво, как для иностранки, он сказал, что с утра ему домой звонила Сашенька. Темнота спускалась в наши глаза с одной и той же скоростью, я попыталась взять его мокрую руку в свои ладони, но Кабанович оттолкнул меня, и я свалилась в широкую лужу, украшавшую двор. Отсюда, из лужи хорошо было видно, как жених закрывает за собой дверь парадного.
Ночью выпал первый снег, а следующий день уже гнался по пятам и застал меня в клинике пограничных состояний.
У нее было красивое название - "Роща".
Глава 8. Отец Артемий
Дорогу, что вела к священному сану, проложили задолго до того, как Артем решился ступить па нее, и хотя скорость движения здесь была замедленной, а ограничений имелось в избытке, особенных исхищрений дорога эта не требовала - лилась вполне предсказуемо, без крутых поворотов и выбоин на покрытии.
К моменту исторического объяснения в прихожей отец Георгий стал духовником Артема, а сам Артем - алтарным служкой в Сретенке. Вопросов о будущем даже не возникало: Артем так ясно видел себя священником, что даже и не интересовался другими дорогами, пусть трижды более широкими…
Главный выбор он тоже совершил с легкостью. Авва много говорил с ним о монашестве, но Артем, не в пример многим, сразу знал, что женится. Он только никак не мог объясниться с Верой: готовился, подбирал фразы, как цветы к букету, но фразы эти самому казались вычурными. Спасибо Вере, обошлись без домашних заготовок. Вера сильно изумила тогда Артема, и кто знает, чем бы кончился тот двойной крик, если б не Ксения Ивановна…
Осознав, что свадьба из далекого сна превращается в событие ближайших месяцев, Вера смягчилась, хоть и не смирилась с решением жениха. Она все так же считала разговоры о рукоположении блажью и надеялась, что большой мальчик Артем скоро наиграется в крестики-иконки да и займется серьезным делом на благо цветущей семейной фирмы.
Тысячи людей одинаково веруют в Бога, рассуждала Вера. Крестят детей, отпевают покойников, на Пасху красят яйца, в родительскую субботу - ставят свечки… Православие не то светского, не то советского розлива Веру вполне устраивало, ей даже нравился легкий налет религиозности - он украшал, окутывал флером модной духовности… Если бы Артему требовалась такая вера, то она, Вера, никогда бы не стала восставать против своей тезки-соперницы. Она бы на пару с женихом ходила ставить свечки!
На отца, воцерковленного генерала, Вера давно махнула рукой - не то кризис, не то климакс. Когда генерал громко и четко молился за стенкой, будто читая устав, Вере всякий раз было смешно - молитвы отца напоминали приказы. А его крестные знамения, размашистые, рубленые? А посты? Без Мяса генерал чахнул и сникал, становился похожим на хрупкое растение традесканцию, капризно требующее к себе особенного подхода. Правда, отец как раз ничего не требовал, не капризничал, мужественно питался капустой и огурцами - пресными, как поцелуй нелюбимого. Вера уплетала пухлые котлетки, посмеиваясь над отцом: ей казалось, он играет…
Как раз был очередной пост, Рождественский, когда Вера весело сказала отцу: "Скоро будешь исповедоваться на дому!" Генерал довольно сдержанно воспринимал старшего сына, но дочь свою любил самозабвенно. Даже посторонние люди замечали эту звериную, дикую нежность.
В семье Борейко никто не сомневался, что генерал обрадуется, заполучив в зятья будущего священника, но все вышло наоборот, как в водевиле. Отец, багровый, словно его обожаемый борщ, кричал непривычно тонким голосом - он включался в минуты самого большого волнения, - что никогда не согласится на этот брак, потому что Артему нужна совсем другая жена: "Какая из тебя матушка! Он слепой, что ли?"
Вера обиделась. Оказывается, папа не за нее переживает, а за Тему - чтобы ему досталась правильная попадья. Все же Вера смутно чувствовала, что отец по-своему очень сильно прав и сна, собираясь в жены к Артему, всего лишь занимает чужое место. Так и сяк примеряясь к роли, Вера вертелась перед зеркалом: важно хмурилась и часами повязывала платок - сдвигала его низко, к бровям, и становилась похожа на монахиню, повязывала шелковистые концы, будто военная медсестра, опутывала шею, превращаясь в селянку… Всякий раз был лучше предыдущего, все одинаково шло к ней, жаль, что не в платках было дело! Генерал, увидев, как дочка кривляется перед зеркалом, махнул рукой: делай как знаешь!
В тот самый "платочный период" Вера надеялась, что будущий муж переболеет церковью, как ветрянкой, и успокоится. Мужчины, они ведь вообще как дети - сегодня одна игрушка, завтра другая… Перед сном невеста Вера размышляла теперь не только о грядущей свадьбе, она честно пыталась понять, чем пленила Артема такая скучная стариковская вещь - Православная церковь. И вообще, недоумевала Вера, как это возможно, на закате тысячелетия, когда детей в школе учат информатике, как можно было взять и уверовать в нечто абсолютно сказочное, вымышленное, чего никто и никогда не видел! Спору нет, сказка весьма складная, камень забросили прицельно, иначе круги не держались бы на воде так долго, но и убедительных свидетельств к сказке не прилагалось…
Если бы Вере хоть одним глазочком дали посмотреть на Бога, она бы, может, тоже упала на коленки и молилась, как Артем, круглосуточно. Но ведь никто, ни одна живая душа не могла предоставить серьезных доказательств, все больше домыслы, эмоции, галлюцинации, вызванные постом. Искать ответ в церковных книгах, которых у генерала имелось в изобилии, Вере было скучно - она несколько раз пыталась продраться через тяжеловатый слог богословов, но всякий раз сдавалась едва ли не на второй странице.
Вера всегда была умненькой, рано, еще до четырех лет, выучилась читать и обожала солировать на праздниках. В дошкольном детстве ее выпускали к гостям семьи Борейко (тогда еще в полном составе атеистической) сразу после закусок. Однажды подслушав Верочкины рассуждения о Боге, Ксения Ивановна пришла в умиленный восторг и всякий раз теперь подводила дочь к той же теме. Четко, как по заученному, Вера повторяла растроганным тетенькам и красным от водки мужчинам, что Бога нет, потому что если бы он был, космонавты обязательно встретили бы его. После этих слов кто-то из гостей непременно давился салатом, кашлял и смешно поднимал руки вверх, чтобы застрявший кусок смог пролететь по обратной траектории. Вера и теперь, в двадцать два своих года, думала точно как эта девочка…
Люди, что искали помощи в религии, опираясь на церковь как на костыль, казались Вере слабыми, жалкими: будто у них недостает собственных сил, чтобы отважно сражаться с жизнью, не рассчитывая на высокую помощь… Артем Афанасьев, которым болела вся женская половина курса, ничем не напоминал эту карикатуру, тем сложнее было Вере его понять.
Она очень старалась, чтобы в институте не прознали о постыдной зависимости Артема, и на все расспросы девчонок загадочно молчала, хотя на душе скребли даже не кошки, а какие-то громадные звери с копьями вместо когтей…
Грех жаловаться, утешала она себя, ведь Артем ее действительно любит. Он часто смотрит такими глазами, что Вера часами заснуть не может, словно этот взгляд застыл на ней, прихватил кожу двумя сладкими ожогами… Артем - взрослый, разумный человек, и однажды он обязательно поймет свою неправоту, надо всего лишь запастись терпением, надо переждать.
Так думала Вера по дороге в Сретенку, куда Артем вел ее для знакомства с отцом Георгием. Вера заранее не любила этого батюшку хотя бы оттого, что и генерал, и Артем одинаково бурно его воспевали. Артему очень хотелось, чтобы отец Георгий стал духовником Веры, "чтобы у нас не было никаких тайн и думали мы с тобой одинаково", но будущая матушка воспротивилась. Пусть Тема даст ей время и не гонит в храм палкой. Артем нахмурился, но согласился - он по природе своей не очень любил властвовать над людьми. Ему бы лучше миром.
По давнишней привычке считывать мысли с любимых лиц Артем ухватил недовольство, скользнувшее по челу священника: Вера не понравилась отцу Георгию или же он рассмотрел в ней нечто такое, чего не удалось увидеть Артему. А ведь внешне все прошло - не придраться: Вера и благословилась, и храм похвалила, и очень толково спрашивала о венчании - само собой разумелось, что венчать их будет отец Георгий. Если бы учитывалось мнение Веры, она предпочла бы владыку Сергия - посолиднее будет.
Отец Георгий как прежде ласково простился с Артемом, но в голосе его чувствовался легкий сквознячок, холодок отстраненности. И тогда Артем рассердился - на отца Георгия.
- Почему вам не понравилась Вера? - спросил он при первом же случае.
Авва ожидал такой вопрос и миндальничать не стал:
- Я представлял рядом с тобой совсем другую девушку. Вера, конечно, красивая и умная, и семья у нее неплохая, но она никогда не поймет, зачем тебе церковь. Хуже того, она не сможет с этим согласиться… - Отец Георгий примирительно глянул в глаза Артему? - Не дуйся! От тебя здесь многое зависит. Молитесь вместе, следи, чтобы она причащалась почаще. Все будет хорошо, Артем, все будет хорошо!..
Артему будто горячий и вязкий сургуч шлепнули на губы печатью. Надо было сказать отцу Георгию правду: Вера не верует, такой вот грустный каламбур. Надо было, но он не решился, понимал, что у священника должна быть верующая жена - иначе это не священник, а посмешище!
…Может, отец Георгий прав и со временем все наладится?
До свадьбы у них был еще один разговор на церковную тему.
- Объясни, что тебе дает церковь? - потребовала Вера, когда они гуляли в хорошем, нетягостном молчании.
Обрадованный интересом Артем долго рассказывал Вере о той радости и поддержке, которую ощущает во время богослужений, об удивительном чувстве, полностью захватывающем в молитве - когда Бог слышит тебя, и это не какие-то стертые слова, которым давно никто не верит… Он многое бы еще мог рассказать, но Вера посмотрела на него специальным взглядом под названием: "Прости, я тебя перебью".
- Я не верю, что так бывает. Понимаешь, я могла бы тоже молиться и носить, не знаю, крестик, но мне мешает условность. Все это очень похоже на игру, где все договорились соблюдать правила и теперь стараются - но не перед Богом или для себя, а друг перед другом выделываются, просто спектакль! Артем, ну как может разумный, образованный человек поверить в то, чего не видно и не слышно? И если бы твой Бог, такой добрый и кроткий, существовал, он не стал бы гноить хороших людей за что ни попадя, пока всякие гады живут себе припеваючи. А если стал бы, зачем нам такой Бог? Зачем он тебе, Тема?
Артем набрал воздуха, чтобы ответить, но воображаемый микрофон снова пронесли мимо.
- Я знаю, что ты сейчас скажешь, я хорошо помню эту манеру - по любому поводу сыпать цитатами, да только ты не приводи мне чужих слов, а скажи своими: почему мы должны преклоняться перед совершенно абстрактным, условным существом? Почему надо падать кверху подошвами, вымаливая прощение за самые ничтожные проступки? И вообще, покажи мне Бога, вот тогда я поверю и ему и тебе!
Артем кучу сил истратил, уговаривая Веру прийти на литургию - он был уверен, что богослужение растрогает невесту и хотя бы на миллиметр сдвинет с прежнего места. Вера - тоже изо всех сил - упиралась, но пришла. Смотрела удивленно, робко, растерянно, потом заскучала, поминутно взглядывала на часы, и Артем видел, как она поправляла челку, вглядываясь в стеклянное покрытие икон.
Новость, что Борейко с Афанасьевым будут венчаться, почти никого не удивила. В ту пору венчания стали непременным элементом брачного обряда, этаким модным штрихом, дополнявшим двойственную подпись в пышно-пыльных интерьерах ЗАГСа и обязательное совместное фото на фоне Вечного огня: в кадр просительно заглядывают мальчики-часовые с декоративными автоматами и девочки-подчаски в белых бантах и страхе не дождаться первой любви. На носу была защита дипломов, и свадьба давно спаянной пары мало занимала выпускников: поженились и поженились. На венчание пришло много Вериных подружек, школьных и чуть ли не садиковых - Артем не мог соотнести вполне взрослых девиц с детскими воспоминаниями своей жены. Он давно думал о Вере как о жене, и теперь, после венчания, ему особенно нравилось произносить вслух это слово, оно было и нежное и звонкое…
Бабуля с дедом приезжали на свадьбу, по стариковской привычке бабуля плакала теперь уже от всяких новостей - хороших ли, плохих ли… Подарила Вере медальончик из желтого металла - Артем знал, что мамин. Генерал Борейко презентовал молодым ту самую квартирку, где Вера мысленно выстраивала замки, на поверку оказавшиеся не такими уж воздушными.
Через месяц после свадьбы была защита дипломов, а в самом начале августа - рукоположение в диаконы. Артем стал отцом Артемием.
Никогда не ходивший в баловнях судьбы Артем удивился бы, узнав, как ласково она будет относиться к отцу Артемию. Служить начинал он в Сретенке, под крылом у отца Георгия, который терпеливо правил все его ошибки. Впрочем, у диакона Артемия ошибок почти не было, потому что диаконом он был всего один день - уже назавтра назначили хиротонию во священники. Накануне вечером Артем пересказывал жене свои впечатления от епископа: тот, прибыв в Сретенку, кричал и грохотал словно камнепад - к счастью, камни падали не на местных батюшек, а на спутника, в клобуке и с затравленным взглядом.
Артему немедленно захотелось стать маленьким и прозрачным. Неожиданное явление разъяренного архиерея сильно контрастировало с тем благостным чувством, что царило на крестинах Стасика. Ему очень часто вспоминался тот день; будто со стороны он видел испуганного Артема, скрючившегося на скамейке с чужим ребенком на руках.
Между тем отец Георгий преспокойно молчал, дождавшись, покуда на землю не упал последний словесный камень. И когда монах метнул, будто дротик, прощальный раздосадованный взгляд и скрылся в ждавшей его машине, будущий диакон наконец узнал в отгрохотавшем природном явлении прежнего епископа. Скорость переключения была самой высокой из возможных, и до сих пор Артему не удалось постичь, как архиерей может так молниеносно впадать из гнева в милость.
До собственной хиротонии отец Артемий считал священников почти небожителями и даже вообразить не мог подобный стиль общения в стенах церкви. Как многим, церковный мир представлялся ему до блеска отмытым, скрипяще-стерильным, добрым до приторности, поэтому крики епископа до крови резанули не только слух отца Артемия, но и его иллюзии. Иллюзии епископ Сергий просто зарезал при том своем появлении, и сразу - насмерть.
В далеком последствии, понабравшись и нужного опыта, и нежелательного, отец Артемий окончательно убедился в смехотворности прежних представлений - за собственную веру приходилось бороться в полную силу. Вот и владыка Сергий мало чем напоминал кроткого и тихого богомольца, Артем сразу понял, что очень не хочет попасться ему когда-нибудь под горячую руку. Впрочем, отослав с глаз неугодившего монаха, епископ тут же подобрел. Может, глядя на ставленника отца Георгия, он вспомнил начало своего служения?