Город Ё - Глеб Шульпяков 3 стр.


На Джерси предсказуемый, солнечный климат. Затравленных погодой англичан это привлекает в первую очередь. Но, вопреки прогнозам, сегодня на острове туман и дождь, брызгающий на поля для гольфа с чисто английской брезгливостью. А под окнами гостиницы каменистая равнина библейского облика - а не морская панорама, как было обещано.

Все переменилось, не прошло и получаса - как в театре, когда после антракта на сцене новая декорация. Теперь над островом светило солнце, а пустыню затопило море, как будто воды, опять же по Библии, сомкнулись. Это был знаменитый джерсейский прилив. По его расписанию живет вся прибрежная территория. Примерно до полудня (в зависимости от времени года) вода постепенно обнажает километры ровного, как тефлоновая сковорода, пляжа. Идеального для заездов на колесных каяках - и так, позагорать-побегать. Запускать воздушного змея.

В скалистых местах острова при отливе открываются умопомрачительные лабиринты донных камней. Бродить среди них - как по улицам арабского города, откуда, как в сказках "Тысячи и одной ночи", исчезли люди. Тут же, на камнях и плитах, можно загорать. Пока не прозвучит сирена, означающая: вода возвращается. Ее наступление стремительно и вместе с тем незаметно. Задремал, зачитался - и все, привет: меж камней образуются омуты и водовороты, где утонуть можно запросто.

Для того и сирена.

Джерси с великолепной английской тщательностью опутан живописными тропами. За день-два на велосипеде можно объехать все точки, где сохранились немецкие фортификационные сооружения. Поскольку именно они - главный интерес этого места.

В октябре 1942-го Гитлер отдал приказ сделать из острова "неприступную крепость". С той поры вышки и бункеры находятся в неплохом состоянии - сохранились даже резиновые прокладки на газовых шлюзах. Что с житейской точки зрения, конечно, абсурдно, потому что судьба военной архитектуры заключается в том, чтобы быть разрушенной.

Но вот история делает зигзаг - и все складывается иначе. Союзники идут в обход Джерси, высадки английского десанта не происходит. Трехлетний труд пяти тысяч человек (из которых только пятая часть - рабская сила) напрасен. Противотанковые стены на пляжах никому не нужны. Гигантские пушки, ради которых под землей обустроили города, не собьют ни одного самолета. Не потопят ни одного судна. Десятки километров тоннелей и катакомб проложены впустую. Тысячи тонн лучшего германского бетона легли в землю Джерси зря. До сих пор все военные объекты выглядят так, как будто вчера их сдали в эксплуатацию. А солдаты, как вода отлива, просто покинули огневые точки - и скоро будут обратно.

Музейным хозяйством в бункере заведовали подростки, островитяне. Продавали билетики, сопровождали по туннелям. Показывали, объясняли. Слушая их малопонятную болтовню, я ловил себя на том, что дико завидую. Мне бы в пятом классе пушку в настоящем бункере. Чистить приборы, винтовки. Проверять телефонные сети и питьевую воду в бутылках. Мечта подростка… Смотришь в пушечный прицел и вспоминаешь игровые автоматы в советских кинотеатрах. Как они назывались?

Самый крупный из 18 джерсейских бункеров находится на мысе Corbier. Как и остальные, он был построен фирмой Kehl & Со по заказу Organization Todt. Однако пушка калибром 105 мм помечена клеймом французской фирмы Le Creusot (1918 г). В прошлой жизни она действительно была полевым орудием французской армии. После капитуляции Франции немцы просто переставили пушку с колес. И она стала орудием береговой обороны с дальностью поражения 10 км. Всего таких пушек - пять из 84-х. Остальные разобрали на куски коллекционеры еще в пятидесятых.

К пушечному отсеку примыкают два поменьше, для отработанных гильз и где стоит вентилятор для отвода выхлопа. Две клети рядом отведены под снаряды. "Гостиная" ("кубрик", "казарма" - не знаю), где жили артиллеристы. Два раза по три койки друг над другом, почему-то очень короткие. Карликовые. Стол, телефон. Печка. Стеллажи с питьевой водой, десятки полок. На стенах семейные портреты. Патефон. Вентиляция на случай газовой атаки, работает от генератора, как и все тут. У выхода наружу шлюзовая камера - опять же на случай газов. Территория, прилегающая к входу, простреливается с огневой точки из пулемета MG 34.

Смотровая ячейка на крыше, самое опасное место - отсюда наблюдатель передавал расстановку сил в пушечный отсек - наводчику. Шахта запасного выхода. И ежевика вокруг - черная, жирная. Грозди спелых ягод на фоне моря.

Размышляя о том, как тщательно организован быт в бункере - как все тут заточено "под пушку" и для пушки сделано, - я вспоминал монастырь, скит. Где тоже все подчиняется одной идее, одному служению. Только вместо алтаря в бункере языческий идол, бог смерти. А служба по механике - та же. Кропотливая, ежедневная. Требующая самопожертвования и слепой веры в победу.

Которой, возможно, не будет.

Иранский дневник

Ночь

Получение визы в аэропорту Тегерана ночью - долгая и мучительная экзекуция, пытка. Отказать во въезде могут любому, без объяснений. Швырнут в лицо паспорт, укажут волосатым пальцем на выход: "Get out!" - и задернут шторку, погасят свет.

Переживать особо не следует, через час визу все равно выдадут. Такова их манера, унизить и напугать человека при въезде, чтобы потом ты не натворил в исламской республике лишнего. Оригинальный способ заботы о нашей безопасности - в сущности.

В пятом часу утра мы наконец выкатываемся на трассу в город. Одной рукой водитель Оджад придерживает баранку, другой наливает из термоса чай.

- Чай любишь? - Поворачивается, протягивает чашку.

Машина, потеряв управление, плавно выходит на встречную.

В ночном поле галлюцинация, иллюминированный призрак. Четыре минарета размером с трубы ТЭЦ, между ними гигантское шапито. Золотой шар-купол, вокруг галереи, фонтаны. Непроглядная ночь, ни души - а тут все сверкает и переливается.

- Там он. - Водитель торжественно поднимает палец.

- ???

- Аятолла.

По иранскому радио гоняют программы о поэзии - или актерское чтение Корана. По словам Оджада, это его любимое занятие, слушать по радио стихи персидских поэтов-классиков. Стихи знакомы каждому с детства, но это не важно, поскольку главное, как они исполнены. Слушая вдохновенные перепады поэтической речи - то, как чтец интонирует, берет голосом, - потихоньку "влипаешь" в чужую мелодию. В ее каденции, в самый состав звука, незнакомого и завораживающего. Уже не удивляет, зачем в поле шапито, где при свете софитов спит "он". Зачем так долго мучили на прилете, пугали шторкой и что отправят обратно. Кто эти небритые мужики на выгоревших плакатах, которыми завешены бетонные коробки. Куда идут двое с авоськами - в такую рань. И зачем троица на тротуаре разложила костер - и сидит у огня, кутаясь в рваные тряпки.

Тегеран

Я просыпаюсь между двух шумовых потоков - грохочущего трафика под окном и фрезы на этаже. Город и отель бурлят, проснулись. То, что в комнатах могут спать люди, никому не приходит в голову. Мы встали - и ты вставай, нормальная логика "семейного" государства, где все как один и один - за всех.

На улице солнечно и холодно. Пожилые женщины метут мостовую длинными балахонами. Девушки в приталенных полу-пальто, на голове платок, черный. Платок прекрасно подчеркивает лица, их белокожие правильные овалы - и черные глаза. Красоток на улице поразительно много, поскольку эффектно задрапированная женщина производит куда более яркое впечатление. И они это знают, умеют делать.

В забегаловке с кебабами девушки, не стесняясь, разглядывают меня, приезжего. Во что одет? Какая оправа очков? Ботинки? Любопытство сильнее шариата, тем более что другой информации о внешнем мире у них нет. Что касается мужской части населения, то я - человек без брюха и усов - для них просто не существую.

Лавки на улицах забиты медными самоварами, первое время невольно вздрагиваешь: "Русские!" Но потом вспоминаешь, что Иран - родина самоваров. Чай здесь вместо водки, повсеместно, особенно зимой, когда зябко.

Рядом меняльные лавки, купюры выложены прямо в витринах. Пасьянсы из однодолларовых бумажек, пирамиды монет. Пестрые евро, веером. Деньги - тот же товар, и нужно показывать его лицом, как любой другой. Время в Иране идет на полчаса впереди московского. День, начатый за полдень, проходит быстро. Вечный вопрос путешественника - "Зачем я сюда приехал?" - не отпускает. Чтобы избавиться от него, требуется особое стечение обстоятельств. Нужно попасть в фокус, в воронку места. Оказаться там, где городская среда сгущается.

Такое место в Тегеране есть.

Ближе к базару толпа густеет, торговля выплескивается на мостовую. С проспекта в базарный город ведут ущелья улиц. В одной из них раздают крупную вареную картошку, "благотворительную" - от мечети, поскольку на днях праздник. Завернутую в лаваш, картошку можно съесть прямо здесь, на приступке - посыпая соленой пудрой.

Но мне нужна другая мечеть.

Она где-то неглубоко, рядом. Пару пролетов по шумной лестнице, обогнуть палисадник, где продают цепные плетки (опять же, праздник), в узкий проход через арку - и ты попадаешь в другое измерение, пространство, из которых состоят старые мусульманские кварталы.

Площадь мечети Хомейни пуста, тиха - как будто ее вырезали ножницами из базарного шума. Посередине бассейн для омовений, над старыми галереями нависают бетонные складские помещения со спутниковыми тарелками - но через галереи перешагнуть не могут. Между минаретами светятся огромные часы. Смесь вокзала с мечетью, нормально - молитвы, как и поезда, должны "отходить" вовремя.

За огромным порталом айвана прячется зеленый купол, похожий на перевернутую чашку. Такова манера персидской архитектуры - поразить глаз внезапно, когда привык, не ждешь. Неба над площадью много, оно розовое, с пепельным оттенком. По мере наступления вечера пепла становится больше, а розовый цвет сгущается в красные полосы. Я брожу по площади, стараясь растянуть это ощущение, когда все вокруг - невидимый голос, распевающий суры Корана, запах печеной картошки и как смешиваются цвета в небе - образует тот самый фокус. Воронку, куда ты проваливаешься со скоростью свободного падения.

На площади я вдруг понял, насколько мусульманская жизнь, ее быт, может выглядеть близкой, своей - формально, "технически". Наверное, я сейчас скажу странную вещь - но жизнь простого мусульманина схожа с жизнью человека литературы. Поскольку обе они регулярны, ритмизованы. Свершаются буквально по схеме "когда не требует поэта (мусульманина)…" - и так далее. При всей разнице "священных жертв", конечно, - и того, кому эти жертвы предназначены.

Тегеран - Исфахан

Между городами четыреста сорок километров, но перед выездом Оджаду (а это он) надо поменять масло. Мы едем по пробкам в другой конец города, где у него знакомый авто-техник. Потом выясняется, что надо заехать домой, за едой в дорогу. Снова тащимся через Тегеран, теперь в обратную сторону. Почему не сделал до отъезда? Чего ждал? Спорить бесполезно, в Азии жизнь подгонять события просто - дальше будешь.

Трасса идеальная, максимальная скорость - 120. Но через два часа дороги водитель объявляет, что пора обедать.

- Я не голоден, - говорю.

- Ты турист, а я иранец, - отвечает он.

И тормозит на горном плато.

Пока я брожу с фотоаппаратом, на заднем сиденье приготовлена еда. Две вареные картошки, два яйца, две лепешки и два соленых огурца - обед взят в расчете на двоих, кто бы мог подумать. Он запивает чаем, я - дуком. Это здешний эквивалент турецкого айрана, кисломолочный напиток, которого в Москве не бывает - я к нему пристрастился в Турции, когда писал "Книгу Синана".

Рисунок гор странный, неровный - то плавный, почти прямой, то угловатый. Хотя все углы и неровности сглажены, прилизаны. Сточены. Эта линия гор - своего рода пиктограмма, визуальное выражение персидского языка, так мне кажется. Поскольку я уверен, что такие вещи, как фонетика языка, его рисунок - и общий рисунок пейзажа, в котором он формировался, - не могут не быть связанными.

Машин на трассе немало, все они местного производства - даже "Пежо" и "Рено", - поскольку Иран, будучи "страной-изгоем", давно живет на полном самообеспечении. Большинство автомобилей работает как на бензине, так и на газе. Бензин в стране, которая занимает одно из первых мест по запасам нефти, дико дорог, а газ быстро заканчивается. И Оджад постоянно выискивает по трассе газовые заправки.

Мы въезжаем в Исфахан под вечер, потратив семь часов на дорогу. Еще час на метания по городу - Оджад не разбирается в картах, к тому же отель поменял название, а на дорогах толпы людей (демонстрация в поддержку Палестины) - и мы наконец рассчитываемся, расстаемся.

Центральная площадь Имама - шедевр исламского зодчества, икона мусульманской архитектуры, - несмотря на поздний вечер, заполнена народом обоего пола, плюс дети. У центрального портала толпа сгущается; софиты, динамики. С экранов на фасаде читает проповедь имам, спокойно и размеренно. Лица людей тоже спокойны и приветливы, многие улыбаются - как улыбаются те, у кого нет сомнений в полной своей правоте - и защищенности. Да, именно так - в правоте и защищенности.

В мечети много народу, идет молитва, праздничная. Снаружи, в палатках, разливают бесплатный чай, лежит сахар - обычный колотый и каленый. Чай пустой и безвкусный, но на вечернем морозце прекрасно согревает. Вкус каленого сахара - из детства и моментально возвращает в прошлое. Я вспоминаю, как мы готовили такой после школы, на сковородке (сковородка была без ручки - такие прихватывали специальной рукояткой). Главным было не перекалить сахарную воду, чтобы вкус не получился горьким (горький тоже ели, без вопросов).

Моя первая кулинарная практика. Кто бы мог подумать, что спустя тридцать лет вкус вернется, и где? - на одной из главных площадей исламского мира, в канун православного Рождества, которое в этом году совпало с праздником имама Хусейна, очередной войной в Газе т. д. Это я и называю "невероятным стечением обстоятельств".

Ночью по местным каналам ТВ обсуждают нюансы шиизма. Я впервые жалею, что не знаю языка - поскольку на экране интеллектуально-богословское, с элементами филологического анализа, шоу.

На остальных кнопках - бесконечные сводки из Палестины. Душераздирающие ролики на тему "страдания мусульман под бомбами израильского агрессора". Ролики гоняют каждые пять минут вперемежку с репортажами о "праведном гневе исламского мира". Этот гнев, массовый и совершенно искренний, я видел только что на улицах города. Хотя покажи иранцу карту - уверен, что страну, против которой идет выступление, он не отыщет. Израиль для него - некое мифическое пространство вселенского Зла. Которого требует душа любого шиита, воспитанного на традиции борьбы Добра со Злом. Вот эту нишу - Зла - Израиль и занимает в его личном космосе.

Вообще техника пропаганды по ТВ - на уровне монтажа, музыки, детских фотографий - невероятно напоминает нашу, новую советскую. Ту, которую демонстрировали самые "сервильные" каналы вроде "Вестей" во время агрессии в Грузии. Не вдаваясь в подробности нынешнего ближневосточного конфликта - каждый участник в системе собственных ценностей прав, но Израиль еще и последователен (чем Иран, поставляющий оружие, пользуется) - можно поразмыслить о том, кто есть кто в современном мире, особенно в нашем. Кто какие роли играет, по каким схемам действует. И насколько они универсальны, узнаваемы. Кто "подставляет" - Осетию, Палестину - в сущности? Кто снабжает анклавы оружием, консультирует? Не тот ли, кто громче всех потом кричит по поводу страданий осетинского (палестинского) народа? Кстати, главный лозунг на улицах Исфахана в эти дни - тоже "наш", вполне знакомый: "Down with USA!"

Такие вещи я тоже называю "стечением обстоятельств".

Правда, ничего невероятного в этих обстоятельствах нет.

Исфахан

Чтобы легче усвоить разницу между мусульманами-шиитами и суннитами, представьте себе, что у Христа была большая семья. И что после известного события ее члены вступили в конфликт с апостолами за право быть единственными носителями учения.

Пророк родню имел довольно многочисленную. И конфликт с апостолами-халифами у этой родни состоялся сразу после его смерти. По итогам этого конфликта - который, в сущности, представляет собой вечный спор о том, что первично, гены или разум, родство или единомыслие, сыновство или ученичество - произошел раскол на шиитов, то есть последователей родни, и суннитов - то есть тех, кто предпочел авторитет друзей-соратников. В результате раскола племянник Пророка, первый имам Али, был убит общиной, поддерживающей апостолов-халифов. А спустя время в неравном сражении погиб его младший сын и наследник, имам Хуссейн.

Именно это трагическое событие - безвременную гибель младшего сына имама Али - и вспоминает весь шиитский мир - в десятый день месяца Мухаррама. В этом году дата совпала с православным Рождеством, что сообщало увиденному некоторый умопомрачительный, гротескный характер.

Суть празднества заключается в самобичевании и оплакивании. В исламе большинство вещей надо понимать буквально, бытово - то есть в дни праздника мусульмане действительно рыдают и наказывают себя плетками. Обычно тон процессии задает профессиональный "чтец-плакальщик". Это человек с микрофоном, он стоит на возвышении и распевает "гимны". Содержание "гимнов" сводится к называнию родословной Хусейна - и описанию его ужасной гибели. Текст нехитрый, повторяется. С каждым повтором степень эмоционального накала аудитории - и самого "плакальщика" - возрастает. В такт гимну присутствующие начинают ритуально хлестать себя по груди и плечам. Многие используют для этих целей специальные плети - те самые, цепные, что я видел в Тегеране. Их перед праздником продают повсеместно, как первомайские флажки или шарики.

Представьте себе тысячи усатых мужчин, льющих самые настоящие слезы. Представьте, что ничего театрального, показного в этом плаче нет - как можно было бы подумать. Поймите, что в эти минуты каждый мусульманин внутренне отыгрывает - то есть воображает и переживает - самую чудовищную потерю, которая может выпасть на долю правоверного, то есть потерю сына. Тем самым снимая невроз, сформированный страхом этой потери. Так мне, во всяком случае, думается - с психологической точки зрения.

Религиозные процессии показывают по всем каналам. Сюжеты из разных городов, из разных провинций сменяют друг друга - как у нас на Первомай или Октябрь. Рапортуют Шираз, Тегеран, Тебриз, Кум. На главной площади Исфахана - огромная очередь перед мечетью. Молитва закончилась, люди ждут, когда вынесут благотворительную пищу. Я видел эти контейнеры со двора, куда забрел с фотоаппаратом - сотни красных ящиков, забитых термо-контейнерами. В контейнерах рис с тушеными сливами, баранина (накануне праздника обязательно режут барана, отчего улицы подле мечетей залиты кровью). Пища горячая, готова к употреблению. Невероятно вкусная (я пробовал). Когда ворота мечети распахиваются, тысячи рук тянутся в воздух. Коробки с надписью: "Down with UISA, down with Israeil" моментально исчезают в толпе. Через пять минут толпа рассасывается, счастливые мусульмане расходятся.

"Вкусивший пищи в день сей да благословен будет".

Назад Дальше