Исфахан - Язд
Восторг, охватывающий в пустыне, совершенно неописуем, несравним. Пустое нежилое пространство, щедро залитое солнцем; разрывающее, растягивающее сознание небо; затонувшие в пустыне горы; пейзаж настолько активизирует внутренние силы, что ты начинаешь физически задыхаться. Все это - для тебя, только для тебя. Других пользователей - других жизней - вокруг просто нет, даже флоры. Представьте, что вам подарили пустой театр (или пустой порт). Ни актеров (матросов), ни зрителей в нем нет и не будет (разве что невидимый капитан-режиссер). Но есть пустая сцена, набережная с кораблями - и свет софитов. И ты можешь разыграть на этой сцене-палубе любое представление. Отплыть в любое плавание.
Дорога прямая, покрытие отличное, машин нет. Один пункт ДПС - "Ваш паспорт" - "Счастливой дороги" - и ты на свободе. Водитель обещает доставить за два часа, хотя, судя по карте, до Язда триста километров. Но любые карты (и время как протяженность) эти люди внутренне отторгают. После волшебного перемещения Пророка из Мекки в Иерусалим за одну ночь каждый подсознательно верит, что пространство и время - резиновые. Что можно - если на то будет воля Всевышнего - переметнуться из пункта А в пункт Б скорее, чем прольется молоко из упавшего кувшина (в чем они правы, если рассматривать время и пространство с научно-философской точки зрения).
У каждой поездки есть внутренний мотив, импульс - помимо общего желания сменить одну реальность на другую (однажды я поехал в Лаос только потому, что со двора их посольства в окно долетали по ночам звуки песен). Так вот, в Иран - и Язд в частности - я отправился из-за книги, которую начал уже год как. Она должна завершить первые две вещицы - "Книгу Синана" и "Цунами", - чтобы составить трилогию. Закрыть тему. Первые главы - сытая снобская жизнь в Москве. Потом - бац! - провал, и ты просыпаешься в глиняном городе с голубыми мечетями.
Прообразом этого "мешка" послужил Фес. Когда-то город произвел на меня довольно сильное впечатление - тем, что городская среда воспроизводила здесь подсознание, структуру человеческого бытия. Город Язд таков же. Один из не многих в мире - все в ЮНЕСКО - средневековых городов, дошедших до нас в относительной сохранности. То есть в виде невообразимого и вместе с тем логичного по внутреннему смыслу скопления глинобитных домов, щелей-улиц - и грандиозных мечетей между ними.
Фес случился со мной пару лет назад. Его образ уже обобщился, померк. С помощью Язда мне хотелось оживить картину. Тем более что город, в котором оказывается герой, не точный слепок. Скорее, задача образа - воплотить идею азиатского города вообще. Которая позволяла бы совместить в одном образе несколько городов - ну и вымысел, конечно. Кстати, азиатские города, будучи слепком твоего подсознания, идеально для него подходят.
Я имею в виду вымысел, конечно.
Канаты Язда
Принцип изучения Язда предельно прост: погружайся. Выйди из гостиницы, сверни в первую щель - и пропади там. Лабиринт улиц все равно пережует тебя глиняными деснами - и выплюнет обратно.
Правда, на другом конце города.
Старая часть Язда не слишком велика, в пределах Бульварного. Потеряться в ней невозможно, над приземистыми домишками всегда маячит купол квартальной мечети. Можно ориентироваться по солнцу, с какой оно стороны. И держаться одного направления, пока не выйдешь на главный проспект (он везде один, имени Ленина - Хомейни то есть). В этом, кстати, одно из отличий Язда от Феса. Тот вдвое больше, лежит в гигантской горной котловине. И дома имеет настолько высокие, что ни солнца, ни куполов не видно, ориентироваться не на что.
Провалился за подкладку - так провалился, пиши пропало.
Мне нравилось бродить по Язду без карты, бесцельно - как я обычно в таких городах и делаю. В одной из улиц мне попался мужик, он тащил стопку лепешек, прижимая их подбородком. Я к тому времени проголодался, и по моим глазам он это понял. Просто протянул лепешку - и пошел дальше.
"Иран, дела семейные".
Я притулился на заброшенном дворе и блаженно сжевал хлеб, щурясь на солнце. Вспомнил, что неплохо бы выяснить, каковы они на самом деле, знаменитые канаты - этот образ мучил меня с детства, после фильма "Тегеран-43". Как выглядит система подземного водоснабжения, распределяющая грунтовые воды по городу.
Канаты "придумали" в Средние века и сегодня почти не использовали. Хотя проложили настолько хитроумно, что ученые до сих пор собираются на конгрессы по их изучению. Кажется, это единственная канализация в мире, которую изучают.
И вот в заброшенном дворе (хотя в Язде трудно утверждать наверняка, заброшен тот или иной двор или нет), я наткнулся на дыру в земле. Обычную дыру, провал - накрытый от лишних людей решеткой, под которой накопилась большая гора мусора, как это часто с зарешеченными дырами бывает. Какой-то рвани, и гнили, и пластиковых бутылок с канистрами.
Но ступеньки под мусором все равно просматривались.
Вторым сюрпризом было то, что замок на люке решетки болтался на честном слове. Пролезая внутрь, я не сомневался, что проход замурован. Оказалось, в темноту круто уходит длинная каменная лестница.
Спуск был сухим, прохладным и занял минут пять. Их было семьдесят, высоких кирпичных ступеней - значит лестница уходила под землю на четыре-пять этажей как минимум (в детстве я думал, что канаты "начинаются" в подвалах, ха-ха - как это показывают все в том же фильме).
Внизу я очутился в комнатке три на четыре метра, сухой и темной. Под рукой осыпалась глина, ладони покалывала солома. Мобильник снова погас, но стены все равно освещал невнятный серый отсвет. Вход на лестницу остался далеко наверху, а других источников вроде бы не было. Я снова поднял голову, повернулся вокруг себя - и заметил в непроглядной тьме крошечный голубой глазок размером с пуговицу.
В одну из стен колодца - а это, судя по отверстию над головой, был именно колодец - уводил узкий проход. Поместиться в нем оказалось возможным, но только сидя в позе эмбриона. Ребрами жесткости каналу служили широкие кольца из обожженной глины, вмазанные в землю - тот же принцип, что потом использовали в московском метро. Я прополз боком метров двадцать-тридцать. Дальше ход разветвлялся на три коридора, превращая канал в лабиринт. Лезть стало страшно, я вернулся.
Чак-Чак
Арабы захватили и исламизировали Персию к середине VII века. Одна из последних принцесс династии Сасанидов - огнепоклонница - по легенде, бежала в пустыню, в скалы. "Чак-Чак" с персидского означает "кап-кап", то есть беженка искала воду. А затем уже тихое место для алтаря. С тех пор крошечный уступ в скале - в 70 километрах от Язда - считается одним из главных капищ зороастризма. Точкой, где тлеет искра религии, из которой так и не возгорелось пламя.
Дорога в Чак-Чак - это снова пустыня, но совершенно другая - скалистая и чрезвычайно вычурная, затейливая по рисунку. Здесь хорошо снимать фильмы про инопланетную жизнь, вернее, безжизненность. Потому что верхушки треугольных гор торчат из пустыни, как детские игрушки, забытые на пляже. Занесенные космическим песком за ночь (за тысячу световых лет).
Машина медленно вползает в складку огромной скалы. Домики - кучкой, точкой - на "фасаде" скалы не заметишь, настолько они ничтожны. Это и есть Чак-Чак. Сотня ступеней наверх, зигзагом - вход в пещеру только в белой шапке, без ботинок - и вся история с принцессами и арабами моментально меркнет. Потому что ледяная чистая вода до сих пор "чак-чак" посреди мертвой пустыни.
Перепад температур, конденсация влаги внутри скального массива, неожиданный выход на высоте небоскреба - и т. д. и т. п. Понятно, объяснимо. Но мой-то взгляд приземлен, буквален. Примитивен. Я вижу сотни километров безжизненного пейзажа, способного свести с ума одним только рисунком, цветом. Песок и глину, и глинистый какой-то камень под акриловым небом. Скалы, солончаки - "Забриски Пойнт". И воду, которая над всем этим марсианским пейзажем капает тысячу лет.
Современные домики, выстроенные на склонах, пусты - грандиозный праздник огня случается раз в году. В сущности, это не дома, а клети, кельи. Ячейки одного хозблока. Отыскать следы культа - кроме черных копченых подпалин на стенах - невозможно. Зороастризм - самая сдержанная, аскетичная, "немотствующая" и "нестяжающая" религия мира. Она не требует ни мечетей, ни соборов, ни пагод. Стеклянная тишина голых скал - умопомрачительный вид на закат - огонь и вода - вот и все, что надо.
По центру пещеры - медный алтарь, блюдо на толстой ножке. На блюде песок - на песке пара потухших головешек, остатки благовонных палочек. Спустя полчаса в пещеру поднимается семейство - старик, его молодой сын с невесткой и внук, мелкий мальчишка. Девушка простоволосая, в обычных спортивных штанах, обтягивающих фигуру. Судя по тому, насколько спокойно она к этому относится - при мне, постороннем, - это не мусульмане. Ну, так мне, во всяком случае, хочется думать.
Не обращая на меня внимания, они тихо надевают белые врачебные шапочки, сходятся вокруг алтаря. Раздувают головешки, втыкают в песок привезенные с собой палочки. Что-то бормочут - или просто перешептываются, смеются. Обходят алтарь несколько раз, собирают в пакетики пепел - а потом фотографируются. И так же тихо обуваются, уходят.
Я остаюсь один - в плоской тишине. Я чувствую себя мошкой, попавшей в смолу - миллион лет спустя, когда смола уже превратилась в янтарь.
Язд - Тегеран
На "Иранских авиалиниях" летают в основном немецкие "Фоккеры" (хуже, если попадется старый советский "Ту"). "Фоккеры" тоже не первой свежести, но небольшие и уютные, чистые. С занавесочками на иллюминаторах и леденцами - как в детстве.
Аэропорт в Язде современный, но без архитектурных излишеств. Когда в окне снежные горы, любой дизайн будет выглядеть убогим. И они это понимают. Стеклянная стена и кресла вдоль - вот и все, что нужно. О фотообоях Аллах позаботился.
Головная боль компании-перевозчика на регистрации - рассадить пассажиров отдельно, "мужики налево, женщины направо". Но самолет вылетает все равно вовремя. Время в полете час, летим низко. За окном тянется бесконечная горная пустыня, белые разводы солончаков, черные скальные пирамиды. Как и чем живет страна, состоящая наполовину из пустыни?
В полете раздают местную прессу. На первых полосах - крупно - трупы палестинских детей. Иранцы качают головами, тихо переговариваются. Передают друг другу газеты, сравнивают фото. Разглядывают сквозь крупный растр подробности.
К мученичеству и смерти в Иране, как и вообще у шиитов, свое отношение - как и положено в системе, чья философия строится на родовых связях, когда с потерей физического лица теряется понятие, явление. Это было видно по празднику имама Хусейна. Другой общеизвестный факт - что во время войны с Ираком подростки выходили на минные поля и разминировали их таким вот страшным образом. Никто их насильно туда не гнал, я хочу сказать. Вряд ли стимулом к подвигу служили загробные райские кущи. Скорее всего, дело тут в "семейственности" страны, ее родственном, кровном коллективизме. Когда младший рвется быть полезным; мечтает заслужить полноправное членство в семье, пусть и посмертное.
Вообще, чем дальше, тем сложнее понять, почувствовать: сколько в том, что я вижу, искренней, то есть наивной и детской веры? В моментальное попадание в рай, например? (сильно сомневаюсь). Сколько психофизики, создания-снятия невроза? (есть такое дело). Сколько ритуала? (в большом количестве). Сколько "собственной гордости"? (все-таки на счету Ирана несколько великих империй плюс классика литературы). Самое удивительное, что в иранском исламе разделить эти вещи вообще невозможно. Это "комплексный обед". Ритуал "заложен" в быт, выткан в нем, прошит - как рисунок на килиме. Религия вписана в повседневность, воплощена на ощупь, вкус и цвет. Без нее - буквально - "ни пожрать, ни потрахаться". Как, собственно, в религиозных системах, организующих реальность, и должно быть.
Глядя на то, насколько религия эффективно и - в рамках данного общества - позитивно организует реальность, смешно и грустно думать о нашем "религиозном возрождении". Которого нет и не было, несмотря на многолюдные "стояния" на Рождество и Пасху.
Форма досуга - есть.
А возрождения - нет, не наблюдается.
Тегеран
После праздников затишье - если тишина здесь вообще возможна. Город "облысел", поснимали со стен черно-зеленые флаги и транспаранты. Я выхожу на улицу и с удивлением обнаруживаю горы. Тегеран окружают снежные склоны, в конце бульвара белая вершина, совсем близко. Кто бывал в Алма-Ате, знает.
Город лежит на плоскости, которая идет в гору - как стол, приподнятый с одного края. Чем выше, тем чище воздух. Больше неба и солнца. В верхней части города есть несколько парков. В одном из них - Парк-и-Палех - я пристраиваюсь на лавке, подсматривать за местными.
Через дорогу университет, молодежи много. Сидят парочками, держатся за руки. Чай из пластиковых стаканчиков (все-таки холодно). Самая обычная картина, если не считать хиджаба на девушках. Но на платки в Иране перестаешь обращать внимание довольно быстро. Точно так же, как в Израиле - на молодых людей с винтовками.
Повседневность, ничего интересного.
Сидя в парке, я вспоминаю реакцию знакомых на мое решение ехать. От восклицаний: "Это опасно!" до: "Как вам не стыдно, когда Израиль".
И мысленно отвечаю, по пунктам.
Иран - самая спокойная, безопасная из мусульманских стран, что мне приходилось видеть. Ни подло обманывать (как в Турции) - ни притворно заискивать (и тоже обманывать, как в Марокко) здесь не будут. Иранцы обладают удивительной душевной цельностью. Неким внутренним самосогласием. И как следствие - невысокомерным достоинством. Ислам, примененный в чистом, тотальном виде, ни заискивания, ни воровства не предполагает. Это качества стран "недоисламских". Развращенных плохими колонизаторами (французами) - или вестернизацей. Ни того, ни другого - в большом, фатальном объеме - в Иране не случилось. Поэтому, когда я прошу водителя защелкнуть двери, он искренне не понимает.
- Там у меня фотоаппарат, хороший.
- Ну и что?
Теперь что касается визита в "страну - спонсора терроризма". Отвратительно слышать эти слова в стране, которая десять лет терроризирует собственных граждан, методично культивируя подлых и выживая лучших, уничтожая их историю и культуру. В новую Советскую Россию по этой логике въезжать нельзя ни при каких условиях.
Вообще, чем больше наблюдаешь Иран, тем чаще ловишь себя на ощущении, что перед тобой - если ничего не менять - вариант собственного будущего. Схема жизни, к которой страна приближается. Внешняя изоляция и внутренний коллективизм, иранский вариант. Просто в случае с Ираном схема наполнена религиозным смыслом, его практикой, внутри которых ситуация изоляции и коллективизма, возможно, не только приемлема - чаема. А в нашем - политической демагогией и глубоким общественным цинизмом как следствие.
Понятие, лежащее в основе западной модели общества, есть понятие "другого". Его границ и возможностей, свобод и обязанностей. В Иране такого понятия нет, поскольку схема жизни в этой стране целиком реализована через религию, ее ритуал и философию - глубочайшую, прошу заметить, тончайшую. Сплачивающую страну в семейство, где нет чужих стариков и детей-сирот. И где понятие "другого" просто не предусмотрено. Но это их модель общества. Их вариант организации хаоса а реальность. В систему, пригодную для жизни. Эта система не хуже и не лучше остальных "пригодных" систем, если судить о ней по ее законам, то есть с точки зрения Корана.
Она "другая".
Город "Ё"
Ульяновск стоит на взгорье между великой Волгой и укромной Свиягой. Расстояние между реками - пять остановок на трамвае, но текут они - парадокс - в разные стороны. Ниже по течению Свияга впадает в Волгу и (опять парадокс) возвращается в Ульяновск - правда, уже в качестве великой русской реки. Так пешка становится королевой.
Оба потока образуют внутри города тихий омут. Эту тихушность, недвижность симбирской жизни лучше остальных выразил Иван Гончаров в "Обрыве". Писатель, родом из Симбирска, списал его с тутошних оврагов, и даже родословная его "обломовщины" - тоже отсюда, из этих сонных лощин и заводей.
Любимое место городских шатаний, гуляний - "эспланада". Это часть гигантского мемориала, под которым к юбилею Ленина в 70-м исчезли кварталы знаменитой симбирской набережной. Таков был второй удар. Первый, когда в Ульяновске разом уничтожили все культовые сооружения, нанесли до войны. В результате чего полностью утратился высотный, парадный силуэт города.
Архитектура мемориала сама по себе вполне эффектна, поскольку явно "перепёрта" советскими проектировщиками с работ Корбюзье, и неплохо "перепёрта", кстати. Единственное, что её портит сегодня, - это облупленность, поскольку старение материла "убивает" подобную архитектуру в первую очередь.
На волжских откосах местный бизнес лепит горнолыжные спуски, хотя строить здесь нельзя из-за оползней, вечной симбирской проблемы. Спуски начинаются прямо от мемориала, встал и поехал. Собственно, Ульяновск - это единственное из виданных мною мест, где на горных лыжах можно съехать в самом центре города.
По аллеям "эспланады" гуляют стройные загорелые девицы. Их количество в городе ошеломляет; кажется, что попал не в провинциальный городок, а на модный морской пляж, настолько расслабленное, отпускное выражение лиц (и ног) у девушек.
На эспланаде народ вышагивает мимо памятников. Разных времен и разным, часто противоположным фигурам - Ленину и Карамзину, Гончарову и Марксу, Пушкину и Ульянову-старшему - эти памятники, выставленные в одном месте, придают физиономии города комичное выражение. Что примиряет с бессмысленным сочетанием "Родина Ленина", "приваренным" к волжскому городку, казалось бы, намертво.
В советское время туристический поток "по ленинским местам" был принудительным, а потому неиссякаемым. Но сегодня город опустел, и жители вынуждены сооружать новые "аттракции".
Неподалёку от "Ё" есть и настоящий шедевр. Это монумент Марксу работы Меркурова - 1921 года. Один из лучших, на мой вкус, в этом жанре. Отец новой религии выступает из груды черного гранита, как шахматная фигура - и как будто раздавлен тяжестью сыгранной партии.
После войны Сталин методично вытеснял образ Ленина из массового сознания. Эти фрейдистские дела коснулись в первую очередь Ульяновской области. Так с её доски одну за другой убирали наиболее важные фигуры - то есть прибыльные районы и заводы, прирезая их к соседним областям и переводя в другие города. И вот из богатейшей область превратилась в скудную. На которую алчно поглядывают разве "самарские" (для Ульяновска они как для Москвы "питерские").