Станица стоит в шеренгу вдоль центральной улицы. Улицы пустынны. Низенькие дома - скаты крыш русские, украинские. Пыльная листва. Собаки спят прямо на дороге. В крошечном сквере стоит Лермонтов и тоскливо смотрит на море, где его чуть не утопили. Море по касательной гонит мелкую волну к ногам поэта.
Он провел в Тамани несколько дней, но станица до сих пор живет за счет его новеллы. Все помнят, как она начинается: "Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить". Поэтому местные жители, хотя и чтят поэта, но от всей души веселятся только в день его смерти.
Домик Лермонтова стоит на обрыве, точь-в-точь как на рисунке автора. Соорудили его уже в наше время - именно по рисунку. Кровлю из таманского камыша стелил на хату последний из тутошних старцев, по старинному рецепту.
А еще в Тамани живут комары. Тучи комаров, полчища. "Русский царь знал, куда ссылать, - говорит мне девушка, музейный работник. Зовут ее, само собой, Света. - И вообще мы установили, что Лермонтов был в Тамани дважды".
Света Горюнова смотрит за музеем. Охотников до музейных ценностей на краю света бывает мало. Поэтому Света показывает хижину дяди Миши охотно. Мы стоим напротив друг друга и отмахиваемся, отплевываемся от комаров. За спиной шумит плавнями мутный, как плодово-ягодное вино, Боспор Киммерийский.
"Это они еще не кусаются", - оправдывается она.
"А где тут раскопки?"
"Танк на площади видели?"
"Видели".
"Идите, куда дуло смотрит".
Это Лермонтов, контрабандисты, русский царь - на раскопках понимаешь, что в истории Тамани они мелкие сошки. Занозы. Поскольку Тамань исхожена великими народами с древнейших времен, и само Время спит в пыли у моря. Которому нет никакого дела ни до царей, ни до странствующего офицера с подорожной по казенной надобности.
Ни до меня, тем более.
Местные жители подпирают античными осколками заборы. Груз в бочке с капустой может оказаться куском капители. Это в порядке вещей, поскольку вот они, колонны-амфоры: греческий город Гермонасса лежит в суглинке под ногами.
Тут стояли скифы, и где-то в земле спрятано их золото. Жили греки, покупали зерно с Кубани, и осколки их надгробий до сих пор намывает дождями с утесов. Поселения генуэзцев и турок и княжество Тмутаракань - тоже тут. Это запорожцы, переселяясь на Таманский полуостров в XVIII веке, нашли стелу, где была надпись: "В лето 6576 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14 000 сажен". С нее началась история княжества и наука славянской письменности.
На раскопках воздух звенит, те же комары.
"Сюда с лопатой надо приходить, - резюмирует девочка в красном сарафане. - Тогда интересные куски попадаются".
Как ее зовут, я даже не спрашиваю.
С обрыва открывается Азов - старая пойма Дона с Кубанью, море с речной душой. На берегу никого, я решаю искупаться. Лезу в море нагишом. Вода холодная, майская, мутная. По берегу бегут мальчишки, они поймали черепаху. Когда я вылезаю, мальчишки наперебой рассказывают мне, как одного голого купальщика за непотребный вид высекли казаки.
Я быстро одеваюсь.
Стоя над обрывом с греческим черепком в руке, я думаю, что где-то под ногами лежат скифы и генуэзцы. Греки, славяне. Что комары звенят над ними, как тысячу лет назад. И будут звенеть, когда мы уберемся тоже. От этих мыслей рябит на душе. Но эта рябь - как бы сказать? - печальна, благостна.
От истории, когда она длинна и запутана, остаются имена. Звуки, лишенные смысла. Их приятно вертеть на языке в жаркий таманский полдень.
Тумен-Тархан, Таматарха,
Тмутаракань,
Матрега. Шуго.
Тиздар. Цокур. Бугаз.
Тузла.
Фанагор, основавший неподалеку колонию, тоже ничего, кроме имени, не оставил.
Интересно, какими судьбами его занесло сюда, в медвежий угол? Был ли он высок ростом или мал собой? Кто его жена и дети, любовницы? Любовники? Часто ли бывал он в Пантикапее - и на родине, в Греции? И как спасался от комаров в ночное время, когда особенно печально шумят плавни? Неизвестно.
Но имя, имя…
Дядюшкин сон
1.
Конопля в Барнауле растет прямо на улице.
Выходишь из бани, срываешь травинку, подносишь под нос - тот же запах! тот же образ! Вдохнешь конопляного масла, бензина, обернешься и видишь - улица свернулась в трубку, на глазах исчезает.
И вот уже другой сон снится ее щелястым скворечням, сараям.
Новые, иные химеры скрипят половицами старой аптеки.
2.
В Барнаул летишь ночь - маята! - но рассвет ослепителен, "как улыбка Аллаха".
Солнце поливает зеленую плоскую землю. Сверкают речные заводи и разливы, обские протоки, вдоль которых выстроились пешки березок.
Воздух влажен и густ, и это видно.
На подлете мы попадаем в кромешный туман, самолет садится вслепую. Туман сгущается, следующий рейс переносят в Новосибирск. Но когда я выхожу на летное поле, молоко испаряется так же внезапно, как появилось. У обочины в его мыльных хлопьях стоит черная иномарка. Из машины мне машут. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист и мой закадычный товарищ.
Я тащу багаж к машине, залезаю на кожаный диван. Мы трогаемся.
Руль у машины справа.
В белом салоне черной машины играет музыка.
Это песенка про "Золотые облака".
Она будет преследовать нас всю дорогу.
З.
Облака в Барнауле действительно золотые.
На закате, когда солнце подсвечивает снизу, по небу на струнах скользят самородки. Что верно, поскольку Алтай означает с монгольского "место, где есть золото".
В сентябре 1739 года по указу Демидова в деревне Усть-Барнаульская заложили медеплавильный заводик. Прорыли отводной канал, поставили плотину. Лес на топливо брали на берегах Оби, воду - из реки Барнаулки. Так вокруг медного поселения и вырос этот город.
Правда, потом оказалось, что Акинфий Никитич тихой сапой плавил в Барнауле серебро. Из которого у себя, на Урале, чеканил "левую" монету. Заподозрив мошенника, Елизавета выслала на Алтай комиссию. Но когда те прибыли на место, Демидов нежданно-негаданно помер, оставив империи в наследство долгов на тысячи рублей. Что оставалось Елизавете? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность Кабинета ее императорского величества.
С этого момента начинается "кабинетный" период в истории Барнаула. Его "Серебряный век", закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на "золотое валютное обеспечение".
Архитектурные остатки "имперского периода", сильно траченные совдепом, в Барнауле сохранились. Регулярный план города вычерчен по принципу Петербурга. Конюшенная, она же Демидовская, площадь оформлена в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках у Росси.
В центре площади одиноко торчит памятная стамеска Демидову. Но пространство все равно смахивает на пустырь, случайно обнесенный ампирными фасадами.
С которых двести лет сползает штукатурка.
4.
В кустах, как двести лет назад, движется и не движется река Барнаулка. Впадает она в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет - и не предвидится.
Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая широкая река скользит вдоль бетона (надписи краской: "Долой ФСБ! Власть НБП!"). На противоположной стороне шумит осока, плавни.
На тот берег тянется огромный мост - германский проект, апофеоз геометрии семидесятых. С моста прыгают. В дни особых торжеств (или по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину.
Выныривая через неделю под Новосибирском, скажем.
Блуждая по улицам Барнаула, замечаешь, что конторы ритуальных услуг встречаются в городе чаще обычного. Но, как выясняется, с мертвечиной тут история вообще старая, темная.
Раскопки показали, что городище находилось под холмом у самой реки, где базарная площадь. Древние жили внизу, а своих мертвецов хоронили на видном месте сверху. При Советах в порядке борьбы с прошлым на холме устроился парк культуры. И каждое воскресенье жители стали ходить на погост - на карусели и пострелять в тире зайцев. Иногда, после сильных дождей, с песчаного склона намывало пригоршню позвонков или лопасть лопатки.
Но на это не обращали внимания.
В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова. Жаль, что сейчас об этом мало кто помнит. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли черное в синюю искру надгробие из ламбрадора.
Низкая тенистая сосна, бурьян, в траве камень, на нем надпись: "Вадим Шершеневич. Поэт".
Кто будет в Барнауле, сходите к литератору. Имажинизм, богема, столица… И старое кладбище в самом центре материка.
Тоже судьба.
5.
Барнаул действительно стоит в центре материка.
До большой воды здесь во все стороны одинаково, так что перед вами не город, а евразийский центр тяжести.
Вокруг которого наслаивается воздух, искажая все, что видишь.
Например, знаменитый памятник Пушкину. Лепили его к юбилею. Начинали с головы, но когда голова была готова, кончились деньги. Пришлось остальные части тела лепить из того, что осталось. Так в городе появился маленький Пушкин с головой дауна.
Другой перл - скульптурная композиция "мишки" в городском садике. Ваял их местный умелец, но когда памятник открыли, кто-то крикнул из толпы: "А мишки-то - ебутся!" Посмотрели все и увидели, что правда "ебутся".
И художник тоже увидел.
А увидев, с горя запил и помер.
Но памятник в народе так и называют: "Ебущимся мишкам".
Ну и последняя химера, памятник Ленину на главной площади. Вождь революции изображен здесь в движении. Втянув голову в плечи, мелким, но энергичным шагом, каким обычно ходят в уборную, когда приспичит, Владимир Ильич семенит через площадь.
Но где та уборная?
6.
В Барнауле есть старый дом, в котором одно окно заложено кирпичом.
"Что такое? Почему?"
"О-о, - скажут вам загадочно аборигены. - Это старая история… Возьми пару "Ворсинского", я расскажу тебе, как было дело.
Случилась эта история в те времена, когда Барнаул был самым богатым и благополучным городом во всей Сибири. Жили в этом доме два брата, и были они самыми богатыми и благополучными купцами во всей Сибири. Но однажды пробежала меж ними самая черная во всей Сибири кошка, и поссорились браться из-за француженки-гувернантки, и убил младший брат старшего, а потом закопал в подвале дома, который считался самым богатым и благополучным во всей Сибири.
Но Бог не Тимошка, видит немножко!
Не прошло и девяти дней, как ночью в окне появился призрак убиенного брата, выходил этот призрак на балкон каждую ночь и жаловался людям, как с ним обошлись. Многие люди города видели призрака, и убоялись его, посчитав дом самым нечистым местом во всей Сибири. И обходили с тех пор стороной.
Видел призрака и младший брат, да так испугался, что велел заложить окно кирпичом, но только кирпич не помог, и он все равно заболел и вскорости умер.
А окно так и осталось - заложенным".
Другая история случилась в городе по женской линии, называется она "Легенда о Голубой Даме", что закономерно: любыми химерами правит симметрия.
Поскольку с "Ворсинским" покончено, нужно разлить "Иткульскую".
Тогда рассказ продолжится сам собой.
"Жил-был в Барнауле городской голова, человек ни то ни се, пустое место. Но была у него красавица жена, чудо как хорошо игравшая на фортепьянах. И вот как-то раз встал в городе гусарский полк, и дали в честь него у головы бал. Там-то и познакомилась красавица со столичным офицером, и полюбила его всей душой и всем телом, как была, в голубом платье. Прошел месяц, и полк уехал, а хитрый муж все знал, да только медлил, и вот, прознав, что полк далеко, схватил он коварную за голубые фестоны и приковал цепями в подвале.
Там несчастная и скончалась в адовых муках.
А всем сказал, что жена померла от болезни.
Но Бог не Тимошка, видит немножко! Не прошло и девяти дней, как на лестнице из дома в сад стал по ночам спускаться призрак. И был этот призрак Дамой в Голубом Платье. Многие люди города видели ее, а некоторые даже слышали музыку на фортепьянах, которая звучала всякий раз, как эта дама в сад спускалась. И убоялись люди призрака, и стали тот дом обходить стороной. Однажды ночью увидел призрака и сам голова. И от ужаса случился с ним удар, и умер он, не приходя в сознание, тут же, на ступеньках".
Краеведы клянутся, что и сегодня эту даму можно встретить на лестнице - да! но по мне, эхо легенды не в садике, а на стенах Дворца бракосочетаний, что рядом, напротив.
Потому что стены у дворца - голубые.
7.
Барнаул - давний город. Деревянные домики с резными окнами лепятся вдоль улиц, безнадежно ветшают и в один прекрасный день исчезнут, чтобы уступить место уродливым новоделам в московском стиле.
А жаль.
Потому что в этих пыльных улочках с наличниками и коноплей под забором - в этих площадях-пустырях - и кроется обаяние старого Барнаула.
Возьмите Базарную площадь с демидовскими плавильнями и старой аптекой, где Достоевский сочинил "Дядюшкин сон". Если подправить старинные фасады - расчистить в кустах Барнаулку - вымостить, в конце концов, улицы - и зажечь фонари, - получится исторический центр. Аутентичный фрагмент самого провинциального города в мире. Но кто за это возьмется?
8.
Что делает Сибирь Сибирью? Пространство. Все, что не дальше полутысячи верст, считается в Сибири "рядом". Два часа по шоссе - никого навстречу! Мелькают деревни и скомканные, как промокашка, остовы иномарок на обочине.
Сростки, Суртайка (та самая). В Сибири ездят быстро, бьются часто. Отношение к жизни здесь и плевое, и героическое. В Белокурихе я познакомился с девушкой. Она рассказала мне, как работала почтальоном в соседней деревне. Как разносила пенсии и шла однажды полем без охраны. Как на нее напали, били молотком по голове насмерть - всего за тридцать тысяч рублями - и как она чудом выжила. И посадила убийц за решетку.
"С тех пор мне море по колено", - говорит она и идет на танцплощадку.
Танцует она лучше всех.
9.
В Горный Алтай едут через Бийск, одну из наркотических столиц Сибири. При въезде в этот вогнутый, как тарелка, город на берегу реки Бии следует крикнуть в окно: "Здравствуй, Бийск! И Бия-мать!"
И водки выпить, конечно.
Водка, жидкая валюта, на Алтае предпочтительней твердых валют. Без нее в эти края лучше не соваться. Но водка - это еще и сибирская машина времени. Поскольку одолеть здешнее пространство, не выпив по дороге, невозможно. При мысли о том, что ехать пять часов, а за окном одни и те же виды, начинается паника. Но тут из сумки появляется водка и - ап! - стрелки часов начинают стучать в два раза быстрее.
Конечный пункт нашего путешествия - озеро Телецкое, поселок Артыбаш. Четыре часа на автобусе от Горно-Алтайска, столицы Республики Алтай.
Республика появилась в 1991 году и с тех пор неуклонно приходила в упадок. Горно-Алтайск можно считать его символом. Это город-призрак, декорации для "Сталкера". Зона. Витрины магазинов заколочены фанерой. Сквозь пустые окна заброшенного кинотеатра торчит конопля, растут березки. Улицы безвидны и пусты, остовы машин ржавеют на тротуарах. Тихо.
Меж домов видны зеленые сопки, которые стоят вплотную к городу, как в Шотландии. Сами шотландцы - то есть алтайцы - пьют катастрофически много. Пьют от безделья и нищеты, хотя пить им категорически воспрещается, поскольку алтайский организм не расщепляет спиртное, так что спивается средний алтаец в несколько раз быстрее среднего русского.
В городе есть краеведческий музей, тут масса уникальных экспонатов. На полках заскорузлые украшения доисторической эры, в саркофаге драпированные останки юной царицы.
Портрет Рериха с собственным черепом в руках.
Ученые говорят, что Алтай - "колыбель человечества", а сами алтайцы принадлежат к древней расе белокурых длинноголовых перволюдей, вытесненных впоследствии монголоидами.
Слушая ученых, аборигены кивают - и бегут за водкой.
10.
Мы отчаливаем на "пазике" в сторону Артыбаша. Ехать сто лет, народу в автобусе под завязку, но в кармане булькает машина времени, так что не проходит и часа, как мы вываливаемся на берег Телецкого. Приехали.
Когда Телецкое озеро изучили западные ученые, волосы у них встали дыбом. "Аномалия! - закричали они. - Зона! уникальный природный объект! оцепить! изучить! никого не подпускать!"
Но поскольку у местных жителей волосы от природы слегка дыбом, ученых не услышали и стали жить как прежде.
Озеро древнее, лежит огромным сапогом меж хребтов Корбу и Алтын-Ту. Голенище длиной 80 километров упирается в Монголию, подошва - поселок Артыбаш, откуда вытекает Бия. Максимальная глубина - 325 метров (тектонический разлом), питается озеро от реки Чулышман и мелких горных речушек. Вода круглый год ледяная, содержание ртути выше нормы в несколько раз, из рыбы водится хариус и щука, на берегу лежат метеориты, каждому из которых по миллиону лет как минимум.
Высота места - четыреста метров над уровнем моря, небо синее, как в иллюминаторе. Воздух в голубой дымке, погода меняется быстро, не успеешь опрокинуть стакан, вместо дымки - кромешный туман и громы с молниями блещут. Вокруг озера качаются сопки в кедрачах, в недрах сопок лежит вся таблица Менделеева, ее стережет Хан Алтай, но местные жители все равно умудряются намыть золотишка себе на коронки. Все эти драгметаллы-минералы, само собой, "излучают". Тут, в центре материка, пересекаются их магнитные поля, отчего голова всегда кругом, а мозги набекрень.
Ну и от водки с коноплей, конечно.
В советское время здесь была туристическая инфраструктура - базы, вертолеты, кемпинги. Кое-что осталось до сих пор, но положение все равно аховое: прогулочные теплоходы ржавеют на приколе, и местность загажена до степени совершенно невероятной.