- Давайте, давайте… - Здоровой рукой рванул ворот гимнастерки. - Стреляй меня, старш-тинант!
Нехорошее повисло в землянке молчание.
- Вот что, Кузьмин. - Малков бросил на него полушубок. - Уговаривать не стану. В таком положении, как у нас, каждый решает сам… сам за себя… Я бы тоже лег, Кузьмин… - Малков, морщась, потер забинтованный лоб. - Но у меня жена и дочка… угнаны немцами… И пока я живой, я буду…
Не договорив, начштаба направился к лазу. Вслед за ним вылезли из землянки остальные. С помощью Вани Деева пошел и Соколов, откуда только силы у него взялись. Последним вышел Кузьмин.
Метель улеглась, только мела колючая поземка.
Обойдя болото с востока, пятнадцать десантников снова приблизились к переднему краю. Шли медленно, гуськом, оставляя за собой извилистую колею в толстом снежном покрове, Тихо было. И с каждым трудным шагом прибывала надежда, что вот она, щель, сквозь которую выйдем к своим. Не сплошняком же протянута линия фронта.
С шипением взлетела ракета. Десантники мигом залегли. В зеленоватом свете увидели справа кирпичную башню со сбитым верхом и еще разглядели дымки, тут и там стелющиеся над снегами. Сумасшедшая явилась мысль: не к позициям ли Второй ударной вышли? Может, эти землянки топят свои… Воображение рисовало раскаленную печку, сделанную из толстой трубы, - протянуть бы к теплу обмороженные ноги…
- Uhu-u! - раздался поблизости выкрик. - Wie spät ist es?
- Ohne Viertel zwölf! - донесся ответ.
Было слышно, как выругался по-своему немецкий часовой. Верно, и ему было неуютно в выморочном эстонском лесу.
Всю ночь брели вдоль переднего края, то и дело натыкаясь на позиции противника, падая и замирая при свете ракет. Ракет немцы не жалели.
Под утро опять слышали, как заговорили пушки. И опять сквозь холодную безнадежность шевельнулась мысль: может, наши снова пошли на прорыв?
А мороз резал горло и наполнял грудь будто колким льдом - было больно дышать. Из туч выплывала бледная, словно тоже обмороженная, луна, в диком ее свете обросшие лица десантников казались неживыми.
Хутор посреди лесной поляны, куда вышли под утро, был разбит войной. Но в погребе неподалеку от разрушенного дома нашли рассыпанную мороженую картошку. Ну, это… Это, называется, повезло. Свой-то сухой паек был съеден. Разожгли в погребе костер, пекли картошку в золе. Большого огня, понятно, не разводили, чтобы не пускать дым наружу. Полусырая, неприятно сладковатая картошка плохо шла в горло. В котелки набирали и растапливали снег.
Дым ел глаза. Да и зверский застоявшийся холод был в этом погребе с цементным полом. Цыпин предложил перейти в деревянный сарай на краю усадьбы, там, сказал он, сена навалом. И верно, хороший оказался сарай. Выставив часового, десантники зарылись в сено.
Малкову не спалось. Сидел, обхватив голову и слегка раскачиваясь, - так, казалось, она болела меньше. Шурша сапогами в сене, вошел Ваня Деев, часовой, самый молодой в батальоне боец. Сказал Малкову, что со стороны хутора вроде бы послышалось лошадиное ржание. Малков велел усилить наблюдение за хутором.
Цыпин, услыхавший этот разговор, сказал, с трудом шевеля раненой челюстью:
- Если лошадь тут забыли, то, само, конина мясо хорошее. Пойти посмотреть?
- Нет, - ответил Малков. - Нельзя нам себя обнаруживать.
Цыпин поворочался в сене, ища удобное положение для раненого плеча. Потом опять раздался его сиплый голос:
- Как же это… Говорили, на побережье их мало… А их до хера… Всю дорогу, само, еле пробиваемся…
- Помолчи, Цыпин, - сказал Малков. - Отдыхай.
- Вот мы пробились, - не унимался тот. - А где ж Вторая ударная подевалась?
- Армейские части пробьются тоже. Не сегодня, так завтра.
Малков передвинул планшетку себе на колени и замер, склонясь над картой-трехверсткой.
- Цыпин, - сказал Онуфриев сонным голосом, - ты про какую лошадь говорил?
- Про никакую. - Помолчав, Цыпин добавил: - Была лошадь, да гриву мыши съели.
Когда стемнело, Малков поднял свой маленький отряд. Но четверо, ослабевшие от ран и потери крови, от голода, не смогли встать на ноги, среди них и Соколов.
- Ладно, лежите тут тихо, - решил Малков. - Мы сегодня прорвемся, сразу пришлем вам помощь.
Он был почему-то уверен, что прошлой ночью нащупал проход через линию фронта: левее давешней кирпичной башни со снесенным верхом была подходящая низинка, поросшая лесом и вытянутая к югу. Туда и пошли одиннадцать десантников, способных передвигать ноги.
Ночь была безлунная, черная. Двигались бесшумными призраками, замирая при выбросах ракетного света. И уже пересекли наискосок низинку эту, чуть не утонули в глубоких снегах, и уже начали медленный осторожный подъем по пологому склону - а там, по расчетам Малкова, могли быть и дозоры Второй ударной, - как вдруг:
- Halt! - откуда-то справа молодой и как бы испуганный выкрик. - Wer ist da?
И сразу ракеты одна за другой вылетели в чугунное небо. Десантники, конечно, носом в снег. Но немцы, вот же дьявольщина, не успокоились. "Зейн… дорт… шпенс… бештимт…" - слышались возбужденные голоса. Настырный часовой, видно, поднял тревогу. В мертвенном ракетном свете увидели десантники, как прямо к ним направились, перекликаясь, темно-зеленые фигуры с автоматами на изготовку. Сколько их? Десяток… нет, больше… Что делать? Подняться и бежать? Враз перестреляют…
Малков негромко скомандовал:
- К бою. - И, подпустив немцев ближе: - Огонь!
Зеленые фигуры попадали в снег. Пошла перестрелка, полетели гранаты. Грохот, стук, мат. Отползая в сторону, десантники пытались оторваться. Перебежками, от дерева к дереву, уходили обратно в низинку…
Потом, когда оторвались и плелись из последних сил по собственному следу, Колчанов сказал Малкову:
- Я вроде бы слышал, когда стрельба пошла… вроде по-русски крикнули…
- Мне тоже показалось, - живо обернулся Малков. - А что крикнули?
- Ну, вроде: "Эй, фрицы, чего всполошились?"
Колчанов с трудом ворочал языком. Он был ранен - в спину впился осколок гранаты. Хорошо еще, что овчинный полушубок смягчил удар. Каждый шаг был как последний шаг. Упасть и не двигаться… не двигаться, ох… Мама родная, вдруг подумал он вовсе несуразно.
- Там наши, - как бы сквозь сон слышал Колчанов голос Малкова, шедшего впереди. - Прорвемся завтра, ночью…
Под утро вернулись на разоренный хутор, в сарай тот самый - всемером. Все раненые, изнуренные до крайнего предела. Бинтов уже ни у кого не было. Рвали на полосы тельники. У Колчанова в спине засели два осколка. С помощью Вани Деева обвязался вокруг торса тельняшечьими тряпками.
Было их теперь, считая с четырьмя неходячими, одиннадцать.
Онуфриеву и маленькому юркому Найдуку достало сил сходить в погреб, испечь котелок мороженой картошки. Ели молча. Вдруг заспорили: какое сегодня число? Одни говорили - шестнадцатое, другие - нет, семнадцатое. Кузьмин сказал:
- Какая разница? Все равно дату на нашей могиле не нашкрябают.
- Брось, Кузьмин. - Малков повел на него хмурый взгляд из-под черных уголков бровей. - Завтра прорвемся.
- На тот свет, - буркнул Кузьмин. Он сидел, уставясь на пальцы своей здоровой руки, черные от картошки. - А вот интересно, - сказал он тихо, - сойдусь я там с ней?
- С кем? - спросил Найдук.
- С Симой-радисткой. С Дворкиной.
- Что за разговоры, Кузьмин? - спросил Малков. - Ты откуда взялся такой… разговорчивый…
- С Апрелевки я. С Подмосковья.
- Тем более! Почти москвич, а слова у тебя как у темного талдона.
- Чалдона? - переспросил Онуфриев. - Так чалдон это я. Коренной сибиряк.
- Я говорю - не чалдон, а талдон. Ну… который языком треплет, сам не знает что, - пояснил Малков. Он навзничь лежал на сене, осторожно трогая лоб, как бы проверяя, на месте ли повязка. - У нас в Ивановском был один, по соседству. Сидит на завалинке, и бормочет, и талдычит… про конец света… пока сноха не выскочит и в дом не уведет. Вот его прозвали талдоном.
- А вы разве деревенский, товарищ старш-тинант? - поинтересовался любопытный Найдук.
- Кузьмин из-под Москвы, а я из-под Ленинграда, - не сразу ответил Малков. - Село Ивановское - слышали? Недалеко от станции Мга. Я учился в Питере, как раз летом сорок первого окончил Гидрографический институт. Полярником должен был стать.
- Ивановское? - сказал Колчанов. - Так его ж освободили в прошлом году, когда блокаду прорвали.
- Ну да, - подтвердил Малков. - Я был там. Только жену и дочку не нашел, их немцы угнали. Куда-то угнали, - повторил он, будто прислушиваясь к жуткому звучанию этих слов.
- Беда-а, - вздохнул Найдук. - У меня тоже вот… Харькивщину ослобонили, а моя родня тоже… задевалась кудай-то. Пишу, пишу в Паютино, в Близнюки - не отвечають…
- Найдук, - сказал Колчанов. - Пойди смени Цыпина.
- Есть. - Найдук засобирался на вахту, повесил на грудь автомат. - Эх, - вздохнул он, трудно идя к воротам сарая. - Ноги-то, ноги… поморожены обои…
Цыпин вошел в сарай, остановился, привыкая к темноте. Снаружи-то было светлее - от снега.
- Сюда иди, - позвал Колчанов. - Тебе картошку оставили.
Цыпину было трудно жевать, он мял картофелины пальцами и глотал.
- Опять, - сказал он сипло, - пушки в той стороне стреляют.
Канонада, недавно возникшая на юге, глухим прибоем достигала сарая.
Сон сморил десантников. Только тихо стонали тяжело раненные.
Спали недолго. Пропели ржавые петли ворот, Найдук гаркнул - словно гранату кинул в сонное царство:
- Па-адъем, братва! Фрицы идут!
После теплого сена - опять брюхом в снег. В сереньком утреннем свете всматривались с лесную опушку на северной стороне поляны, откуда грунтовая дорога выходила к хутору. Там, примерно в полукилометре, шла непонятная жизнь. Ревели, приближаясь, невидимые моторы. Темнозеленые фигуры сновали вдоль опушки, и было похоже, что много их, не меньше роты. Цыпин разглядел, что фрицы орудуют лопатами, выбрасывая снег.
- Интересно, - сказал Малков. - Если они копают траншеи… Новый, значит, готовят рубеж…
- Может, наши прорвались и наступают, - полувопросительно сказал Колчанов.
Из леса стала выползать техника. Чуть не на полкорпуса зарываясь в снег, шли тягачи на гусеничной тяге, тащили пушки. Малков определил: противотанковые. Да, было похоже, что немцы строят новый рубеж. В шуме моторов приугасла канонада, долетавшая с переднего края. А может, наши кончили артподготовку и пошли на прорыв?
О, как хотелось, чтобы федюнинцы прорвали оборону и пришли сюда… пока еще живы последние бойцы десантного батальона…
На полуразрушенный хутор немцы не обращали внимания. И Малков решил пока не уходить из сарая. Куда идти? В лесу дожидаться ночи? С четырьмя неходячими ранеными? Один из них умер под утро. Другой очень плох, бредит, сгорает, как видно… Да и семеро ходячих - выдержат ли целый день без отдыха, без еды, в лесу на морозе? При таком изнурении? Уж лучше тут сидеть тихонько, - может, досидим до темноты, а там…
Медленно тянулось время, бесстрастно отмеряя час за часом.
Малков, отправив своих бойцов в сарай, сам вел наблюдение за немцами из окопа, вырытого в снегу. Оттуда, с лесной опушки, доносились урчание моторов, визг пил. Теперь Малков точно знал: немцы готовят новый рубеж обороны - расчищают позиции для противотанковых орудий, роют землянки, делают пулеметные гнезда. Значит, противник считает это направление танкоопасным. Значит, здесь возможен прорыв Второй ударной, прорыв, по какой-то причине не удавшийся в ночь на четырнадцатое.
Клонило в сон. Вдруг Малков, боковым зрением уловив какое-то движение, вздернул тяжелую голову. От хутора, казавшегося нежилым, к сараю шла рыжая лошадь, запряженная в сани, а в санях сидел, держа вожжи, седобородый возница в тулупе, в высокой серой шапке, будто колпаке. Малков, пригнувшись, скользнул в приоткрытые ворота сарая, поднял десантников - мол, едет сюда старик эстонец, - велел огня не открывать. Старик, подъехав, по-хозяйски открыл заскрипевшие ворота пошире и вошел в сарай. Он был невысокий, с чрезмерно длинными, как показалось Колчанову, руками. Нагнулся было набрать сена - да так и застыл, увидев вооруженных людей, молча смотревших на него из глубины сарая.
Малков, подняв руку как бы для приветствия, шагнул к нему:
- Дед, ты по-русски понимаешь?
Старик кивнул, медленно разгибаясь. В щелках его глаз под седыми бровями плескался страх.
- Не бойся, - продолжал Малков. - Ничего тебе не сделаем, если будешь молчать. Понял?
- Та, - выдохнул старик.
- Ты за сеном приехал? Набери сена и езжай к себе на хутор. И молчи! Молчи! Если донесешь немцам, то…
Он навел на него ствол автомата.
- Я путу молчать! - высоким голосом выкрикнул возница. - Путу молчать!
Длинными руками сгреб охапку сена и медленно пошел из сарая. Малков последовал за ним, выглянул из ворот, ожидая, что дед вернется еще за сеном. Но тот с неожиданной прытью вскочил в сани, дернул за вожжи и, щелкая языком, погнал лошадь к хутору.
Малкову это не понравилось. Черт его знает, что выкинет подозрительный дед. Похоже, что он, Малков, свалял дурака. Надо было задержать старика, оставить до вечера в сарае. А теперь…
Решение быстро созрело в его контуженой голове.
- Онуфриев, Найдук! - позвал он, оборотясь. - За мной! Бежим к хутору!
Думал ли он, что удастся добежать незамеченными?
На возницу с лошадью немцы, занятые своим делом, не обратили внимания. Но троих бегущих за санями заметили. Колчанов видел из снежного окопа у ворот сарая: там, на опушке, немцы, побросав лопаты, закричали что-то, засвистели. Темно-зеленые фигуры быстрым шагом направились к хутору, где скрылись бегущие. Семь, восемь… десять, одиннадцать, считал Колчанов. Целое отделение…
До хутора немцы не дошли. С нижнего этажа дома (верх был разрушен) ударили автоматные очереди. С полчаса длилась перестрелка, потом все смолкло там. Кажется, немцы отползали назад, к своим позициям. Одно из орудий, высунув ствол из сугроба, открыло огонь. Вспышки, вспышки, резкие удары, грохот разрывов. Хутор заволокло бурым дымом, дым пробивали всплески огня, немцы садили снаряд за снарядом. И вот уже дом пылал, что-то там рушилось… дым застил полнеба…
Молча смотрели десантники, как горел хутор. Зачем, ну зачем он побежал туда? - думал Колчанов, нервно потирая заросшую щеку. Предотвратить возможный донос старика? Но он же понимал, что фрицы увидят… Вот же контуженая голова…
Ранние сумерки быстро гасили серый свет дня.
- Сержант, - раздался голос Цыпина, - надо пойти к хутору. Посмотреть, само… Может, их не побило…
- Знаю, - сказал Колчанов. - Когда стемнеет, пойдем посмотрим.
Но он, конечно, понимал, что мало, ничтожно мало шансов, что те уцелели. Он напряженно всматривался. Немцы опять пошли к горящим развалинам дома… обходят его кругом… вот остановились, закурили… невнятно доносились голоса… один из них указал рукой на сарай…
Дом догорал - багровая рваная рана на темно-сером теле наступающей ночи.
Немцы, докурив, потянулись по заснеженной поляне к северной опушке. Но трое направились к сараю.
Колчанов, полуобернувшись к своим, бросил отрывисто:
- Что будем делать?
- Пострелять к… матери, - просипел Цыпин. - И в лес.
- А неходячих что - бросить тут?
Поскрипывал снег под сапогами приближающихся немцев. Уже нет времени на раздумье.
- Все в сарай, - решил Колчанов. - Зарываемся в сено. Может, не увидят. Если обнаружат, сразу открываем огонь. Но - коротко!
Призраки скользнули в сарай. Тяжелых закидали сеном. Сами зарылись. А скрип снега под ногами все ближе. Вот - оборвался. В приотворенных воротах возникла темная фигура. Десантники затаили дыхание. Хоть бы раненые не застонали. Немцы, должно быть, вглядывались в черную глубь сарая. Перекинулись несколькими фразами. Потом чиркнули спичками и пошли прочь, голоса удалялись.
Потянуло дымом. Промерзшее у ворот сено дымило, дымило - и выбросило красный острый язык огня.
- Быстро на выход! - сказал Колчанов.
Вдвоем с Кузьминым они потащили к воротам Соколова. Второго неходячего несли Цыпин и Ваня Деев. Двоих умерших пришлось оставить - уже не было времени, сено горело жарко, и уже занимались косяки у ворот. Обжигало лица, руки. У Колчанова загорелся распахнутый край полушубка. Проскочив в горящие ворота, он упал в снег, катался, сбивая огонь.
Побежали, таща неходячих, заходя за сарай, заслоняясь им от немецких позиций. Но те трое, что подожгли сарай, отошли недалеко. Они увидели бегущих, заорали, застрочили из автоматов. Десантники упали в снег. Колчанов, вырвав чеку, швырнул гранату. Рвануло там, стук автоматов оборвался. Не мешкая, опять побежали, но, выйдя из-за горящего сарая, оказались освещенными пожаром на белой целине поляны. В лес не уйти. Оставалось только - бежать к погребу, в сторону догорающего хутора.
На лесной опушке заработали пулеметы. Десантники ползли по снегу, неходячие тоже из последних сил, - ползли под ливнем трассирующих пуль.
Эти двести, или сколько там, метров до погреба одолевали целую вечность. Позади пожар, впереди пожар, и неутихающий огонь над головой. Только снег и не горел под ними.
Когда один за другим скатились в погреб, затравленные, обмороженные, мокрые от пота, - долго не могли отдышаться. Погреб был крепкий, с мощными стенами из плитняка, схваченного цементом, с толстой насыпной крышей, способной, может быть, выдержать артогонь. Но - сидеть, как в норе, и ждать, пока придут, закидают гранатами?..
- Ваня, - сказал Колчанов Дееву, - вылези и наблюдай, пока мы тут… обсудим…
- А чего обсуждать, - прохрипел Соколов. - Уходите все… пробивайтесь к нашим. А мы с Чурилиным останемся… Все равно нам каюк…
Он был плох, жизнь истекала из его тела, но, от природы здоровый парень, доменщик в прошлом, все еще тянул, сердце работало.
- Уходите. Только курево оставьте…
- Я тоже останусь, - сказал Кузьмин. - Нету у меня сил идти.
А Цыпин:
- Все останемся. Пускай сержант идет один.
- Ну уж нет, - отрезал Колчанов. - Или всем идти, или всем тут - до последнего, значит, патрона.
Квадрат открытой двери был розовый от пожаров. Слышно было, как длинными очередями бьют неутомимые пулеметы.
- Они думают, нас тут целая рота, - усмехнулся Колчанов. - Ну, так что, остаемся?
- Ты иди, сержант, - сказал Цыпин. - У тебя компас… не заплутаешь… Одному, само, легче пройти.
- Пойдем вдвоем, - решил Колчанов. - Цыпин и я. Если прорвемся, то приведем помощь. Давай собирайся.
- Постой, - неуверенно сказал Цыпин. - Чего там собираться. Покурить надо. Бумажка есть у кого?
И, надо же, ни у кого не осталось и клочка сухой газетной бумаги, чтобы свернуть самокрутки. Впрочем, вспомнил Колчанов, есть же у меня эти… заявления в партию… Вытащил из нагрудного кармана слежавшиеся листки. От Шалыгина… от Онуфриева… они же убитые… да и другие… Из всех, написавших заявления, один только Цыпин живой…
- Не возражаешь, - спросил Колчанов, - если пустим на раскур твое заявление?
Цыпин пожал здоровым плечом.