Он произносит эти слова за ужином. Обкатывает их. Проверяет на звучание. Внезапно смотрит на меня, разгадывая смысл моего молчания - не опровергну ли? А я думаю: наверное, он прав, хотя строки в истории литературы непредсказуемы. Думаю: может быть, он останется в искусстве уже вот этим огромным напряжением творческой воли, этой вечерней попыткой прислушаться к вечности, к самому себе на пороге смерти.
Ненаписанные сюжеты
Сюжеты эти мучают автора. Долгие месяцы продумывал характеры, фабулу, делал наброски, работал в архивах, библиотеках… И - что-то не вышло. Нет, ненаписанные сюжеты не уходят от писателя. И он вспоминает о них часто, в том числе - готовясь к смерти.
23 февраля 94 г. Сегодня й рассказывал о своей ненаписанной пьесе. Главные герои: Сталин и Гитлер. Они встречаются в каком-то бункере, говорят ночь напролет, а затем - целый день. Их беседы - стержень пьесы. Ее завязка: представители обеих сторон готовят помещение для переговоров. Устанавливают (втайне друг от друга) подслушивающие аппараты. На всякий случай готовятся к "переговорам" и двойники вождей…
- Однажды, - рассказывает й, - я прочитал: летом 42-го состоялась встреча маршала Жукова с каким-то фашистским военачальником. Так что мои исторические фантазии были не такими уж беспочвенными.
Он писал эту пьесу в шестидесятые годы. Почему не закончил? й не может ответить, вернее - как не раз уже бывало, отвечает вопросом на вопрос: "А как думаете вы?"
- Наверное, все дело в философском вакууме. Пьеса строилась на интеллектуальном поединке. Но поединок этот вряд ли был возможен вообще. О чем могли спорить два злодея? О дележе добычи?
Финал "открыт": долгие разговоры Сталина и Гитлера заканчиваются безрезультатно, война продолжается.
Двойное зрение
12 декабря 91 г. Скандал начинается, как обычно. Не потому, что кто-то хочет скандала. Он - в воздухе, атмосфере. Человек еще не может уловить смысл сказанного, но ему уже не нравится твоя интонация…
Все начинается с телепередачи, посвященной еврейско-литовским отношениям перед Второй мировой войной. Кроме й, в этой передаче участвовали председатель Верховного Совета Литвы Витаутас Ландсбяргис (в то время - фактически глава государства), писатель Григорий Канович, депутат Верховного Совета, директор Еврейского музея Литвы Эмануэлис Зингерис, еще несколько человек.
Можно сказать: выступление й вызывает у многих телезрителей "бурную реакцию" (литовцы бурно хвалят, евреи - бурно ругают). Но лучше процитировать его новое письмо к дочери, которой й - как правило - пишет в состоянии духовного кризиса:
"Плохи мои дела… меня загнали в угол. Кто? Не знаю, мне кажется - все. Ты скажешь: чушь, так не бывает, ведь все - ничего не значащее слово, в моем случае - придуманный злодей, который карает неизвестно за что… Коллизия, в которой я очутился, мне кажется исключительной. С литовским евреем никогда еще так не бывало".
Ощущаю его "загнанность" по интенсивности наших телефонных разговоров: три-четыре в день.
__________________________
Впервые за последние годы й вышел из "ложи", поднялся на сцену. А его забросали гнилыми яблоками.
_________________________
Письмо й перевели на русский, хотят опубликовать в журнале "Вильнюс". Он просит меня посмотреть перевод. И вот я читаю сейчас этот текст с карандашом в руках и…не нахожу для себя ничего нового - того, о чем бы он не говорил мне раньше.
Тогда почему й бьет себя в грудь? "Сам заварил эту горькую кашу… не разобрался".
"Во всем виновата интонация" - слова из еврейского анекдота.
________________________
Не сомневаюсь: когда-нибудь эти заметки й помогут тем исследователям, которые возьмут на себя труд написать о психологии еврейско-литовских отношений… В этом-то все и дело! й выступил по телевидению как писатель-психолог. А его слова восприняли сквозь призму политической конъюнктуры.
_______________________
Психология исторического процесса для й очевидна: жили рядом два народа; жили, в сущности, мирно; друг друга при этом почти не знали; неужели трагически разошлись?
_____________________
Он любит вспоминать Каунас своей юности. Литовские и еврейские поэты тогда нередко выступали на одних и тех же литературных вечерах, аплодировали, улыбались, симпатизировали друг другу. Почему-то ни у тех, ни у других никогда не возникало желание поговорить, просто посидеть вместе за столиком кафе…
_____________________
й, конечно, не первый задумался о странной "стене между литовцами и евреями. Невидимой. Но и своеобразной"… Они были соседями - "на одной улице, часто - в одном доме, - все это должно было их сближать, но не сближало: разными были языки, культуры, религии, привычки, а главное - совершенно разной была психология…"
_______________________
Тут я останавливаюсь. Вот он, главный предмет размышлений й. Старый еврей пытается понять: о чем думал, что переживал его сосед-литовец в сложные предвоенные десятилетия.
"Ах, как я гордился, мальчишка, когда мама привезла меня впервые в Каунас! Почему я гордился? Видел всюду на улицах столицы вывески с еврейскими фамилиями! Нет, мне в голову не приходило спросить: а что думают по этому поводу литовцы? Может быть, то, что вызывало у меня гордость, казалось им унизительным?"
й во второй раз повторяет мне тезисы своего выступления по телевидению. Но потом я перечитываю его письмо к дочери - аргументы й сформулированы здесь четче:
"…Поверь, что я только стараюсь тебе объяснить, каково было тогда национальное самосознание рядового литовца, и измерить его теми же психологическими мерками, которыми ты меряешь свое. Не удивляйся, что я так говорю. Представь хоть на минуточку, какие чувства охватили бы тебя, израильтянку, если бы ты увидела, что в центре Тель-Авива, на шикарной улице Дизенгофа большинство магазинов принадлежит не евреям, а арабам, торговые компании - арабам, кинотеатры и кафе - тоже арабам. Не сомневаюсь, что это вызвало бы у тебя неприятные ощущения, задело бы национальное и, чего доброго, человеческое достоинство. Если скажешь нет, прости, не поверю. Я прекрасно знаю, в какое время мы живем, что люди - толпа, масса - заражены ужасной национальной лихорадкой, которая распространилась как эпидемия и "завоевала" не только отдельные государства, но и целые континенты, и все - и я, и ты - признаемся же! - ею заражены…
К сожалению, в этом плане наша с тобою историческая родина - Израиль - не исключение. Жилищное строительство на оккупированных территориях, скупка у арабов земель продиктованы не только экономическими - не будем лгать себе и другим, - а в большей степени национальными интересами. Ты, конечно, скажешь: евреи правы, потому что все это - их. А литовцы, создавая и укрепляя свое государство, ведь тоже были правы, говоря: "Все это наше!"
…На одно и то же событие й пробует взглянуть дважды - своими глазами, а потом глазами соседа. А ведь это и есть главное в том диалоге между евреями и литовцами, который давным-давно пора начать.
____________________
В наших разговорах й возвращается (десятки раз?) к трагическому тупику, в который загнала литовских евреев история.
"…Мы уже знали о том, что делают с евреями в Германии и что делают с ними в оккупированной немцами Польше… Нет, выбора у евреев не было. Вели битву два гиганта - Германия и СССР. Если победит Гитлер, евреям - смерть. Если победит Сталин - остается хотя бы надежда… Так только и можно объяснить цветы, с которыми литовские евреи встречали советские войска в сороковом году".
Трагический тупик? Но й думает сейчас не только о евреях - о чувствах литовцев, которые смотрели на те цветы - символ крушения их национального государства.
____________________
Переносясь через десятилетия, он пытается понять и самого себя - человека с "двойным зрением". Говорит мне:
- …Так вот, я живу в своей квартире сорок шесть лет. Вы помните мой адрес? Улица Витауто, дом 3, квартира 2. А всю свою молодость, в маленьком городке Калвария, я провел тоже на улице Витауто - в доме 32. Заметили? Те же цифры. Только число 32 как будто раскололось: 3 и 2.
Раскол. Он мало кому заметен. А я часто думаю об этом. Тогда, в Калварии, я был только еврей, еврейский мальчик. А теперь я и еврейский, и литовский писатель. И еврей, и литовец. Одновременно.
В самом деле, соединимо ли это? Возможно ли? (28 октября 90 г.)
_______________________
Он повторяет мне в эти месяцы (в ноябре и декабре 91 г.):
- Я - как человек, который отплыл от одного берега, а к другому берегу не пристал. Теперь я всем чужой! Не могу понять: почему я "предал евреев" и чем так уж угодил литовцам? Я не хотел ни того, ни другого. Я в отчаянии.
О том же в письме дочери: "Сознание покрывается тьмой".
Он снова в лабиринте. А кто-то решил: й раздает индульгенции преступникам. И уже звучат приговоры - ему самому.
й пересказывает мне почти ежедневно отзывы на телепередачу. Целая коллекция. Хвалебные характеристики его не интересуют. А ругательства - они по-своему говорят о психологии литовских евреев.
Итак, й - "законченный антисемит", "коллаборант", "прислужник литовцев". Вопрос по телефону: "За сколько продал память своих убитых родных?"
й ничуть не утрирует, не преувеличивает отношение к себе своих соплеменников здесь, в Литве. Чуть позже я записал слова журналиста Михаила Мирского:
- Мне кажется, Йосаде отлучили от еврейства, как Толстого отлучили от церкви…
_______________________
Штампы всегда наивны. Конечно, й не "коллаборант". Конечно, он "все помнит". Может быть, самому себе й повторяет устами героини в одной из пьес: "Не защищай их. Ты живешь в стране, где каждая пядь земли полита кровью евреев. Воздух пропитан откровенной или скрытой ненавистью к нашему древнему народу. Так и не могу понять, как ты там дышишь и не задыхаешься?"
…Совпадение? Однажды я говорю ему о том же, хотя в другой тональности:
- Не знаю, смог ли бы я жить там, где убили моих родных. Смог ли бы дышать тем же воздухом?
- Вы правы, - отвечает й. Но как-то уж очень спокойно.
Думая потом об этом, понимаю: наверное, по той же самой причине й необходимо жить именно здесь.
________________________
Несколько раз й предлагает мне представить: а что было бы, если бы евреи и литовцы поменялись местами? Сколько гонимых и преследуемых было бы спасено? Сколько бы совершилось предательств? Какие формы приобрели бы человеческая жестокость и корысть? А как выявили бы себя великодушие, доброта?
Кто-то скажет: эти фантазии неуместны. Зачем гадать? Пока что история зафиксировала иное. Тот же каунасский гараж "Летукис", где на евреев пожалели пуль - их умерщвляли, вставляя в рот шланг и накачивая потом воду…
Все так. Однако если история не знает сослагательного наклонения, то ведь и людская природа не знает национальных рамок. Темные, звериные инстинкты, которые бушуют внутри человека, не зависят ни от цвета кожи, ни от разреза глаз, ни даже от вероисповедания. Религия и мораль только помогают индивидууму обуздывать инстинкты, бороться с дьяволом…Но прежде всего это делает сам человек. Не от того ли международное право не признает "коллективной ответственности" за преступления?
______________________
Люди с "двойным зрением", конечно, не так уж редки. Если говорить только о литературном цехе Литвы: Юстинас Марцинкявичюс… Томас Венцлова… Казис Сая… Сигитас Геда… Витаутас Бложе… Пранас Моркус… Наверное, можно вспомнить еще немало имен. Увы, Литовское телевидение не вспомнило их! Я имею в виду обиду й. У него была договоренность: после его выступления будет другая передача, где выступит писатель-литовец. Выступит тоже очень откровенно, "по-соседски". Скажет о геноциде евреев в Литве.
Передачи этой й не дождался.
_____________________
В эти два месяца настроение его колеблется.
То винит и винит себя: "Растревожил улей! Если говорить объективно, я действительно принес вред. Да, вред - раз меня не поняли ни евреи, ни литовцы".
Нередко однако видит й причину в другом: "Наверное, еще не пришло время для такого разговора…"
_____________________
10 января 92 г. й, кажется, уже перестал тревожить осенний "конфликт". Сегодня он заметил:
- Каким плоским выглядит человек, если определять его только одним понятием: еврей, литовец, русский… Нет, тогда уж я побуду космополитом.
Не забудь о Сальери
Август 92 г. В отличие от многих авторов, у него отсутствует "комплекс Сальери". Еще бы! Зависть унизит й!
Не раз замечаю: он предельно объективен, когда говорит о коллегах. Легко прощает слабости. Входит в трудности осуществления замысла. Всегда простодушно, не жалея эпитетов, восхищается чужим произведением - "на бумаге воплощена гармония…"
Говоря о литераторе, видит писательскую судьбу: становление, развитие таланта - "путь над пропастью быта".
Судьбу своего старого друга, теперь всемирно известного еврейского поэта Гирша Ошеровича:
- Он отказывал себе во всем. Ни шагу в сторону от главного! Подчинил и свою жизнь, и жизнь жены, которая так предана ему, творению стихов, разговору с Богом. И победил!
…Видит судьбу Григория Кановича. Вроде бы, тут могла возникнуть ревность. Их ведь сегодня всего двое. Два еврейских писателя в Литве (трагическая ирония: один - Йосаде - пишет по-литовски, другой - Канович - по-русски). й гораздо старше, в какой-то степени - учитель Кановича (тот и сам это всегда подчеркивает). Однако ученик давно уже несравненно известней учителя. й говорит о Кановиче, ничуть не переживая об этом:
- Редкий мастер! Вы, конечно, заметили, как гибко, как многоцветно его слово! Умный мастер… умеет точно сказать о самом больном в истории литовского еврейства. Он пришел к своей главной теме, когда это было опасно. Опасно почти в прямом смысле слова: автор романов, где речь шла о еврейской национальной идее, мог в любой момент быть назван врагом. Канович рисковал. И победил.
…Первые рассказы, эссе на еврейскую тему поэта Марка Зингериса:
- Ах, как интересно: он начал поиск. Куда же, куда в конце концов придет?
й говорит о чужих поисках и победах в литературе, кажется, не заботясь о победе и поисках собственных.
Нисколько не удивился, когда на днях услышал от него:
- Каждый литератор должен время от времени задавать себе вопрос: "Не становлюсь ли я похожим на Сальери?"
Энергия заблуждения
Я снова думаю о том же. Как пришла к й мысль, что нужно переделать не только себя, но и своих родных? Никогда он не был в компартии; нет нужды доказывать ему: вся его жизнь изломана тоталитарным обществом, задуманном и созданном коммунистами. Однако в течение десятилетий близка й любимая идея большевиков: в чужую судьбу можно вмешаться, человека можно и нужно "перековать"…
_______________________
Тут я подхожу к еще одному лабиринту й. Вот он: семья.
__________________________
12 сентября 94 г. С домашними й диктатор, хотя, понятно, сам так не считает. Конечно, он слышал подобное определение своей роли в семье. Но определение "настолько несправедливо, так абсурдно", что сознание й отбрасывает его. Это дети когда-то написали в их домашней стенгазете: "Наш папа - узурпатор". Однако "дети попугайничали, повторяли слова моей жены".
__________________________
Дети давно выросли. Дочь - в Израиле, а сыну й по-прежнему диктует, как жить. Возмущается: в диктанте - сплошные ошибки!
_____________________
10 апреля 92 г. й хотел, чтобы Иосиф стал физиком: "Это профессия будущего!" Иосиф - прирожденный гуманитарий, однако - ломая себя - пытался следовать совету отца. Несколько лет учился на физическом факультете, перешел затем на математический. Закономерно, что все-таки (лет через десять после поступления в вуз) окончил исторический факультет.
Потом сын потянулся к скульптуре, живописи. Выставки. Споры. Кто-то пожимает плечами. Однако кто-то (в том числе - искусствоведы) о работах Иосифа Йосаде отзываются восторженно. Конечно, это лестно слышать Йосаде-старшему. Но…все равно у него есть свое, совершенно точное, мнение о том, что должно быть и чего не может быть в произведениях сына.
_____________________
11 марта 95 г. Я часто смотрю на скульптурный портрет й, давным-давно сделанный Иосифом. Замечаю: с годами сходство портрета и натуры усиливается. Говорю й, что, по-моему, работа прекрасно передает суть.
- Нет, суть абсолютно не передана! - отвечает раздраженно.
Видимо, й думает о сути их отношений. О том, что сын якобы не понимает отца.
____________________
"Что ему, в сущности, не нравится в Иосифе?" - спрашиваю себя. И прихожу к неожиданному выводу: не нравятся поиски, метания. Все это й разрешает только себе. От близких же требует определенности, четкости; если так можно выразиться - завершенности холста.
___________________
Конфликт между отцом и сыном резко обнажает важную грань личности й.
Он - человек идеи, ради которой может пожертвовать собой, женой, детьми.
Он строит свой мир. В проекте этого мира ясно обозначено место всему и всем: место семьи, конечно, более важно, чем место той или иной вещи в его кабинете. И все же это - единая система, где нельзя ничего изменить без "проектировщика".
_____________________
10 декабря 95 г…Выходим с Иосифом на заснеженную - нынче - улицу. Он продолжает рассказывать:
- …Отец на каждого из нас как бы наклеил ярлычок. Решил, какими мы должны быть. А потом стал переделывать. Он вообще верил: жизнь можно перекроить. А я… я еще в тринадцать-четырнадцать лет понял: человека не переделаешь. Сначала мы с отцом спорили. Потом я стал уклоняться от споров. Жалел его. Но отец был очень твердым человеком. Я по сравнению с ним - глина. Едва встречались, как он - даже тяжело больной - твердил и твердил свое…
________________________
9 июня 94 г. "Когда мы поженились в январе сорок шестого, я не просто очень ее любил - я радовался, ликовал! Моя Шейнеле не только красива, она на десять лет моложе меня, простодушна, наивна… Значит, передо мной глина, из которой я вылеплю все, что захочу".
Неужели прошло полвека? По крайней мере сейчас я все еще слышу, как й по-прежнему что-то объясняет жене. Как бы задает за нее вопросы и сам отвечает на них: что, как, где, почему она должна делать…
А ей, доктору Сидерайте, - семьдесят три. Больные со всей Литвы; научная работа (она - первая после войны - занялась в Литве эндокринологией, проблемами лечения диабета таблетками); на ней - квартира, сад, диетическое питание для мужа. И постоянная забота: как продлить его жизнь?
_________________________
В мелочах семья подчинилась й. Но именно - в мелочах. Как и он, все они не отмечают дни рождения, не признают праздников… ("В Новый год мы ложимся спать как обычно, не позже и не раньше, - говорит мне доктор Сидерайте. - Елка? Это бы всех нас удивило").