"Ярый враг тайн"
Наблюдательность? Любопытство? Как точнее назвать эту его черту, которая так гипертрофирована у й?
Выспрашивает у меня бесконечные подробности о знакомых и совсем не знакомых ему людях. О моей дочери (никогда ее не видел). О бывшем муже Ю. ("Вы говорили, что он коммерсант. Ну, и на что он сейчас надеется?"). О распорядке дня З., о романах С., с которой говорил разве что по телефону… Как расставляет он мысленно эти человеческие фигурки?
________________________
Потому-то в отличие от большинства писателей й любит не только поговорить. Любит слушать.
________________________
Осенним днем гуляем с ним неподалеку от его дома - по улочкам, которые й, десятилетиями раньше, исходил вдоль и поперек.
Он знает едва ли не каждого. Знает: "кто и где работает, кто и как ворует, кто и с кем спит…" Говорю ему в связи с этим: "Бабель часто мечтал узнать содержание той или иной женской сумочки". - "Как он был прав… Какие здесь могут открыться тайны!"
_______________________
Подобно тому, как библиофил ищет редкую книгу, й порой месяцами разыскивает того или иного человека. К примеру, на протяжении нескольких лет произносит имя одной молодой женщины: "Как и где я могу ее все-таки найти? Мне это так важно!"
Она литовка; решительно приняла иудаизм, соблюдает традиции, выучила сначала идиш, а потом иврит, работала в архивах и библиотеках, постигая судьбы еврейской интеллигенции в Литве предвоенной поры… Однако й волнует ее собственная - не ясная ему - судьба.
______________________
Это он, конечно, сказал не о персонаже пьесы - о себе самом: "…Ярый враг тайн. Таков уж характер. Стоит мне столкнуться с тайной, как безумно хочется разгадать ее".
_____________________
Вспоминая о людях, й почти никогда не употребляет отрицательных характеристик. "Нравится - не нравится…Это совсем не предмет размышлений. Мир ничуть не изменится от того, как я к нему отнесусь".
Люди для й интересны или…менее интересны. Неинтересных нет совсем!
Другое дело - хочет ли он общаться с тем или иным человеком? Говорит, что за пятнадцать минут может определить: личность перед ним или нет? Фигуры, закутанные в стереотипы, близко к себе не подпускает. ("С детства ненавижу толпу!"). Однако всегда стремится изучить "представителя толпы" ("Я хотел бы влезть в каждую душу!")
____________________
Вот и опять:
- Какой интересный человек! Был четыре раза женат. Каждая жена похожа на предыдущую. Только менее красива…
Есть ли в словах его ирония? Ничуть. Наверное, интересно й то, о чем он сейчас молчит - предопределенность нашего выбора. Опять-таки: судьба.
____________________
Некоторые человеческие качества он вообще подвергает сомнению: "Не знаю. Не встречал". Например, героизм.
"Я прошел фронт, но героизма нигде не видел. Вы знаете, со мной откровенны многие люди. Так было и в окопах. Часто перешептывались мы ночью, открывали друг другу душу. Слышал: "Не хочу отдавать животик". Но никто и никогда не говорил о героизме и патриотизме.
Я видел другое: каждый хотел жить и каждый боялся смерти.
Видел: у многих на фронте не выдерживают нервы. Большинство из тех, кто первым поднимался в атаку (я их знал хорошо), были именно такими людьми. Нет, они не были героями или какими-то особыми патриотами. Получаешь приказ: "Ну, давай!" И тогда уже ни о чем не думаешь. Наконец, есть ситуация, когда иначе поступить нельзя.
А герой, по-моему, - это человек, убежденный в том, что делает". ____________________
Прочитав один из диалогов его пьесы "Прыжок в неизвестность", опять вздрагиваю. А он соглашается: "Конечно, дорогой мой. Это обычный мой способ изучения человека".
ЮЛЮС…Вдруг почувствовал, что вы пристально следите за каждым моим движением: как я кладу ногу на ногу, как удобно откидываюсь на спинку кресла и даже, как выпускаю дым из носа и рта. Наблюдаете и следите не из любопытства, а испытующе - у меня мороз по коже пробежал…
САКАЛАС. Ничего в этом плохого нет, я наблюдателен. Понятия не имею, от кого я это унаследовал…
ЮЛЮС…Вы специально создаете ситуации, которые вынуждают меня вести себя с Бируте одним образом, с вашей супругой - другим, а с Саломеей - третьим. Если же эксперимент не подтверждает вашу генетическую теорию, создаете новую коллизию и приступаете к следующему эксперименту. Я постоянно чувствую себя так, будто меня ворочают, мнут и тискают в лабораторной пробирке.
_______________________
5 и 6 ноября 90 г. "Я долго тренировал себя в искусстве наблюдать. Когда-то я был таким, как все: несмотря на любопытство, люди мало что замечают вокруг. Смотрят и - не видят.
В юности я более года посещал одну еврейскую семью. Там - в сущности, при мне - торговали кокаином. Я этого, однако, не понимал.
Это было в Каунасе. Поскольку мои заработки в газете были скудны, я ежедневно давал несколько уроков.
В ту семью я являлся примерно в три часа дня. Некоторое время сидел в гостиной - ждал, когда меня пригласят обедать (обед входил в условия оплаты моего труда). Обычно рядом со мной сидели на софе какие-то люди. В основном это были не евреи - важные господа, чиновники. На меня они не обращали внимания: "Ах, это учитель!" Я тоже меньше всего думал о встречах в гостиной. Гораздо больше меня волновала моя пятнадцатилетняя ученица. После обеда мы занимались математикой: мне так мешали сосредоточиться ее круглые коленки…
Только много месяцев спустя я догадался спросить девушку о странных посетителях их квартиры. Ответ был простодушен - меня в этом доме ничуть не стеснялись:
- Они специально приходят к нам покурить. Мама дает им что-то, от чего становится хорошо".
_____________________
Наш диалог (3 сентября 90 г.). й:
- Моя соседка - молодая еще женщина - призналась мне, что спала раньше со своим отцом. Когда тот был моложе.
- О чем же вы спросили ее?
- О том, какие они вели разговоры в постели.
- И что же…
- Не помнит. Ничего не помнит. А, может, они молчали. Для того, чтобы говорить в подобной ситуации, нужна полная свобода от морали, точнее - новая мораль.
___________________
…Спустя полвека ему все более и более интересна врач из Талды-Кургана. Когда-то во время войны й - беженец - пришел в поликлинику на прием. Вскоре врач донесла на й (своего пациента) в НКВД.
"…Очень симпатичная женщина - настоящая русская красавица. Она щупает мой пульс, слушает сердце, смотрит горло…Что-то спрашивает. Мой акцент, мой плохой русский язык (я ведь его никогда не учил) вызывают вопросы:
- Откуда вы? Из Литвы? Где это - Литва?
Ну и начинаю рассказывать. Мол, это не так далеко от германской границы.
- Так вы знаете немцев?
- Конечно. И даже очень хорошо. В нашем городке жило много немцев. Кстати, немцем был и самый лучший мой друг юности.
- Так что же это за народ?
- Вспомните сами. Немцы дали миру Канта, Бетховена, Баха…Но вот пришел Гитлер…"
А потом она смазывала й горло, выписывала рецепты…А потом й отправился в столовую - заказал борщ, сел за столик. Тут-то он увидел в дверях человека. Тот уверенно поманил й пальцем: "Идите за мной…"
Спустя полвека й добродушен:
- …Скорее всего та врач была хорошей русской женщиной, патриоткой. И, наверное, гордилась тем, что выполнила свой долг - помогла фронту, приблизила победу.
______________________
Интересен ли себе он сам? Очень! Особенно в моменты кризиса, растерянности. И конечно, становления.
10 декабря 90 г. Наш разговор начинается с его вопроса:
- Вы спрашивали меня, где же подлинное мое лицо?
Это по поводу смены поз на фотографиях, перемены "ролей", вечной "игры"… Продолжает:
- Суть, существо индивидума - от Бога. Но вот проблема: человек не знает себя. Он сам для себя - закрытая коробочка. Всю жизнь хочет ее открыть. Понять: "Кто же я такой?" И человек ищет себя - развивает, формирует.
- А может, при этом и губит?
- Может быть, и губит. Он ведь не знает, в какую сторону идти. Ищет.
- Надо прислушаться к себе…
- Обязательно! Да только не каждый умеет… Мне, на первый взгляд, легче. Я пишу пьесу, в которой действует приблизительно десять персонажей Я рассматриваю их, ищу их лицо. И - одновременно - ищу свое… А фотографии? Это пробы. Может, истинна та. А может, другая. Или эта? Бог знает! Я - не знаю.
- Но фотографии эти так далеки друг от друга!
- Что ж… Я словно в джунглях. Теряюсь… Это трагический процесс - искать себя.
Он сознает многоликость, многослойность человеческого существа. Потому добавляет:
- Если бы верна была одна фотография, портрет был бы слишком мелок. Внешне, может, это выглядело бы твердостью, определенностью натуры: "Глядите, вот я каков!" Но это был бы обман.
__________________
С такого интереса к человеку и начинается писатель. Скажу больше: настоящий писатель. Но свои наблюдения й почти не успел перенести на бумагу. Или долго не решался.
Возвращение
"И у меня теперь, как у всех. Всегда перед смертью человек возвращается в детство. Все остальное удаляется, отлетает постепенно. И он опять - маленький, одинокий - наедине с миром".
________________________
"Я расту в небольшом городке.
Семья как семья. Четверо детей. Я и три сестры. Я - старший. Одна сестра, взяв с собой грабли и лопату, уезжает в тридцать четвертом в Палестину - строить еврейское государство. Она и сейчас там. А двух других сестренок, как и наших родителей, расстреляли в начале войны.
…Отца зовут Мойше, Мозес; мать - Фейгл. По-еврейски это значит "птица"! Она и похожа на птицу - очень энергична, не ходит, а летает. Я весь в нее. В городке знают: моя мама - большая умница, именно она ведет в нашей семье все дела - не только дома, но и на фабрике"…
_________________________
Так и не случилось. Так и не поехали мы с ним в Калварию. Хотели: взглянуть вместе в глаза - нет, не людей - домов его детства. Вернуть - голоса, запахи, сказки.
Я заболел. И он поехал с сыном, Иосифом. Боялся потом спрашивать у него. Он отмалчивался. "Да, очень интересно. Но все изменилось…"
Очевидно, что поездка разочаровала й. До этого он был уверен: всего в нескольких часах езды существует заповедник его детства и юности. Но, оказалось, прошлое жило только в нем самом: дома и улочки, запахи субботнего ужина, женщины детства, старый мост, под которым он назначал свидания, тщеславные надежды, шорохи летней ночи…
------------
Он возвращается в Калварию, когда рассказывает мне свой план экспозиции Еврейского музея в Вильнюсе. В этом плане я опять угадываю ненаписанную прозу й.
Итак, надо каким-то образом воссоздать в музейных залах несколько улочек Калварии. Нет, дело не в этнографии, точнее - не только в ней. Надо передать в музее ритм этой пропавшей, канувшей в безмолвие времени жизни. Синагога, лавочки, хедер, несколько домов; свадьба и хупа; брит-мила новорожденного - священный обряд обрезания, символизирующий связь народа и Бога…
_____________________
й рад моему вопросу: почему? Он сразу выстраивает цепочку доводов.
"Литовские евреи всегда были "солью" восточноевропейского еврейства. В своем регионе (а речь не только о Литве, но и о прилегающих к ней некоторых областях Белоруссии и Польши) они создали совершенно особый мир…Создали и сберегли этот мир вплоть до той поры, пока - почти полностью - не были уничтожены сами.
Литваков (так они себя называли) не коснулись ветры ассимиляции, пронесшиеся над всеми странами Европы и Америки. Из года в год, из века в век литваки жили в своих городках и местечках, точно издревле - по неписанным законам Кагала…"
Я знаю, что последнее утверждение й чересчур прямолинейно: его собственная жизнь - тому доказательством. Но я не спорю с й. Только уточняю:
- Почему в музее надо восстановить именно кусочек Калварии?
- Так ведь это было сердце еврейской Литвы!
_____________________
"Нужна статистика, - настаивает он. - Нужно, чтобы посетители музея почувствовали ритм бытия: количество свадеб, разводов, рождений… почувствовали колорит, душу, живой уклад быта - мебель… костюмы… книги…дневники… фотографии… телефонный справочник… песни".
Я говорю ему, что так (или почти так) устроены многие еврейские музеи мира.
Ему хочется спорить! Ах, как неприятно ему слышать это! Как же можно сравнивать еврейский музей Вильнюса, который не зря когда-то называли Литовским Иерусалимом, с другими музеями? Как можно уравнивать Калварию с другими местами? Как это можно - уравнять с чем-то его, й, замысел!
Тень Фрейда
Потревожу тень Фрейда. В данном случае мне не кажется это банальной данью моде.
й говорит о Фрейде часто (другие важные для него имена-символы: Шопенгауэр, Ницше, Стефан Цвейг, Фейхтвангер, Достоевский…)
й сознательно высвечивает отдельные эпизоды своей жизни. Хочет понять "тайное тайных" собственного характера. Понять вечное: кто я?
Из его рассказов о детстве и юности все время вспоминаю один. Резко очерченный, многозначительный. Кажется, это фрагмент какого-то фильма.
* * *
…Разорился отец. Фабрика вот-вот будет описана. Яков узнал об этом днем. А узнав, с удивлением прислушался к себе. В душе нет ни отчаяния, ни просто волнения. Лишь слабая жалость к отцу, смешанная с презрением. Тот часами стоял у окна: смотрел, как между оконными рамами бьется - напрасно сопротивляясь судьбе - застрявшая там муха.
* * *
Об отце й обычно говорит спокойно, но с каким-то привычным "отстранением". На днях (23 октября 1990 г. - Е.Ц.) й объясняет причину этой "отстраненности", которая далась ему нелегко. И не сразу.
"Мне было лет восемь-десять, когда я стал ощущать напряженную обстановку, царившую в нашем доме. Это было связано с отношениями между отцом и матерью. В чем дело? Разобраться я, конечно, не мог".
Он приглядывался, прислушивался, сопоставлял. ("Прекрасная для будущего писателя школа психологического анализа"). Наконец, узнал: во всем виновата женщина.
Ее зовут Ева. Раньше она была служанкой в их доме, потом перешла работать на фабрику. С детства в памяти ее лицо - красивое, выразительное; ее полная фигура, олицетворяющая женственность.
В их семье не было тепла, гармонии.
"Я рано начал думать: почему? как это преодолеть? Чаще всего видел один выход: убить отца. Ведь он предал жену, детей.
Мне было тогда десять-двенадцать лет. Отца я ощущал как врага. Представлял: вот он идет к Еве, за ним следят из окон многие жители городка… Я пытался представить и свое мщение. Однако… Я все больше ужасался собственному плану. Наконец, понял окончательно: нет, отца убить не смогу!
Помню, как похитил в кухне большой нож. Им, наверное, разделывали мясо. Вот этим-то ножом, сказал себе, и убью ее.
Каждый день я доставал нож, сладострастно щупал лезвие. Пока не принял новое решение: да, я должен убить Еву, но - убить словами. Так однажды я и отправился к ней.
Мне было уже восемнадцать. Еве - около сорока. (Я недавно узнал, что все они, герои этого "треугольника" - отец, мать, Ева - родились в 1888 году).
Стояла поздняя осень. Лил дождь. У нас в доме горели свечи. Шабат! Царица-суббота. После праздничного ужина я вышел на темную улицу.
Я хорошо помню ту минуту, когда Ева открыла мне дверь. Мы оба растерялись. Несколько минут стояли в молчании. Потом я шагнул в комнату. Сел.
Увы, тогда я считал себя вправе судить других. Я предложил Еве - резко и категорично:
- С завтрашнего дня вы должны уйти с фабрики. Ищите себе другую работу.
Ева опомнилась:
- Ты - еще пацан, молокосос. Почему же ты указываешь мне, как жить?
Она распахнула дверь:
- Вон отсюда!
Я остался сидеть на стуле. Сказал ей, что жизнь ее отныне в опасности. Я никогда не прощу ей несчастья нашей семьи".
Ее слезы. Он разглядывает бедную комнату без удобств. Слышит - сквозь всхлипы - историю чужой жизни. Как и где достать завтра другую работу? Она одна, у нее никого нет. Фабрика для нее - вся жизнь. Она очень хорошо работает, помогает его отцу. Она почти хозяйка на фабрике: следит за другими, следит, чтобы не воровали, по-своему охраняет отца и их добро.
Его слезы. Его доводы: он несчастнее, чем она. Она ведь не знает, что творится у них в доме, как страдает мать, как страдают дети. Она начинает его успокаивать, гладить по голове. У нее нет собственных детей; может быть, ей кажется: это ее взрослый сын пришел к ней со своими бедами. Она сажает его к себе на колени, гладит, как ребенка, по голове. Она целует его: "Ну хорошо, маленький, успокойся, как-нибудь все обойдется…"
Его поцелуи. Сначала поцелуи сына. Потом… Он чувствует, что целует красивую женщину. Потом…
й прерывает себя:
- Знаете, почему я вам рассказываю это? Моя пьеса "Жертвоприношение" выросла из этого воспоминания.
Их роман продолжался месяц или полтора. Каждый вечер он был у Евы.
Спрашиваю: "А что же ваш отец?" - "Мы оба не думали тогда об отце, хотя…Наверное, их отношения тоже продолжались. Днем".
Никто ничего не узнал. Но вдруг Янкель словно остановился на ходу. Опомнился. Он не мог оставаться дома.
- Вы себе не представляете, что творилось во мне, когда я видел отца. В конце концов, уехал в Каунас. Это был побег. Видимо, с того дня началась для меня другая жизнь.
______________________
й вспомнил о пьесе "Жертвоприношение". Тема искусства, сопряженная с древней темой инцеста. Наши с ним споры (в октябре-ноябре 90 года). Герои: знаменитый скульптор, увлеченный новой работой; его дочь - тяжело больна, нужна пересадка почки, умоляет отца пожертвовать ради нее собственной почкой, в полубеспамятстве совращает отца. Финал пьесы. Трагедия жены скульптора, которая вдруг узнает обо всем и сходит с ума.
Сказал й, что, разрабатывая эту тему, можно достичь высокой трагедии или - скатиться в пропасть пошлости.