- Результаты наших "экспедиций"? Старые книги… рукописи… фотографии… обрывки документов, дневников… латы со "звездами Давида", которые во время оккупации должны были носить евреи… Все это валялось на чердаках, в подвалах, просто на земле. Все это вошло в экспозицию созданного вскоре, но уже в сорок девятом году закрытого советской властью еврейского музея в Вильнюсе.
…Однако чаще всего он шел в гетто один. Неведомая сила тянула его туда. Кругом - развалины. й ходил среди них словно пьяный. Садился на камни, балки разрушенных домов. Иногда он говорил с развалинами.
Что он там хотел найти еще? Какие голоса надеялся услышать?
Скорее всего - й представлял в гетто себя.
_______________________
"Такое состояние - да, буквально такое же - я пережил потом только раз. Тогда, когда освободили Калварию.
Я приехал в родной городок на военном грузовике, который остановил по дороге: меня подобрали, потому что я был в форме - еще не демобилизован. Ночевал у знакомых. А днем бродил и бродил по улицам. Шел за город. И опять, как в Вильнюсе, вроде бы ни о чем не думал. Но уйти, уехать отсюда не мог".
Встречался ли он с теми евреями, которые спаслись, выжили? "Да, да, конечно". Записывал ли их рассказы? "Нет. Ну, что вы! Не мог". А что запомнилось й в свидетельствах очевидцев - литовцев, поляков, русских?
- Один мотив, который я слышу и теперь. Все, кого я встречал в Калварии, во всяком случае большинство из них, - ничего не видели…"Я уезжал", "я болел", "как раз в эти дни был очень занят"…
й слушал их. Но слышал в это время другие шаги на тех же мостовых - шаги дедушки и матери, отца и сестер.
Лицо смерти
2 января 91 г. Болезнен ли интерес й к феномену смерти? По-моему, интерес этот закономерен, если, конечно, думать о жизни и смерти всерьез.
______________________
…Почти никуда не выходя из дома в последние годы, й просит меня, когда я возвращаюсь с чьих-либо похорон, рассказывать - в деталях, подробностях: долго ли болел покойный; как встретил смерть; кто и что говорил на кладбище.
Смерть для й - лакмусовая бумажка, проявляющая суть жизни. Тут, впрочем, он не оригинален.
_______________________
УТРЕННИЙ ЧАЙ. Старая истина: между жизнью и смертью нет никакого противоречия, точнее - это противоречие мнимо.
- Знаете, в чем сложность? - уточняет й. - Сегодня я легко понимаю эту истину, она для меня - дважды два равняется четырем. А вот завтра попью чаю, выйду на солнышко и - сразу все забуду. И опять придут иллюзии. И буду обманывать сам себя. (3 сентября 94 г.)
________________________
СИТУАЦИЯ И ВПРЯМЬ ПО ОРУЭЛЛУ! В какой степени ограничена свобода человека, живущего в тоталитарном обществе? Он не смеет распорядиться даже собственными похоронами…
Говорим о смерти Е.Я. Тут-то й вымолвит:
- Сколько же передумал я над тем, где лежать мне в могиле! Шли пятидесятые годы. В сущности, выбор отсутствовал. Я знал: похоронами будет распоряжаться специальная комиссия Союза писателей. Как решит, так и сделают. А мне хотелось хотя бы здесь настоять на своем. Вот и написал записку: хочу, мол, чтоб похоронили на родине, в Калварии. В этом уж наверняка "пошли бы навстречу". А потом - другие времена. Не умер. И свою записку я разорвал… (9 ноября 94 г.)
________________________
КАК ЖИВЕТ В ЕГО ПАМЯТИ УБИТЫЙ ИМ ЧЕЛОВЕК? Переписываю с пленки (почти без сокращений) рассказ й (28 октября 90 г.):
"Июль сорок третьего… Наступление на Курской дуге. Небо похоже на раскаленное железо. Атака немцев. Я стреляю из автомата и впервые вижу человека, о котором точно могу сказать: я его убил…Тот немец кажется мне огромным, почти великаном. Ведь я лежу в окопе, а он возникает откуда-то сверху, почти с неба…
И вот темнеет. Перестрелка смолкает. По-видимому, атаки до утра не будет.
Походная кухня. Ужин. Очень красивое черное небо. Кажется, я один не могу успокоиться. Все гляжу на бугорок, хорошо заметный из окопа. Бугорок - это он. Убитый мной немец. Понимаю, что я не успокоюсь, пока не вылезу из окопа, пока не проползу под редкими пулями эти десять метров. Пока не увижу снова его лицо.
Сколько прошло времени? Двадцать минут? Полчаса? Час? Я приползаю к нему на четвереньках. Немец уже разлагается - стоит страшная жара. Я проверяю его карманы. Документов нет - их, как всегда во время атаки, забрали товарищи убитого. Однако я нахожу письмо.
Я прочел его утром, едва рассвело. Я ведь понимаю по-немецки. Обратный адрес: Вена. Обычное письмо жены солдата: "Люблю. Ты - мое единственное счастье. Я и дети ждем тебя в отпуск".
Там была и фотография: красивый, рослый, светловолосый парень, молодая, пышущая здоровьем женщина, трое маленьких детишек.
- …Убитый немец был старше вас?
- Скорей - младше. А еще точнее - мы были одногодками.
…Казалось, я загипнотизирован. Каждые пятнадцать-двадцать минут доставал снимок. Всматривался. "Я убил человека. Я!" Эта мысль преследовала меня постоянно. Как и его лицо.
После войны я поставил фотографию на свой письменный стол. Зачем? Чтобы не поддаться соблазну забыть".
____________________________
Эту историю й расскажет не только мне (он размышляет о том же в письме к дочери). Но почему й промолчал там о другой смерти, которая так поразила его на фронте?
Очевидно, сработал внутренний цензор. Ведь в первом случае й рассказывал об убийстве немца, в центре второго эпизода - гибель советского солдата.
На моей магнитофонной пленке этот рассказ есть:
"…Там же, на Курской дуге, во время одного из боев, пал наш командир взвода. Я не помню сейчас его фамилию, хотя знал его хорошо. Еще до войны.
В Каунасе, в дни моей молодости, был необычный кинотеатр. Там демонстрировались только советские фильмы. На контроле всегда стоял молодой красивый парень. Меня, как журналиста, он пропускал в кинотеатр без денег и даже усаживал на хорошее место. Ведь я мог написать рецензию! А это привлечет зрителей. Среди фильмов, которые я посмотрел там, помню "Путевку в жизнь". Я был в восторге. Этот фильм повлиял на мое миросозерцание…Но вернусь к пареньку из кинотеатра. Думаю, он был коммунистом-подпольщиком. Словом, я не удивился, когда встретил его в Шестнадцатой дивизии. Он был младшим лейтенантом, командиром взвода, общим любимцем.
В том бою пуля настигла его сразу.
Было десять или одиннадцать часов утра. Вынести своего командира мы никак не могли. И он лежал поперек окопа. И мы все перешагивали через него, когда - бегом - носили боеприпасы…
Как передать эти подробности? Трудно. Мы старались быть осторожными, старались перешагнуть аккуратно. Но… Идет бой Свистят пули. И вот кто-то забывает про осторожность. Вот уже раздавлена рука нашего командира, потом - нога… Повторяю, мы не могли его унести, не могли и выбросить из окопа. В конце дня тело превратилось в расплющенный блин.
Я смотрел на товарищей: хотел понять их реакцию. Но все они думали только об одном: надо отбить атаку. В конце концов, вообще перестали замечать тело лейтенанта. Что же касается меня, то я делал этот шаг с трудом. Однако ведь делал же! Переступить уже было невозможно - только наступить…
Признаюсь, для меня это была психологическая травма. Такая тяжелая, что последствия ее ощущаю до сих пор. Признаюсь: после этого я не мог стрелять, точнее - стрелял в воздух. Понимал: поступаю скверно, передо мной - враг. Однако не мог иначе. Никак. Не знаю, чем бы это кончилось для меня. Наверное, кончилось бы ужасно. Но двадцатого августа я был ранен, меня вынесли с передовой. На фронт я уже не вернулся".
С тех пор он не носит медали и ордена. Не отмечает 9 мая ("Для меня это не праздник"). И еще не любит читать военную прозу. "Я нигде не встречал свою правду о фронте. Может быть, эта правда есть на нескольких страницах Ремарка, Хемингуэя…"
______________________
й, конечно, не зря вспомнил Хемингуэя. Того мучила тема смерти, точнее - насильственной смерти. Он считал: каждому мужчине полезно пережить авиакатастрофу.
______________________________
Как связаны со смертью страхи й?
Счастливчик
- Почему вы все-таки уцелели?
Я задаю этот вопрос не только й - вообще всем евреям, у которых беру интервью и которые пережили страшное лихолетье: гетто, концлагерь, фронт, убежища в христианских домах, депортацию в Сибирь, борьбу с космополитами, "дело врачей", преследование только за то, что человек изъявил желание выехать в Израиль.
"ПОЧЕМУ ВЫ УЦЕЛЕЛИ?" В глубине души я всегда надеюсь: сейчас мне откроется вдруг некая закономерность, простая, но скрытая от меня до поры до времени тайна жизни.
____________________________
…Очертания этой тайны становятся ясными для й в старости. А в юности, в молодости он только догадывается: "Я - везунчик, кто-то или что-то оберегает меня".
"…Я понял это на фронте. Наша рота состояла из ста двадцати восьми человек. Вы запомнили эту цифру? Сто двадцать четыре были убиты или тяжело ранены. Я же получил ранение совсем легкое, в руку. Вся наша рота знала: Йосаде - везучий. А многие думали: и отважный. Но я не был отважным, хотя меня наградили даже медалью "За отвагу". Я был именно везучим.
Расскажу такой случай. Весной сорок третьего мы должны были перебежать через овраг, который простреливался немцами. Когда подошли к этому оврагу, командир спрашивает: "Кто пойдет первым?" Сразу выкрикиваю: "Я!" Нет, это нельзя назвать смелостью. Просто я быстро, что называется моментально, ориентируюсь. В данном случае сообразил: немец вначале не успеет пристреляться, а я уже перебегу овраг.
Командир говорит: "Давай!"
Делаю шаг вперед, но в этот миг меня кто-то отбрасывает назад.
За мной стоит высокий худой парень: "Нет! Пойду я". Его логика состояла в другом: раз Йосаде вызвался первым, значит, опасности нет; Йосаде, как известно, везучий.
Командир опять соглашается: "Иди!"
Что было дальше? Первая же пуля нашла того парня и оказалась смертельной. А я? Я, действительно, был везучим".
__________________________
"Еще о везучести.
- Когда началась война, я бежал из Каунаса с двумя своими близкими друзьями. Одним был уже известный тогда поэт Гирш Ошерович, другим - мой лучший приятель по Калварии - Мойше Аеров, остроумный, добрый, на редкость талантливый - в это время он тоже уже нашел свое призвание, был доцентом, преподавал химию в университете. Потом Ошерович отстал от нас, а мы с Мойше дошли пешком до Двинска.
И вот происходит то, ради чего я и начал этот рассказ. Сидим мы на вокзале в Двинске, видим два поезда - оба идут на Восток. Поезда как поезда, только в одном - много молодежи, слышны звуки гармоники, песни. Какой эшелон выбрать? Поверьте, за все время нашей дружбы мы никогда с Мойше не ссорились. А тут между нами - конфликт. Он говорит: "Сядем в тот поезд, где молодежь". Я стою на своем: "Нет! Пойдем в другой!" Так ни до чего и не договорились. Посадка. Суматоха страшная. Так и сели в разные поезда. Между прочим, я при посадке потерял все свои вещи.
Мой поезд благополучно дошел до станции назначения, а его эшелон по дороге разбомбили. Мойше под бомбами уцелел. Он остался в Минске, попал в гетто.
Он умер от голода уже перед самым приходом советской армии.
Почему я так стремился именно в т о т поезд? Я и сейчас не могу это объяснить".
_________________________
- Часто ли в вашей жизни повторялось подобное везение?
- В том-то и дело - часто!
Как и во многих людях, в й тоже сосуществует несовместимое. Постоянное ощущение жизненного тупика и…ощущение везения.
Спрашиваю потом (уже себя): так в чем ему все-таки везло? Спасся при эвакуации, не погиб на фронте, не был арестован, не умер от инфарктов… Что ж, не так и мало!
__________________________
ПОЧЕМУ СУДЬБА БЕРЕЖЕТ ЕГО? Мне неловко цитировать й слова В.В.Розанова: "Судьба б е р е ж е т тех, кого она лишает славы". Мысль В.В.Розанова логично требует продолжения. Человек, к которому пришла слава, чаще всего осуществил собственное предназначение. Судьба же бережет тех, кто еще должен выполнить свою миссию на земле.
Предназначение. й всегда ощущал его. Но никак не мог понять - в чем же оно? Потом понял: надо написать цикл пьес о евреях Литвы. Не по этой ли причине суждена ему долгая старость?
Без названия
Его отношения с Богом неопределенны. Почему мы говорим об этих отношениях? Три причины: его прощание с жизнью; тема рока, волнующая й; Бог и Катастрофа евреев.
И еще вот эта его убежденность: "Бог меня бережет!"
______________________
"…В нашем доме не соблюдались традиции иудаизма. Единственное исключение: мама готовила кошерные блюда. Отец бывал в синагоге по большим праздникам, жертвовал тогда изрядные деньги и, наверное, считал: этим свой долг перед Богом выполнил. Отец не носил бороду. В Шабат курил. В субботу утром отправлялся на фабрику (она отдыхала по воскресеньям)".
_____________________
"…В юности религия не была чужда моей душе. Но мои интересы были связаны с другим - с философией, литературой, эстетикой. Потом, увлекшись социалистическими идеями, я стал атеистом. Рассуждал: "Что такое Бог, никто не знает. Зато здесь, на земле, совершенно реальна несправедливость". Высшей ценностью мира я считал гармонию, красоту. Однако никак не связывал их с существованием Бога".
_____________________
"Я приблизился к Богу после войны. Вдруг ясно почувствовал: мой путь и мою жизнь кто-то направляет…"
_____________________
…Опять противоречие? й сам считает, что его корни - в иудаизме, но его настоящее связано с христианством. Подчеркивает: скульптура Иисуса Христа в его кабинете не случайна - "это важный для меня акцент!"
Иудаизм для й - "начало начал", основы миросозерцания. То, от чего он уходил и…так никуда не ушел. Однако же он полвека работает в литовской культуре. "Я европеец. А христианство - высшая духовная точка нашей цивилизации".
Взаимоисключающие начала снова легко примиряются в его душе.
_______________________
"Я давно понял: Бог не похож на существо, которое, взвешивая плохие и хорошие наши поступки, каждому воздает потом по заслугам. Справедливость Бога в чем-то другом… Все гораздо сложнее".
_______________________
"Да, Бог - это справедливость. Но ведь справедливость люди понимали и понимают по-разному - три тысячи лет назад, две тысячи лет и - сейчас…Тогда что же такое Бог?"
_____________________
"По отношению ко мне Бог всегда был добр. Во время болезни я слышал его голос: "Знаешь, Йосаде, раз твои самые близкие родственники - пятнадцать человек - погибли, значит, ты должен жить".
_______________________
Из-за характера й, его вечного "экспериментаторства" ему трудно принять такую простую для верующего еврея истину: отношения с Богом ясны, если ты не лукавишь, если помнишь, что все твои мысли, желания, слова записываются навсегда в Книгу…
_____________________
Иногда мне кажется: зная мой интерес к религии, он говорит со мной о Боге как бы из вежливости. Сказал ему об этом, добавив:
- Иудаизм вовсе не против того, чтобы человек сомневался в Боге…
- Вот-вот! Это и есть мое состояние!
Но в конце жизни невысказанный атеизм й тает. Замечаю у него разное: иногда страх, иногда благоговение перед Богом, чаще всего - смирение.
_____________________
…"Господи, спасибо Тебе за то, что хотя бы через окно Ты еще разрешаешь мне видеть небо и землю…"
История одного замысла
Чтобы "разговорить" й, я произношу пространную речь о подлинной истории советской литературы, какой она видится мне сейчас. Вот некоторые фразы из этой речи:
- …Сколько книг не увидело света под влиянием страха… Огромная библиотека!.. А сколько книг вообще не появилось по той же причине… Страх перед системой диктатуры заставлял литератора облекать в образы чуждые ему идеи… Цепочка, фантасмагорический круговорот: книга писателя формировала "нового читателя" - разумеется, в нужном Системе духе; "новый читатель" в свою очередь предъявлял творцу новые требования… Что происходило, таким образом, под влиянием страха? Банализация литературы, которая росла, как снежный ком.
________________________
й встает, подходит к шкафу, где хранится его архив:
- …А я писал тогда повесть "Бдительность". Писал по-еврейски, с декабря пятьдесят второго по март пятьдесят третьего года.
________________________
"Как родился замысел? Я помню, в газетах замелькали тогда статьи о врачах-вредителях. У меня журналистский нюх. Читая эти статьи, понял: кампания только набирает силу. Росла и моя тревога.
Как раз в это самое время ко мне в редакцию "Пяргале" пришли однажды трое. Представились:
- Мы из горкома партии, хотим поговорить с вами.
Двое из них русские, а один, между прочим, - еврей. Их предложение меня удивило:
- Товарищ Йосаде, мы знаем вас как талантливого литературного критика, активного редакционного работника. Словом, на наш взгляд, вы должны быть в рядах партии.
Я опешил. Потом вдруг представил, что могут сказать мне они же - только через несколько месяцев: "Космополит, вредитель, пробрался в партию, чтобы разложить ее изнутри".
Разумеется, говорю совсем иное, прямо противоположное своим мыслям:
- Это замечательно. Я всегда мечтал о том же, но не решался… Вдруг не достоин? Благодарю вас за то, что вы сами обратились ко мне.
Немного помолчал. И - чуть в другом тоне:
- А у вас есть с собой анкеты?
- Конечно! - Один из них тут же вынимает анкеты, кладет на стол.
- Хорошо. Я потом заполню.
- Зачем же откладывать такое важное дело?
- Но ведь мне нужны и рекомендации.
- Рекомендации, конечно, будут.
Меня всегда спасал и спасает юмор. Говорю:
- Наскоро ничего в жизни делать не могу. Знаете анекдот? "Я один раз сделал это на скорую руку и до сих пор плачу сорок рублей в месяц. Алименты".
Они, все трое, засмеялись - мужской анекдот:
- Ну, если так, вернемся к этому вопросу через несколько дней.
Ушли. А я чувствую - приперт в угол. Не ем, не сплю. Что делать? Не знаю. Жене, ясно, ни о чем не рассказываю. Она в таких случаях сразу теряется. Как же выйти из тупика? Может быть, куда-то уехать, сбежать?