Думал-думал и решил посоветоваться обо всем с Александрасом Гудайтисом-Гузявичюсом. Здесь надо кое-что объяснить. Меня связывали особые отношения с этим литовским писателем, в недавнем еще прошлом - наркомом госбезопасности. Я когда-то написал большую статью о первом его романе "Правда кузнеца Игнотаса". Статья эта, мне кажется, помогла Гузявичюсу войти в литературу. Автор теперь пожинал лавры, взошел на литературный олимп. Совсем недавно, в пятьдесят первом, роман был удостоин Сталинской премии третьей степени. Правда, Гузявичюс не был уже наркомом госбезопасности, но все равно, не сомневался я, он хорошо информирован, сможет дать мне толковый совет. (Кстати. Как, каким образом, почему Гудайтис-Гузявичюс ушел из этой системы? Не знаю. Оттуда ведь просто так не уходили. Может, ему помог Снечкус? Сказал где-то наверху: "Гузявичюс - большой писатель, создал эпопею. Надо дать ему возможность для дальнейшей литературной работы". Может, и сам он сообразил: нужно уйти вовремя… А может быть, писательское дело и впрямь было для Гузявичюса важнее всего?)
Словом, звоню ему.
- А, Йосаде! Обязательно приходи на ужин. И непременно - с женой.
- Если можно, приду один. Сейчас публикуется ваш роман "Братья", я хочу поговорить о нем, а потом написать.
- Ну, как знаешь.
И вот вечер. Жена Гузявичюса - молодая, моложе его лет на двадцать или тридцать; она, кстати, дочь основателя литовской компартии Капсукаса - сервирует ужин. Но прежде, чем сесть за стол, Гузявичюс вспомнит:
- А ведь я тебе еще не подарил переиздание моего первого романа.
(Между прочим, он мне говорил "ты", а я ему: "вы", хотя мы были почти ровесники: Гузявичюс - на три года старше).
Отвечаю:
- Буду рад получить от вас книгу с дарственной надписью.
Однако, услышав мои слова, Гузявичюс вдруг задумался. Я потом пытался представить эти его мысли: "Йосаде - еврей, космополит, завтра его арестуют и найдут книгу с моей дедикацией, а ведь я - бывший нарком госбезопасности; может быть даже, это специально меня сейчас проверяют…"
Передо мной разыгралась сцена, сама по себе достойная описания.
Гузявичюс поднимается с кресла, идет к шкафу. Но потом возвращается к столу, о чем-то рассказывает мне… Через десять- пятнадцать минут снова направляется к шкафу, открывает дверцы, стоит. Явно растерян. Наверное, рассуждает так: "Дело не только в дедикации, моей подписи, но и в дате. Да, это очень важно - дата! Что если кто-то начнет высчитывать: в какое именно время Гузявичюс решил поддержать космополита Йосаде?"
Я был наивен. Только когда он во второй раз подошел к шкафу, сообразил: Гузявичюса что-то тревожит. Напомнил про книгу. И вот он все-таки берет один экземпляр из стопки и…говорит жене:
- Знаешь, дорогая, пусть это будет сюрприз супруге Йосаде - сделай ей дарственную надпись!
Вы понимаете, куда он хитро клонил? Но она, капризная красавица, не поняла, в чем дело. Отвечает:
- Я твоя жена, а не секретарша. Подписывай сам!
Что ж, он вынужден взять ручку, пишет: "Товарищу Йосаде - благодарный автор. Гудайтис-Гузявичюс. 6.12.52 г."
Потом мы ужинали, о чем-то говорили… Но я уже понял: советоваться с Гузявичюсом о своих сомнениях - бесполезно.
А потом я ухожу от Гузявичюса. Убитый! Если уж он боится, если уж он дрожит - что делать мне?
Выхожу на улицу. Иду куда глаза глядят. Город тонет в темноте, все шторы опущены, все ворота закрыты. И лишь один дом - целый квартал - в огнях. Это здание Госбезопасности. Зловещая картина…
Я стою на противоположной стороне улицы, смотрю на окна, за которыми идет страшная работа. Думаю: "Вот он, пришел твой конец!"
Что я делаю дальше? Представьте себе - бегу. Бегу домой, в свой кабинет. Уже поздно. Все спят. А мои мысли все о том же: "Как спастись?" Понимаю: сейчас я еще могу сделать последнюю попытку - другой не будет. Мысли работают лихорадочно. И вот я достаю бумагу, начинаю писать.
Я начинаю работать, не имея четкого плана, не зная сюжета будущей книги. Это будет роман или повесть. Моя фантазия разгорается. Я вижу Клайпеду, верфи, где стоят суда. А вот и мой герой: инженер, еврей-сионист. Он ведет какую-то подпольную, в прямом смысле подрывную работу - хочет взорвать эту верфь.
Трагедия? Здесь однако и мое возможное спасение. Если меня придут арестовывать, энкаведисты сразу найдут на моем столе эту рукопись. Изучат. Скажут: "Наш человек". Пусть книга еще не будет закончена, пусть успею сделать только шестьдесят или восемьдесят страниц, но патриотический замысел автора, развитие сюжета уже ясны.
Словом, писал я на редкость легко. Конечно! Ведь каждая страница приближала мое спасение.
Рукопись и сейчас лежит в моем архиве. Я не только не выкинул, не просто хранил - потом не раз перечитывал этот текст.
А тогда… Я работал и успокаивался. На каком языке писал? Конечно, на еврейском. Считал: так будет убедительней для следователя.
Мою работу прервала смерть Сталина".
_______________________
Что-то в этом рассказе й кажется мне странным. Что? Прежде всего, предложение вступить в партию. Совсем по-другому выглядел в те годы этот ритуал! Энкаведисты спешили организовать провокацию? Но почему же тогда та история не имела продолжения?
"Все потом забылось, смазалось, в результате сошло на нет…"
Очевидны только две вещи: книга Гудайтиса-Гузявичюса на полке в библиотеке й, да рукопись его повести "Бдительность". Она занесена в библиографический список произведений й, который он сделал сам, - под номером сто.
Нужно уметь прощаться вовремя
Он готовится к смерти. Одновременно - рядом - умирает еврейская Литва. Так как й относится к процессу умирания спокойно, он, словно нечто неизбежное, воспринимает рассказы об еврейских институциях Литвы: они родились (точнее - возрождены) сравнительно недавно, но уже находятся в состоянии одряхления.
"Так и должно быть". Слова й похожи на своего рода присказку.
________________________
В ВИЛЬНЮССКОЙ СИНАГОГЕ во время служб не так просто составить миньян. Однако общественная молитва не дойдет к Богу, если ее произносят меньше десяти мужчин. Поэтому евреям, которые постоянно приходят молиться, платят деньги. "Правда это или нет? - спрашивает й. - Неважно! Если вымысел, то он символичен".
__________________________
ЕВРЕЙСКИЙ РЕСТОРАН в центре Вильнюса называется "Литовский Иерусалим". Сначала здесь подавали кошерные блюда. Как это замечательно для верующих евреев! Но кошерные продукты привозили из…Франции; цены в ресторане были астрономическими. И - почти не было посетителей
Принципом кошерности пришлось поступиться. Однако это мало что изменило. Увы, в конце концов, ресторан, оформленный еврейскими художниками, совсем опустел.
"Так и должно быть", - говорит й.
___________________________
ФИКТИВНЫЕ БРАКИ с евреями ради того, чтобы эмигрировать из Литвы. Анекдот: "Жена-еврейка: не роскошь, но средство передвижения".
й смеется: "Наконец-то оценили наших женщин! Так и должно быть".
___________________________
ТЕРПЕНИЕ И ТРАДИЦИИ. Рассказ о том, что в самодеятельный еврейский театр, откуда разъехались почти все артисты, берут практически любого. Если он только может двигаться по сцене. Если произносит основные буквы алфавита. Если захочет выучить еврейский язык…
й говорит о "великом терпении режиссера", о театральных традициях еврейской Литвы… Но, конечно, не забывает добавить: "Так и должно быть".
_______________________
ПОСЛЕДНИЙ НОМЕР газеты "Литовский Иерусалим". Редактор ее - Гирш Смоляков - уехал в Израиль.
- Так и должно быть. Я не слышал, чтобы газету издавали на кладбище.
Газета (после длительного перерыва) все-таки возобновлена.
Ну что ж! Так бывает часто с умирающими: у них вдруг появляются силы, розовеют щеки. Но все равно скоро наступает агония. Естественный ход вещей.
_________________________
"Сколько можно предрекать расцвет и возрождение еврейской культуре в Литве? Это "возрождение" было необходимо только для того, чтобы, наконец, поставить памятники… Нельзя реанимировать прошлое. А что надо? Прощаться! Надо уметь прощаться вовремя. Это говорю вам я, последний писатель Литовского Иерусалима".
Убийцы в белых халатах
- …И вот, - рассказывает доктор Сидерайте, - приходит ко мне на прием одна больная. Хорошо помню фамилию - Лукьянова. Лечу я ее уже довольно давно и успешно, она относится ко мне не просто с уважением - едва ли не с обожанием. Но Лукьянова не знает, что я еврейка. И вот на приеме, при сестре, она говорит: "Как хорошо, что в Москве арестовали этих убийц в белых халатах! Нет, я никогда в жизни не пошла бы к врачу-еврею!" Слушаю, не перебивая. А потом прошу сестру: "Возьмите, пожалуйста, историю болезни, отнесите в регистратуру и попросите, чтобы Лукьянову отправили на прием к врачу-литовцу". Та все поняла - и в слезы. "Извините меня, я не знала. Я так вам благодарна!" - "Нет, нет, - отвечаю, - не могу вас лечить. Не имею права". Потом рассказала обо всем главному врачу, которая, представьте, меня одобрила: "Вы поступили совершенно правильно".
________________________
Почему й решает написать в семьдесят втором пьесу "Синдром молчания"?
- Мне было важно понять: чем стали для меня события тех лет?
Легко догадаться: пьеса автобиографична. Если, конечно, под биографией понимать не только факты человеческой жизни - "историю души".
___________________________
Ремарка: "Это случилось в Вильнюсе в первые месяцы 1953 года".
Да, действие разворачивается в "те самые месяцы". Пик "дела врачей". Агония сталинского режима. Однако главная, сокровенная тема пьесы й все та же: страхи…
Автор прав: тоталитаризм, в конце концов, - это дитя наших непреодоленных страхов.
"Анатомия страха" - возможный подзаголовок пьесы.
__________________________
2 октября 95 г. Когда я даю й почитать книгу Геннадия Васильевича Костырченко "В плену у красного фараона" (Москва, "Международные отношения", 1994), он изумляется:
- Как много мы не знали! А вроде бы, все происходило на наших глазах. Оказывается, реальность была страшнее и фантастичнее самых фантастических слухов.
Книга построена на основе документов из архивов ЦК КПСС, КГБ СССР. Протоколы допросов, сообщения информаторов НКВД, секретные инструкции, "открытые письма", "закрытые партийные постановления", описания изощренных пыток, хроника антисемитских кампаний, стенограммы многочисленных заседаний, на которых люди клевещут друг на друга и - на себя.
Что разглядел й в этом мутном потоке слов?
- Страх! Страх умирающего тирана, его подручных, их жертв…
______________________
Вот и в его пьесе - "коллекция" страхов. Хотя на первом плане один: страх неизвестности. Действие развивается; история еще не подвела "итог"; пока не ясно - что дальше? Пока - тишина.
Кажется, тишины больше всего боится врач Сара Эфрос. Коллеги смотрят на нее "пустыми глазами. Знакомые отворачиваются"; молчание "терзает". Чтобы прорвать тишину, она мысленно беседует со своим погибшим в гетто отцом. Увы, тот не может успокоить Сару - только объясняет природу молчания, причину рано или поздно приходящего отчуждения. "Ты еврейка, - напоминает отец. - Лишняя. Везде и во все времена".
__________________________
Страхи Йонаса Моркуса. Его беда: Йонасу всегда трудно сказать "нет". В конце июня сорок первого года он придет к тем, кто начал восстание против советской власти в Каунасе. Придет, потому что видит на тротуаре раненых людей, хочет выполнить свой долг будущего врача. А ему дают в руки автомат, заставляют сторожить вещи убитых евреев.
Может быть, заставляют и стрелять? Может быть, это Йонас убил отца своей любимой - Сары?
____________________________
Страх Сары: ну как можно даже представить это?..
___________________________
Через сорок лет й уравнивает палачей и жертв. Уравнивает в одном: и те, и другие живут в плену страхов.
___________________________
Страхи еще одного героя пьесы й - полковника госбезопасности Гурова.
Кажется, он всесилен. Именно потому, что знает механизм действия страхов. Сломил волю Сары и Йонаса, сделал их своими тайными осведомителями. Гуров сыграл на советском патриотизме Сары, на ее мечте победить зло, которое стало причиной смерти родных. Гуров пользуется безволием Йонаса, его страхом оглянуться в прошлое. Гуров дает Йонасу возможность снова быть "как все" - выучиться, стать врачом, жениться (неважно, что на нелюбимой).
Чего боится сам Гуров? Как и все, как и Сталин, - смерти. Тут все банально: рак. Однако рак, утверждают медики, очень часто является следствием страха. Причина и следствие таким образом путаются, меняются местами.
Полковника госбезопасности в пьесе й тоже преследует тишина: "Где бы я ни находился - дома, на улице, в своем кабинете, днем и ночью - всюду меня преследует подозрительная тишина… Я вздрагиваю от каждого шороха".
_______________________
Сначала фамилия полковника в пьесе - Фомин. В черновиках й, в переводе пьесы на русский он так и значится. Потом Фомин стал Гуровым.
"Гуров", - так представился когда-то энкаведист, который пытался завербовать й.
_____________________
Страх становится массовым, овладевает миллионами.
"Странно, все стали трусами, - говорит Сара. - Даже вчерашние герои, возвратившиеся с фронтов".
Йонас замечает новое в жестах, походке, чертах лица: люди съежились, затаились, втянули головы в плечи и спрятали глаза.
______________________
Надо ли упрекать й за то, что он особенно внимателен к "еврейским страхам"? В сущности, они привычны, давно уже - часть тебя ("генетические" - говорит о них й).
Начало второго акта. Сара слушает радио: "…Евреи-космополиты убивают государственных деятелей, наносят ущерб предприятиям и ведут шпионаж в пользу мирового империализма".
Она переспросит отца: "Что же это значит?"
Что? Обычная история:
- Изгнание… Погромы… За десять заповедей Моисея мы заплатили кровью. За то, что еврей из Назарета завещал любить ближнего, как самого себя, заплатили кровью. За то, что Маркс требовал справедливости, - снова кровь. Из поколения в поколение реками льется наша кровь. Нас ненавидят, девочка моя.
- Почему же?
- Среди прочего, и за наши постоянные "почему?" За наше нетерпение и постоянное недовольство собой и миром, за наше упрямство.
- Очевидно, мы не можем иначе.
- И за то, что иначе не можем.
________________________
В пьесе - много разновидностей страха. Путей его преодоления гораздо меньше. Вот один: перестать думать. Или (это тоже рецепт Сары): нужно снова "построить лодку", в которой когда-то, в юности, ты плыла вместе с любимым; остальное - забыть.
_________________________
Еще рецепт: поверь в то, что преследования евреев справедливы. Заслуженны ежедневные карикатуры в газетах. А "партия и правительство знают, что делают". Попытка самогипноза у Сары: "Госбезопасность на всех нагоняет страх, не знаю почему. Я же, наоборот, верю, что она меня защищает".
________________________
Странен ли сюжетный ход й? "Убийц в белых халатах" обвиняли в том, что они якобы уничтожают своих больных. Однако ведь именно об этом задумываются Сара и Йонас, когда им предстоит оперировать Гурова.
Еще одна - страшная - их надежда навсегда избавиться от страхов.
Разумеется, они верны клятве Гиппократа. Хотя во время операции раковая опухоль остается в теле Гурова: больной уже неоперабелен, как выражаются врачи.
________________________
…Из рассказов доктора Сидерайте.
"В Литве скорректировали сценарий "дела врачей", написанный в Москве. Здесь не только никого из медиков не арестовали, - сделали вид, что не поняли довольно прозрачный намек. В Вильнюс поступило указание: нужно усилить спецбольницу опытными врачебными кадрами. Каков был результат "усиления"? Сюда перевели на работу трех докторов. Двое среди них были… евреи - профессор Хацкелис Кибарскис и я.
Яша сказал мне дома:
- Это хитрость госбезопасности, которая хочет создать новое "дело". Ты погибнешь!
Я бросилась к профессору Кибарскису. Тот развел руками:
- Все бесполезно. Вас никто не выручит. Вопрос решался на самом "верху". Вашу кандидатуру обсуждали подробно. Рекомендовали единогласно - как молодого, но очень способного терапевта.
Так я и проработала в спецбольнице немало лет - правда, потом стала уже только консультантом".
________________________
й закончил "Синдром молчания" в восемьдесят четвертом. Один за другим умирали партийные генсеки. Общество оттаивало от страхов. й тоже преодолел в себе "синдром молчания" - решил предложить пьесу театрам, попробовать опубликовать.
Литовские режиссеры от сочинения й отказались. Поставили пьесу в Москве, в каком-то народном театре. А напечатали только в девяностом.
_______________________
Финал. Есть ли в пьесе финал? Гуров приходит к Саре поздно ночью, чтобы арестовать ее и Йонаса. Однако… вместе с ними слушает музыку - прячется от своих страхов в сонату Чюрлениса.
Кажется, все страхи разрешает утреннее сообщение по радио: "Умер Сталин".
Это, конечно, не так. Смерть тирана сама по себе мало что решает для маленького человека. Тиран продолжает жить в душах миллионов. Одни страхи заменяются другими. Может быть, единственный итог для героев пьесы й (итог всего случившегося с ними в эти несколько месяцев) - они наконец заглянули, как и автор, в себя. Высказались. Прервали молчание.
Новеллы его жизни
Готовясь к смерти, й откапывает в памяти различные эпизоды. Не хочет, чтобы тот или иной "кусочек жизни" умер вместе с ним. Часто эти эпизоды кажутся мне готовыми новеллами.
Когда он обточил, обкатал этот материал - отобрал необходимые детали, отбросил ненужное? Вряд ли во время бесконечных "устных рассказов" (так бывает у писателей-златоустов, но я знаю: вот уже много лет й мало с кем общается). Вероятно, эту работу он проделал мысленно - возвращаясь в прошлое, живя там.
Эту его новеллу я называю "САЛФЕТКА".
- …В то лето поехал я в санаторий, на Кавказ. Помните, наверное, эту атмосферу советских курортов? Толкотня, разнообразие типов и лиц, не очень строгий режим, хорошее, между прочим, лечение. И еще - всегда особое оживление, особое томительное ожидание, связанное с тем, что тысячи мужчин и женщин вырвались из своих семей, из круга суетливой скучной жизни… В санаториях быстро, иногда стремительно завязывались романы, порой завязывались так, что о курортниках говорили: как с цепи сорвались…