В сумерки его привезли в кузове полуторки. Адам был без сознания. Хотя мародерство и пошло на убыль, но патруль-таки наткнулся на бандитов, переодетых в милицейскую форму. В перестрелке Адам был тяжело ранен. К чести его товарищей по патрулю надо сказать, что они перевязали его наилучшим образом и немедленно доставили в палаточный городок.
За свою долгую жизнь Александра Александровна Домбровская не раз сталкивалась с зеркальными ситуациями, хотя и происходившими в разное время с разными людьми, но повторявшими друг друга поразительно.
- Пулевое проникающее ранение правого легкого на уровне четвертого и пятого ребер, сквозное пулевое ранение задней трети правого плеча, - констатировал Папиков в операционной.
Как сказали бы сейчас, Александра участвовала в операции своего мужа на автопилоте. (Много лет спустя она вычитала, что автопилот изобрел в Америке русский эмигрант первой волны Б. В. Сергиевский.) А что касается самой операции, то точно такую же они делали когда-то на Сандомирском плацдарме маленькому московскому генералу, только совсем недавно переставшему досаждать Александре своими ухаживаниями, с тех пор как она фактически вышла замуж за своего бывшего комбата Ивана Ивановича, а попросту - Ванечку-адмирала. Она так и звала его дома "Ванечка-адмирал", и ей, и ему это очень нравилось. Хотя она, наверное, и не любила его, а он любил ее безусловно, отношения у них были очень легкие, радостные, и день ото дня они как-то все больше притирались друг к другу. Иногда даже говорили о том, что "хорошо бы маленького". Первым заговорил о ребенке Ванечка, но Александра не возражала, фактически ведь это была ее главная цель. И бабушка Анна Карповна ждала будущих внучиков с нетерпением, она так и говорила: "Скорее бы мне дождаться внучиков, пока силы есть".
Освобожденная Папиковым от всех других обязанностей, пять суток Александра выхаживала Адама. За это время Ираклий Соломонович под руководством Папикова оформил демобилизацию капитана военно-медицинской службы Адама Сигизмундовича Домбровского. К тому времени в разрушенном городе работала Военно-врачебная комиссия Туркестанского военного округа, частично прибывшая в Ашхабад из Ташкента. В личном деле капитана А. С. Домбровского, которое получил на руки генерал И. С. Горшков, была выписка из сводки по Ашхабаду на 13 октября 1948 года о тяжелом ранении во время планового патрулирования города капитана военно-медицинской службы А. С. Домбровского, характеристика от генерала военно-медицинской службы А. С. Папикова на капитана военно-медицинской службы А. С. Домбровского как на его, Папикова, ассистента, "проявившего себя высококвалифицированным хирургом в сложных оперативных условиях", направление на дальнейшее излечение капитана А. С. Домбровского в хирургическое отделение Московского медицинского института, подписанное заместителем министра здравоохранения СССР. Помимо двух пулевых ранений в грудь в направлении была отмечена тяжелая контузия. Венчал документацию список особо отличившихся и пострадавших солдат и офицеров, награжденных орденами и медалями. Капитан военно-медицинской службы А. С. Домбровский был награжден орденом Красной Звезды. Представление о награждении подписал Командующий Туркестанским военным округом Герой Советского Союза Генерал Армии И. Е. Петров.
Распоряжение о возвращении команды Папикова в Москву поступило 19 октября. Адама сочли транспортабельным. Вместе с ним в Москву направлялись еще трое тяжелораненых, двух из них Адам оперировал вместе с Папиковым.
Возвращались в Москву с того же секретного аэродрома, тем же тяжелым бомбардировщиком Ту-4, уравновесившим американскую "летающую крепость" В-29, что во многом предопределило на земле долгий мир без большой войны.
Все 22 топливных бака Ту-4 были заполнены керосином. Перелет предполагался беспосадочный - от секретного аэродрома под Ашхабадом до секретного аэродрома под Москвой. Секретность и всякого рода закрытость всего и вся были в те времена важнейшими составляющими как воинской, так и гражданской жизни.
Иван Иванович и Ираклий Соломонович остались в Ашхабаде помогать Командующему Туркестанским военным округом Петрову, который после смерти своего сына ходил черный и говорил и двигался не как живой человек, а как заведенный механизм.
В самолете было полутемно и довольно холодно, так что Александре и Наталье приходилось постоянно следить за тем, достаточно ли хорошо утеплены раненые, не раскрылся ли кто из них в беспамятстве.
Папиков сказал, что лететь - самое меньшее часов пять, и с тем отправился прикорнуть на тюфячок у пилотского отсека.
- Поспи и ты, - предложила Александра Наталье, - у меня все равно сна ни в одном глазу. Иди, я справлюсь…
Монотонно гудели могучие двигатели, ярко горел в полутьме красный огонек у входа в пилотский отсек. Наверное, самолет летел на большой высоте - с каждой минутой становилось все холоднее, так что Александра накрыла раненых ватными одеялами, благо их было в достатке. Слава Богу, все раненые, включая Адама, крепко спали, накануне погрузки в самолет им всем сделали обезболивающие и успокоительные уколы.
Александре было не до сна - все так запуталось, что хоть караул кричи. Но надо не кричать, а молчать. Надо молчать, надо действовать тихой сапой, только так можно что-то решить, и принять это решение может только она - Александра. И никто ей не в силах помочь: ни мама, ни Папиков, ни его Наталья, ни Адам… ни его Ксения, ни ее Ванечка-адмирал… Все держать в себе, все решать и предвидеть надо только самой Александре…
…в конце июня 1948 года Ксения Половинкина все-таки приехала поступать в Московский университет. Как и было заранее договорено у них с Александрой, прямо с вокзала она пришла в "дворницкую", местонахождение которой было подробно разъяснено ей в письме еще в середине апреля. Ксения приехала в воскресенье, 27 июня. Она добралась до Москвы не без помощи того же начальника станции Семеновка Дяцюка, к которому обратилась, сославшись на Александру как на свою двоюродную сестру.
Александра и Анна Карповна знали из письма Ксении, что она "постарается приехать в конце июня", и были готовы к встрече. Утром Александра выстирала постельное белье для гостьи, и сейчас оно висело на телефонной проволоке, протянутой между старым тополем и "дворницкой", в открытую дверь которой белье хорошо просматривалось. Анна Карповна приготовилась к возможному приезду гостьи основательно: сварила вкусный постный борщ, нажарила котлет, испекла пирог с яблоками.
- Ой, как у вас вкусно пахнет! - первое, что сказала Ксения, вдруг возникнув на пороге "дворницкой".
- Тебя ждем! - легко, в одно касание полуобняла гостью Александра, чмокнула в щеку, взяла у нее облезлый фибровый чемодан, перевязанный бечевкой, и тут же поставила его в сторонке от порога. - Заходи, знакомься с моей мамой.
- Здравствуйте, Анна Карповна! - неожиданно сказала Ксения.
- Здравствуй, деточка! - еще более неожиданно для Александры отвечала мама на чистом русском языке. Подошла к Ксении, обняла ее и поцеловала в висок.
В коммунальной квартире на четырех хозяев, где жила теперь Александра с Ванечкой-адмиралом, имелась вполне пристойная ванная комната с душем, и можно было отвести туда Ксению помыться с дороги, но Александра до сих пор не сообщила ей о своем фактическом замужестве, и сейчас она тоже почему-то не стала говорить Ксении об этом, не стала приглашать к себе в коммуналку, а предложила "сбегать в баньку".
- Здесь рядом, и сегодня очереди наверняка нет - и воскресенье, и жарко. Пока мама картошку к котлетам сварит, пока пюре сделает, салат - мы и обернемся. Согласна - в баньку?
- Еще бы! - После утомительной дороги в общем вагоне почтового поезда, который останавливался на каждом полустанке, ей так нестерпимо хотелось помыться, что предложение Александры привело Ксению в восторг.
В бане Александра старалась не рассматривать Ксению, а та в свою очередь старалась не смотреть Александру. Но старайся не старайся, а хочешь не хочешь - рассмотришь.
- Какие у тебя ступни изящные, наверное, тридцать третий - тридцать четвертый размер, не больше, - заметила Александра.
- Тридцать три с половиной, но ношу тридцать четвертый.
- А у меня тридцать шестой - видишь, какая лапа, - пошевелила пальцами правой ноги Александра.
- Ничего не лапа, нормальная, - возразила Ксения. Тогда им и в голову не могло прийти, что во времена их внучек сороковой и сорок первый будут вполне заурядным явлением. - У тебя лучше фигура, чем у меня, - простодушно добавила Ксения. Они сидели в парной среди текучих нитей приятно обжигающего пара. Бани в те времена в Москве были очень чистые, люди приходили туда и помыться, и порадоваться одновременно.
- Ничем не лучше у меня фигура, - сказала Александра, - просто ты ростом поменьше, а вон какая ладненькая. Тебя похлестать веником? Не зря же мы его у входа у бабульки купили. Ты любишь париться?
- Похлещи. А люблю не люблю - не знаю. У нас, на юге, своих бань по огородам ни у кого нет. А в общую я никогда не ходила с веником. С веником и с бражкой у нас только мужчины ходят в общую.
- Давай похлещу, а потом ты меня, тебе понравится, - предложила Александра.
- Давай.
- Слушай, а откуда ты знаешь имя и отчество моей мамы? Я ведь не говорила тебе, - спросила Александра, когда они отдыхали после парной.
- Нет, один раз говорила. Помнишь, когда филин зайца зарезал и он кричал? В это время ты сказала про свою маму: Анна Карповна.
- И ты с одного раза запомнила?
- Конечно. Я про тебя все помню.
Из бани они вернулись благостные, сияющие молодостью и взаимной доброжелательностью.
- Завтра с утра пойдем сначала ко мне на работу - я отпрошусь, а потом к тебе в университет документы подавать, - решила за обедом Александра. - Отсюда до Моховой рукой подать.
- У вас все такое вкусное! - глядя в глаза Анне Карповне, сказала Ксения. - Я бы тоже хотела научиться так готовить.
- Я тебя научу, деточка, - опять же к удивлению Александры по-русски отвечала гостье Анна Карповна. - В готовке, как и во всем, главное - желание. Без души и борща не сваришь.
- И моя бабушка точь-в-точь так говорит! - засмеялась Ксения, голосок у нее был звонкий, чистый.
- Чтобы подать документы, нужны твое заявление, автобиография, аттестат зрелости - и все! - продолжила разговор о деле Александра. - Паспорт при тебе?
- Конечно.
- Покажи. Посмотрим, что можно с ним сделать.
Ксения протянула Александре свой паспорт.
- Господи, да у тебя и делать ничего не нужно! У тебя ведь даже нет отметки ни о замужестве, ни о детях. Почему?
- Когда нас регистрировали, у меня еще паспорта не было. А потом, даже не помню почему, не поставили штамп. А, вспомнила: у Алексея не было паспорта, верней, был, но порченый, он под ливень попал, промок насквозь. И нам тогда в милиции сказали: когда будут у обоих нормальные паспорта, тогда и сделаем все отметки. Сначала мы забыли про эти штампики, ну а потом все по-другому вышло…
- А анкеты? - подала голос Анна Карповна.
- А что анкеты? - вопросом на вопрос отвечала Александра: "Состоите в браке, не состоите в браке - нужное подчеркнуть". Вот и подчеркнет нужное нам, когда до анкеты дело дойдет. Но еще поступить надо.
- Я поступлю, - тихо, но очень уверенно проговорила Ксения.
- Помнишь, тогда в поселке я тебе сказала: "Мы не должны ни перед кем исповедоваться. Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны". Помнишь? - спросила Александра.
- Помню, - чуть слышно отвечала Ксения. - Я согласна.
В тот же день в "дворницкой" Ксения написала заявление о поступлении в университет и "правильную" для своих неполных восемнадцати лет автобиографию…
Ксения поступила на первый курс биофака МГУ и сейчас на картошке, где-то в Московской или в Калужской области, а может быть, уже вернулась, учится и ни сном, ни духом не знает ничего об Адаме и Александре.
Упорная девочка эта Ксения! И умная, и красивая, и мать двоих детей, и к тому же на целых десять лет моложе ее, Александры. И маме она понравилась. Анна Карповна даже предложила Ксении не селиться в общежитии, в комнате на шестнадцать коек, а оставаться у них в "дворницкой", но та отказалась.
- Крепкий орешек, - сказала про нее Анна Карповна. - Я верю, что она выходила Адама. И глаза у нее чистые. И к тебе, Саша, она относится как к старшей сестре.
- Как к старшей жене, - съязвила тогда Александра.
- Ну это Господь рассудит, - после длительной паузы с улыбкой умиротворения на губах произнесла Анна Карповна. - Во всяком случае, она тебя не предаст…
В зыбкой полутьме летящего в ночи дальнего бомбардировщика Ту-4, способного одним ударом смести с лица земли большой город, например, Хиросиму, которую уже уничтожил три года тому назад точно такой же самолет В-29, у изголовья своего законного чужого мужа, не ведающая, что ее ждет впереди, Александра нечаянно уснула…
…на белом тротуаре сидит нищий, закутанный в черный плащ с капюшоном. Все его тело закрыто так плотно, что наружу торчит только кисть руки, - с тыльной стороны ладони сухая, темная, как кусок старого дерева, и чуть розоватая, похожая на морскую раковину, - изнутри. Нищий безмолвен и недвижим - это страшновато. Попробуй, не подай такому! И она, Александра, торопливо кладет в его ладонь какую-то неизвестную ей монету.
- Was kostet das?
- Waskostetdas? - слышится за ее спиной.
- Бабушка, посмотри - это православная церковь! - восторженно говорит ей по-русски какая-то молодая женщина, и в ту же секунду раздается слабый колокольный звон и потоки света устремляются с небес, и она видит впереди маленькую белую церковь с голубым куполом и православным крестом над ним.
- Бабушка, сегодня Прощеное воскресенье, - слышится все тот же молодой голос. - Пошли в церковь просить у людей прощения. Бабушка, прости меня!
- Господь простит, Аня, и я прощаю. Прости и ты меня, грешную, - отвечает ей Александра Александровна, и, взявшись за руки, они идут через улицу, вдоль которой стоят высокие пальмы с чешуйчатыми стволами и длинными листьями, словно вырезанными из жести и как бы подхваченными в пучок у самой верхушки…
Адам пошевелился во сне, и Александра тут же возвратилась из своего краткого забытья. Она поправила одеяла на всех раненых и вернулась к изголовью Адама. Красная лампочка над пилотским отсеком горела ярко и как-то очень тревожно. Вспоминая свой мимолетный и странный сон, Александра с удовольствием подумала, что если ей суждено стать бабушкой и если у нее появится внучка, то назовут ее, конечно же, Аней - иначе и быть не может…
В монотонном гуле моторов тяжелого бомбардировщика, в вымороченном красноватом свете лампочки над пилотским отсеком, между землей и небом Александра физически чувствовала, как все запуталось в ее жизни. Тогда, в самолете, ей казалось, что обострить ситуацию еще сильнее просто невозможно, но она обострилась.
XXVII
В Москве было 9 часов 30 минут, а в Париже 7 часов 30 минут того же 20 октября 1948 года. В Москве моросил нудный обложной дождик, а в Париже светило солнце и день налаживался ясный и теплый.
Когда Ту-4 с Александрой и Адамом на борту коснулся бетонной полосы секретного подмосковного аэродрома, в парижском особняке близ моста Александра IIIчерез Сену Мария и Павел вошли на кухню, чтобы выпить кофе перед дальней дорогой.
- Нюся, а ты сварила отличный кофе, - похвалила подававшую им на стол компаньонку Мария.
- Радыя стараця, - добродушно улыбнулась тетя Нюся, - а че ево варить, той кофий, - и дурак сварить.
- Не скажи, - оспорила ее Мария, - тут надо чувствовать это самое чуть-чуть, без которого не бывает ничего стоящего.
Обозначая свое присутствие, Фунтик радостно завилял хвостом с белой кисточкой.
- Уезжаем мы, Фуня, - сказала псу Мария.
Фунтик посмотрел на нее внимательно, печально, пошел в дальний угол кухни на подстилку и лег на нее, отвернувшись ото всех, уткнув морду в лапы.
Они попили кофе, поднялись и пошли к баулам, которые были приготовлены в коридоре.
- Не обижайся, Фуня, я скоро вернусь, - сказала на прощание Мария, - слушайся Нюсю.
Фунтик даже не повернул головы.
- Ой, туточки вже письму тебе принесли, - сказала в коридоре тетя Нюся, прошла в прихожую и принесла письмо в длинном узком конверте.
- Из Канады, почти из твоей Америки, - взяв в руки конверт, сказала Мария. - В пути прочту, - и она сунула письмо в сумочку.
- От кавалера? - нарочито ревниво спросил Павел.
- От студента. От Толика Макитры, был у нас такой в Тунизии. Правда, сейчас он на французский лад Анатоль Макитрá.
Мария поцеловалась с Нюсей, и они вышли с вещами на черную лестницу, - тут до автомобиля было гораздо ближе, чем от парадного подъезда.
Заехали в отель "Ритц" за чемоданом Павла и за расчетом.
Пока Павел был в отеле, Мария, не торопясь, прочла письмо от своего подопечного.
Письмо от Анатоля Макитра было довольно короткое. Он писал, что то, что он окончил в Москве фельдшерскую школу, а потом работал у Альберта Швейцера, очень помогло ему. "У нас в СССР, оказывается, была очень хорошая учеба, здесь другой уровень, да и опыт Габона мне пригодился, и слава, что я ученик самого Швейцера, поэтому я закончил курс на год раньше. Пока хочу быть терапевтом, а там видно будет. Пишу Вам и потому, что давно не писал, и потому, что прошу Вашего разрешения переехать мне из Канады в США. Монреаль - город хороший, но дело в том, что в США много наших русинов и они зовут меня врачевать по нашим православным монастырям и приходам. В Джорданвилле есть знаменитая в Америке Свято-Троицкая обитель, и там послушником мой земляк из Подкарпатья Вася Шкурла. Он на семь лет моложе меня, но я его знаю смальства. И отца его знаю, и мать знал. А мама у него давно умерла, и отец еще в детстве Васи согласился отдать его в нашу Почаевскую Лавру в Ладомире, у отца осталось на руках еще трое детей. Сейчас Василий - послушник в монастырской типографии, но, в общем, это долгая история. Короче, они меня зовут, и я прошу Вашего разрешения…" Марию порадовали слог письма и грамотность Анатолия, видно, он много сил посвятил самообразованию.
Скоро служащий отеля вынес большой желтовато-коричневый чемодан Павла. Следом показался сам Павел.
- Какая странная фамилия - Шкурла, - ни с того ни с сего вдруг сказала Мария, отъезжая от отеля.
- Наверное, словак, - сказал Павел, - а там - кто его знает.
- Русин.
- А-а, есть такой народ. Очень чистоплотные и благочестивые люди. У меня на фабрике работают четыре семьи. Они тянутся к русским и вообще считают себя русскими.