- Папа всегда носил короткие пальто спортивного покроя! - Пасьянс не выходил, и лицо у нее становилось все более озабоченным.
В большом шкафу красного дерева Хольт увидел книги. Дамы охотно ему разрешили порыться на полках. Книги стояли в два ряда. Впереди, на виду, непременные классики - собрания сочинений Гёте, Шиллера, Шекспира в памятных с детства роскошных кожаных переплетах. Его больше заинтересовали задние ряды. Там стояли книги, по обтрепанным корешкам которых видно было, что их в самом деле читали: Герцог, Штратц, Отто Эрнст, Джон Книттель. Он уже хотел закрыть шкаф, как вдруг между Френсеном и Омптедой обнаружил Ремарка.
И сразу вспомнил. "Я вас так хорошо понимаю, - сказала Карола. - Я недавно прочла "Возвращение" Ремарка". Он взял книжку с полки, а заодно и "На Западном фронте без перемен".
- Потрясающее произведение! - сказала тетя Марианна и снова разложила карты.
Хольт три дня читал, проглотил одну книжку за другой и, кончив, перечел обе сначала. В эти три дня он показывался внизу только к обеду, а завтрак и ужин носил к себе в комнату. Он читал до глубокой ночи. "На Западном фронте без перемен" было для него подлинным откровением. Книг о войне Хольт перечитал множество, но здесь впервые войну не прославляли как испытание мужской доблести, а показывали без прикрас весь ее ужас и бессмысленность. Ремарк ничем не походил на всех этих Юнгеров, Эттигоферов, Боймельбургов.
И все же Хольт не был удовлетворен. Он размышлял. Ведь то, что первая мировая война была бесчеловечной, не помешало разгореться второй, значит, суть вовсе не в этом. Суть в другом: кто в ней повинен! А Ремарк воскрешал ужасы войны совсем не для того, чтобы заклеймить виновных, и даже не пытался их искать. Ремарк проклинал войну и зажигал во мраке бессмысленной смерти огонек товарищества. А с пресловутым хрестоматийным товариществом получалось, что война все же породила нечто положительное.
Хольт шагал взад и вперед по комнате, курил сигарету за сигаретой. Он размышлял о том, что ему самому пришлось пережить, воскрешал для себя правду войны. На фронте было у них в ходу выражение, которое, разумеется, ни в какие хрестоматии не попало: камрады - это подлецы. Ничего удивительного, если вся война была гнусностью и подлостью. Хольт вспомнил Зеппа Гомулку; между ними возникло что-то вроде дружбы. Тогда как Вольцов, Феттер и он составляли одну компанию, одну шайку - в горах, а затем и на войне. Война, в которой участвовал Хольт, была преступной; потому-то не было у них товарищей, были только сообщники. И пусть даже в первой мировой войне это не так ясно выступало наружу, как во второй, все же идеал фронтового товарищества объективно оборачивался туманом, фразой, повязкой на глазах "серой скотинки", блуждающим огоньком во мраке, а за идеал, которым тупому человеческому стаду скрашивают дорогу на бойню, покорно благодарю!
Хольт продолжал размышлять. Он думал о зверях с руническими знаками на петлицах; эти кровавые марионетки были ему знакомы. Но он искал тех, кто ими управлял. Хольт снова перечел строки, предпосланные роману "На Западном фронте без перемен". Значит, книга и не была задумана как обвинение! Да и кого обвинять в этой книге - разве что нескольких пивных стратегов или зарвавшегося унтера Химмельштоса! Ремарк хотел рассказать о поколении, которое "было искалечено войной, хотя и уцелело от снарядов".
И я тоже уцелел от снарядов, думал Хольт, снарядов неизмеримо более разрушительной и страшной войны - от бомб, бортовых пушек, танков, уличных боев. И все же искалечен. Но это же, черт побери, не выход - стоять в девятнадцать лет на персидском ковре и говорить себе: я искалечен! Это не выход, да и никогда не было выходом, и тогда тоже! Сам не знаю почему, я взбунтовался против отца, плыл по течению и вместо того, чтобы искать пути, искал возможности забыться. А когда пришла опустошенность и похмелье, тут я и подумал: я пропащий человек, да, уцелел от снарядов и все же искалечен.
Нет, это все рисовка! - сказал он себе.
Снова закурил сигарету и обломал в пальцах спичку. Теперь он понял, что именно не удовлетворяло его в этих книгах: Ремарк тоже рисовался, обманывал и себя и других, ибо трагическая поза - уцелеть и все же погибнуть, образ обманутой судьбой жертвы у порога жизни - все это звучало на слух некоторых людей приятнее, чем хладнокровный вопрос: "Как такое могло произойти?" и "Кто в этом виновен?" Юнгер, Боймельбург лгали. Но и Ремарк не говорил правды. Все у него повисало в воздухе, никто ничего не знал и, что всего хуже, не желал знать. Весь справедливый гнев, что накопился в окопах, после возвращения обрушивался не по тому адресу, и бунт ограничивался пустыми фразами против пустых фраз. При этом всячески следили за тем, чтобы как-нибудь не повредить доброму старому миру, тому самому миру, который повинен был во всем этом безумии. Вопрос "почему?" или cui bono? - "кому это выгодно?" отбрасывался, заминался. И те же бунтовавшие камрады в третьем, к сожалению, не написанном томе, верные духу фронтового товарищества, шли, очевидно, к урнам и дружно голосовали - сначала за господина Гинденбурга, а затем за господина Гитлера.
Хольт швырнул книжку на стол. "Потрясающее произведение". Ну конечно! В покалеченных душах фронтовиков было что-то притягательное. Хольт злобно подумал: надо бы и самому для смеху разыграть героя потерянного поколения, этим вызовешь к себе сочувствие. Глядишь, еще на два костюма расщедрятся. Забавляться с Бригиттой мне уже дозволено.
Но он и не помышлял играть роль шута в этой комедии, где даже декорации не изменились. В серую, морозную зимнюю ночь, последнюю ночь в жизни Петера Визе, он, Хольт, мечтал о том, чтобы выжить и начать все с самого начала; учиться, искать. Да, честно доискиваться ответа на вопрос "почему?", а точнее - "кто в этом повинен?" и еще точнее - "как делаются мировые войны?". Он забыл эти вопросы, потерял много времени напрасно. Но еще не поздно, если он наконец одумается.
В день рождения Хольта - 11 января - явился дядя Франц с полным чемоданом белья, рубашек, галстуков и обуви. Фрау Хольт подарила сыну золотые запонки. Портной принес удобный серый костюм спортивного покроя, строгий черный пиджак с двумя парами брюк, черными и в полоску, и драповое темно-серое пальто. Костюмы были перелицованы.
- По нынешним временам это никого не шокирует, - сказала фрау Хольт. Она осталась всем довольна. - Теперь ты можешь показаться где угодно!
Коммерции советник обещал приехать в воскресенье к завтраку. Хольт уже кое-как смирился с здешними церемонными трапезами. Но разговор за утренним столом в воскресенье был невыносимо скучен, и Хольт вдруг спросил:
- Скажи, дядя, как по-твоему, отчего бывают войны?
Фрау Хольт повернула искусно причесанную голову и несколько секунд глядела на сына.
Коммерции советник старательно перемалывал челюстями ломтик поджаренного хлеба.
- Н-да, - произнес он, - вопрос очень злободневный… - И с хрустом дожевал хлеб. - Тут существует много мнений, отчасти самых крайних… - продолжал он. - По-видимому, все сводится к материалистическому положению, что война является присущей людям формой борьбы за существование. Дарвин и все такое, понимаешь? Но тогда стремлению расширить жизненное пространство, лежащему в основе теории "народа без пространства", ничего не противопоставишь.
Хольт с легкой иронией поглядел на коммерции советника. Конечно, дядя неглупый и энергичный человек, подумал он, но разве с отцом его сравнишь!.. И что значит "народ без пространства"? На эту удочку уже никого не поймаешь!
- Газеты там у отца, в русской зоне, - сказал он, - решительно отвергают недостаток жизненного пространства. После земельной реформы, утверждают они, земли всем хватит.
Хольт поразился, увидев, с каким раздражением коммерции советник воспринял его слова.
- Раздел земли, - даже возвысил голос дядюшка, - не говоря уже о моральной стороне вопроса - а ведь это вопиющее ущемление законных прав собственности! - раздел земли представляется мне чересчур поспешной и сомнительной мерой! Если в самом деле, а на то похоже, никакого центрального управления в Германии создано не будет, Восточная зона окажется экономически отрезанной от остальных зон, и тогда там, не в последнем счете в результате земельной реформы, последует крах; иначе говоря, при восстановлении экономики они столкнутся с непреодолимыми трудностями и неизбежно сломают себе шею. - И он заговорил об англо-французских переговорах относительно интернационализации Рейнско-Рурской области. - Переговоры ни к чему не привели, на наше счастье и в то же время несчастье, потому что из-за этого не подвигается дело с центральным управлением. Французы с поразительным упорством противятся всякой попытке создать центральный аппарат управления. Они хотят гарантии, что рейнско-рурский вопрос будет разрешен так, как им желательно. Но вернемся к Восточной зоне: большевизация экономики, которая находит выражение в растущей волне конфискаций, свидетельствует о полной беспомощности перед всеми этими трудностями.
Хольт слушал, отвалившись на спинку стула, рот у него был крепко сжат, уголки губ опущены, что придавало его лицу задумчивое, но в то же время чуть презрительное выражение.
- Брат Карл оценивает положение в Восточной зоне еще более пессимистично, - продолжал коммерции советник. - Карл считает, что на Восточной зоне вообще надо поставить крест.
- Разреши один вопрос, - сказал Хольт. - Дядя Карл… Я хочу сказать, верфь, где он генеральный директор, ведь она строила подводные лодки? Верно?
- Уже в тысяча девятьсот тринадцатом году, - с важностью пояснила тетя Марианна, поворачивая к Хольту маску с двумя рядами ослепительных зубов, - двадцать первого февраля, это было в пятницу, кайзер Вильгельм самолично вручил нашему папочке благодарственную грамоту за его заслуги в строительстве германского подводного флота.
- Интересно! - сказал Хольт и, обращаясь к дяде, спросил: - Но мне все-таки хотелось бы знать, кто, собственно, оплачивал эти лодки.
- Сложный вопрос, это уже из области финансов, - ответил коммерции советник, намазывая маслом новый ломтик поджаренного хлеба. - В принципе, государство.
Ага, государство, гитлеровское государство, нацисты! Хольт задумчиво помешивал ложечкой чай. Но откуда они брали деньги - оставалось неясным. Кто знает, может, из налоговых поступлений. Значит, за лодки платили те самые люди, которые затем выходили на них в море. Выходили? Шли ко дну!
Он перестал помешивать чай. Поднял глаза на дядю. Неужели тот не знает, что едва немецкие подводные лодки выходили с баз, как их тут же топили? Неужели дяде Францу неизвестно, что с каждой такой лодкой отправлялись на дно, тонули, как кутята, двадцать-тридцать человек экипажа?
Хольт ничего не сказал, надо было сперва справиться с собой. Внезапно многое из того, что он там, у отца, слышал и читал в газетах и не мог понять и осмыслить, стало ему ясно. Вежливо, но с оттенком иронии он спросил:
- Прости… Сколько же дядя Карл наживал на каждом утонувшем подводнике?
Ножик тети Марианны со звоном упал в тарелку. Воцарилась тишина. Фрау Хольт неподвижно уставилась на сына. Тетя Марианна застыла на стуле наподобие деревянного изваяния, резким кивком она выслала Бригитту из комнаты. Коммерции советник в недоумении поднял голову. Впрочем, замечание Хольта скорее позабавило его, нежели удивило.
- Ты надеваешь хомут с хвоста, - сказал он, нисколько не сердясь. - Позволь мне спросить: а как ты построишь подводную лодку без денег?
- Я вообще не хочу строить подводных лодок, - ответил Хольт. - Оставим это, поговорим лучше о чем-нибудь другом. - Но беседу с дядей он сберег в памяти.
Однако коммерции советник не счел разговор законченным.
- Военное финансирование, несомненно, вопрос чрезвычайно интересный, - продолжал он. - Военные расходы по преимуществу оплачивались, вероятно, краткосрочными займами, что, конечно, не могло не вызвать сильного обесценения денег. Задолженность рейха по краткосрочным займам в сорок третьем - сорок четвертом году превысила сто пятьдесят миллиардов марок, чему сопутствовало увеличение находящихся в обращении бумажных денег на сумму почти в десять миллиардов. А это значит…
Но тут вмешалась тетя Марианна. Она кашлянула. Подняла левую руку. Вежливо, но твердо - за столом даже коммерции советник должен был считаться с ней как с хозяйкой дома - она сказала:
- Ты хорошо знаешь, Франц, что я не люблю, когда за столом говорят о политике.
- И ты права, - поспешил заверить коммерции советник, - совершенно права! - Он тут же переменил тему. - А как поживает твой отец? - спросил он Хольта.
Хольт неохотно отвечал. Точеное лицо его матери совсем окаменело.
- Я одного лишь не понимаю, - заметил коммерции советник. - Твой отец ведь умница, у него блестящие способности! Что ему делать у русских? Ему бы приехать сюда. Химическая промышленность имеет все возможности быстро встать на ноги, хотя бы даже за счет иностранного капитала, ну и что, эка важность! Такой человек, как твой отец, должен же это понимать.
Хольт молчал. Пусть они оставят в покое отца! - с раздражением думал он.
А фрау Хольт сказала:
- У него не было никакого честолюбия. Человек не от мира сего, вечно носился с какими-то планами, утопическими идеями. А вот понимания возможностей, которые открывала ему жизнь, ему всегда недоставало.
- Зато ты удивительно понимала его, - сухо и с такой издевкой произнес Хольт, что лицо тети Марианны стало ледяным.
Но фрау Хольт только пренебрежительно повела рукой. Коммерции советник добродушно, от всего сердца расхохотался.
- Вот видишь, Теа… Молодежь нынче не стесняется все выкладывать напрямик, надо к этому привыкать. Пойдем, Вернер, пора отправляться!
Коммерции советник надеялся ввести племянника в три старейших гамбургских дома: к Тредеборнам, Хеннингам и Вульфам. "Опель-супер" покатил в сторону города.
- У Тредеборна оптовая торговля кофе, - пояснил коммерции советник, - старая, солидная фирма; кроме того, он акционер крупной пищевой фабрики в Альтоне. У него свои взгляды, о чем тебе полезно знать: помешан на чистоте домашнего очага и дочерей воспитал в строгости. - Дядя осторожно вел свой "опель" по оживленным улицам Харбурга, среди скопления машин, не переставая рассказывать. - Девицы Тредеборн пользуются большим успехом, - продолжал он, - особенно младшая. Старшей, вероятно, года двадцать два, а младшей восемнадцать. Старики живут очень замкнуто. Главное, чтобы ты понравился дочерям!
- Главное, чтобы они мне понравились, - возразил Хольт.
Коммерции советник рассмеялся, но на лице его отразилось явное беспокойство.
Тредеборны жили в Георгсвердере. Сам Тредеборн так и не показался во время их краткого визита. Гостей принимала его жена. Она предложила им по полрюмки вермута и обменялась несколькими пустыми фразами с коммерции советником. Фрау Тредеборн была плоская, бесцветная женщина лет сорока пяти. Прямой пробор придавал ей вид старой девы. На шее у нее, как у монахини, висел на массивной цепочке серебряный крест.
- Мы переживаем тяжелое время, но что господь бог ни делает, все к лучшему, - произнесла она, ханжески возводя глаза к потолку. Однако в лице ее проглядывало что-то злобное.
Хольт сдержанно отвечал на вопросы, но когда в гостиную вошли две девушки, он тотчас оживился.
Сестры сразу его заинтересовали. Обе они были одного роста и похожи друг на друга. У младшей, Ингрид, привлекали внимание густые каштановые волосы с рыжеватым отливом, искусно уложенные в высокую прическу. Она опустилась на низенький пуф возле матери, и та театральным жестом нежно прижала ее к себе. Старшая, Гитта, была блондинка. У обеих одни и те же большие серые глаза, опушенные черными ресницами, и нежные руки с просвечивающей сквозь кожу сетью голубых жилок. Ингрид была тоненькой, но все в ней отличалось пышностью - волосы, губы, грудь.
Гитта держалась надменно, она тут же завела с Хольтом умный разговор, представляясь немножко скучающей, немножко разочарованной. Она делала вид, что ее ничто больше не занимает, утверждала, что утратила все иллюзии. Говорила она бойко. Все земное - суета сует; не дорожи этим миром, ибо он ничто. При этом она подчас копировала ханжеские манеры матери; в уголках рта у нее залегли такие же злобные складочки.
Ингрид, напротив, казалась еще очень ребячливой - то чарующе-наивной, то не по летам рассудительной.
- Наше солнышко, - сказала фрау Тредеборн и потрепала округлое плечо младшей дочери, на что Гитта состроила гримаску.
Хольт скоро понял, что сестры перед гостями, а может, отчасти и сами перед собой играют роль…
Ингрид нравилась ему. Но он не мог избавиться от ощущения, что наивность ее деланная. Она рассказала об уроках танцев, на которые ходит с приятельницами. Коммерции советник тотчас за это ухватился.
- Может, и тебе бы не помешало, Вернер?
Хольт только рассмеялся в ответ.
Ингрид спросила:
- Так вы умеете танцевать?
- Немножко, - ответил Хольт. - На войне мы многому походя научились. - При этом он поглядел ей в глаза и по тому, как она поспешно опустила ресницы, отнюдь не по-детски поняв двусмысленность, заключил, что догадка его справедлива. Интерес его к Ингрид значительно возрос.
Коммерции советник стал прощаться. В машине он спросил:
- Ну как? - и нажал на стартер.
Хольт весело ответил:
- Ингрид очень мила. А в мамаше есть что-то злобное, прямо рыночная торговка.
Коммерции советник был так ошарашен замечанием Хольта, что даже заглушил мотор.
- Любопытно, как тебе понравятся Хеннинги, - сказал он немного погодя.
Хеннинг был владельцем портовой экспедиционной конторы и морского буксирного пароходства.
- Сын у него на редкость дельный молодой человек, на год или на два тебя старше. У старика желчные камни, и всем предприятием по существу заправляет сын. У них договоры с англичанами и дела неплохо разворачиваются.
- А сын разве не воевал?
- Он был во флоте. Кажется, он лейтенант.
Они проехали через разрушенный центр и повернули к Нинштедтену на северном рукаве Эльбы. В просторной квартире второго этажа их приняли фрау Хеннинг с сыном. На несколько минут к гостям в халате вышел и сам старик Хеннинг; больной, желчный человек, побурчал-побурчал что-то и скрылся. Жена его, седая миловидная дама, маленькая и подвижная, то и дело с обожанием вскидывала глаза на сына, высокого, стройного молодого человека с усыпанным веснушками решительным лицом. Роланд Хеннинг держался очень свободно и уверенно, он непринужденно пододвинул свой стул к Хольту и заговорил с ним, будто давний знакомый. Беседовали об автомобилях, яхтах, о Гамбурге и ночной жизни в Санкт-Паули.
- У нас здесь веселятся не хуже, чем в мирное время, - сказал Хеннинг и добавил, подмигнув Хольту: - Знаете что, надо нам как-нибудь вместе кутнуть! Идет?
- Идет! - ответил Хольт.
Когда коммерции советник поднялся, Хеннинг сказал Хольту:
- Так я вам на днях позвоню.
Коммерции советник так неумеренно выражал свою радость по поводу доброго согласия между молодыми людьми, что Хольта даже покоробило.