Вульфы жили немного севернее, в Осдорфе. Машина остановилась перед особняком, идиллически расположенным на краю заливных лугов. У Вульфа было большое дело по импорту и оптовой торговле бакалеей, до войны оно процветало, а сейчас все еще не оправилось. Вся семья была в сборе - сам Вульф, его жена и двое детей: бледный, хилый восемнадцатилетний юноша и шестнадцатилетняя девушка. Старшие Вульфы, оба с постными лицами, только и знали, что плакались на разгром, на трудные времена, на нужду и лишения. Хольт слушал краем уха и разглядывал дочь, худенькую, некрасивую девушку с выпученными глазами, вздутой от щитовидки шеей и выступающими вперед, как у грызунов, верхними зубами. Сквозь вьющиеся пепельные волосы выглядывали торчащие уши. Ее звали Аннероза. Брат ее, Гизберт, своей тихой, вдумчивой манерой говорить чем-то напомнил Хольту Петера Визе. Гизберт был на голову ниже Хольта. Острое его лицо было усеяно прыщами, большие уши торчали.
Хольт с ним разговорился. Гизберт Вульф, видно, был начитан, он так и сыпал именами, которых Хольт никогда и не слышал: Бодлер, Карл Ясперс, Готфрид Бенн, Хайдеггер. Говорил о заброшенности человека, о нашем глубоко пессимистическом веке, об обреченности всего живущего. Хольт приглядывался к нему, не давая себя запугать обилием незнакомых имен, и курил.
- Если вы интересуетесь литературой и философией, - сказал Вульф, - мы здесь иногда в узком кругу устраиваем чтения. Я вам позвоню.
Хольт поблагодарил.
- Я и сам пишу стихи, - понизив голос, признался Гизберт.
Хольт с любопытством поглядел на Вульфа и увидел, как у него покраснели уши.
- Я пытаюсь, исходя из духа нашего времени, ответить на сотни вопросов, оставленных нам Рильке.
Рильке? Хольт задумчиво потягивал сигарету.
- Я с удовольствием почитал бы что-нибудь Рильке. Я слышал о Рильке, но совсем его не знаю.
Гизберт тотчас встал и вернулся с сильно потрепанным томиком издательства "Инзель".
- Тут избранное, охотно вам одолжу! - Он листал страницы. - "Кто, если закричу…" Понимаете? Кто услышит нас из ангельских чинов? Вот это оно и есть: одиночество европейца! - с пунцовыми ушами, заложив пальцем книгу, убеждал он Хольта. - "И допустим даже, вдруг один бы прижал меня к сердцу…" Ангел, понимаете? Отсюда и исходит мое стихотворение. Эти строки я взял как эпиграф к своей Четвертой бланкенезской элегии. Она начинается так: "О, прижми меня к сердцу, ангел! Унеси с собой!" Здесь я иду дальше Рильке, понимаете? Потому что Рильке искал убежище в одиночестве, тогда как я…
Хольт встал. Он перехватил взгляд маленькой Аннерозы, она уставилась на него с нескрываемым восхищением. Ему стало жаль ее. Хольт решил, если им случится снова встретиться, быть к ней повнимательнее.
Прощаясь, Вульфы снова плакались на времена, на разруху, на то, что все так трудно…
- Им в самом деле плохо живется? - спросил на обратном пути Хольт.
- Какое там! - ответил коммерции советник. - Старые американские поставщики не забывают Вульфа, без конца шлют ему продуктовые посылки. Но многие считают хорошим тоном жаловаться на времена.
Машина остановилась перед домом тети Марианны в Видентале.
- Ну вот, я тебя познакомил, остальное уж зависит от тебя самого, - сказал дядя. - Деньги у тебя есть? - Он вынул бумажник и дал Хольту сначала три, потом еще две полусотенные. - Деньги совсем обесценились, - горестно вздохнул он. - Если для обеспечения марки что-нибудь срочно не предпримут, нам не миновать хорошенькой инфляции! На сигареты не траться, возьмешь у меня.
Ни мать, ни тетя Марианна еще не возвращались из церкви. Хольт уселся на кухне и попросил Бригитту дать ему поесть. Она взяла поднос.
- Зачем это? - сказал Хольт. - Я здесь поем.
Девушка колебалась.
- В чем дело? - спросил Хольт.
- Вашей тетушке не понравится, что вы сидите на кухне, - ответила она с усилием.
- А мне совершенно все равно, что нравится моей тетушке.
- Вам-то да, - пробормотала Бригитта.
- Вы боитесь, что вам попадет из-за меня? - спросил он, смутившись.
Она молча поставила на поднос тарелку, хлеб. Потом поглядела на него.
- За час до вашего прихода мне было сказано, что при малейшей попытке… сблизиться с молодым барином я тотчас же получу расчет. А сейчас очень трудно найти место.
- Моя тетушка подлая ведьма и всегда была старой ведьмой!
- Пожалуйста, идите в гостиную, - попросила Бригитта.
Хольт поднялся. Он знал, слова бесполезны, между ними пропасть и никаким проявлением сочувствия молодого барина эту пропасть не сровнять. Он пошел в гостиную. Будь Бригитта дочерью Хеннинга или Тредеборна, тетя Марианна наверняка сказала бы: какая очаровательная девушка! Он без всякого аппетита ел единственное блюдо - так называемый маседуан, а на самом деле просто месиво из овощей. Наконец бросил ложку. Какое чванство, ну я им покажу!
Но разве тетю Марианну с ее деревянным лицом и ее взглядами чем-либо проймешь? А мать и подавно нет.
4
По понедельникам тетя Марианна принимала знакомых дам на партию роммэ, и Хольт, тщательно выбритый и приодетый, должен был на десять минут появляться в гостиной, посидеть с дамами и отвечать на вопросы. Та же комедия повторялась по средам - в эти дни у фрау Хольт собирались на бридж. В остальном Хольта не беспокоили, ему все прощалось, и когда он не выходил к столу, обед и ужин подавали ему в комнату. Он целыми днями лежал на кровати и читал.
Прочел он и взятый у Вульфа томик избранного Рильке. Ранние стихи ему понравились, они были в духе народных песен, просты и безыскусны, как песни Шторма, очаровавшие Хольта еще в детстве. Но дальше он перестал понимать. Звучит изумительно, говорил он себе, но я ничего не понимаю! Может, я для этого слишком туп? "Любовная песнь" была прекрасна, однако вскоре Хольт, исполненный недоверия, стал себя спрашивать: какой это скрипач держит нас в руке, что, собственно, подразумевает поэт? Уж слишком долго чувствовал он себя в руках судьбы или провидения. Прочитал он балладу об Орфее и был ошеломлен ее мрачной глубиной. Но то, что следовало затем, было, очевидно, написано на условном языке. "Почти существующий говорит…" По крайней мере он знал теперь, откуда юный Вульф черпает свою лексику. Или еще: "Коль толпа воскресших нас однажды обессестрит…" Он перечел еще раз; да, в самом деле: "обессестрит, и мы, некие двое, на призыв размертвленной трубы, шатаясь, встанем из-под отвалившегося камня…" Он только развел руками и решил при случае прощупать Гизберта Вульфа, понимает ли тот эти словозвучия. Одно он теперь знал твердо: никому здесь он не позволит себя дурачить! Разве дядя Франц на прямой и ясный вопрос не ответил ему пустой болтовней? С того времени как Хольт сидел на военно-политических занятиях Венерта, у него слух стал тоньше. Не позволю никому себя морочить! - подумал он. Задать в упор ясный и прямой вопрос, а потом слушать, что ответят, и наблюдать!
Хольт взял из шкафа тети Марианны несколько книжек классиков. Гётевского "Фауста" он давно не читал и теперь, перечитывая, вспоминал Блома.
Бригитта позвала Хольта к телефону; аппарат стоял внизу, в холле. Звонил Роланд Хеннинг,
- Так вот, господин Хольт, завтра утром мне надо съездить по делам в Любек, а потом я свободен, и мы можем вечером кутнуть. Завтра ведь суббота. Как вы на это смотрите?
Хольт с радостью согласился.
- А может, вы хотите прокатиться со мной в Любек? - предложил Хеннинг. - Тогда я за вами заеду утром, часов в десять.
Фрау Хольт сквозь раскрытую дверь гостиной с удовлетворением слушала телефонный разговор и тут же с необычным при ее невозмутимости рвением принялась за дело:
- Бригитта, погладьте кремовую сорочку и почистите серый костюм! Марианна, не будешь ли ты так любезна позвонить Францу? Он обещал прислать Вернеру шляпу, к драповому пальто необходим головной убор!
На следующее утро, когда тетя Марианна еще спала, фрау Хольт не без удовольствия оглядела сына. Она дала ему сигарет и навязала денег; он сунул их во внутренний карман пиджака, где лежали кредитки Феттера и дяди Франца. И вот уже Роланд Хеннинг стоит в холле, высокий, самоуверенный, пальто из верблюжьей шерсти распахнуто, в руке мягкая шляпа.
- Сударыня… - кланяется он фрау Хольт. - Благодарю, не можем пожаловаться. Только вот у отца опять неважно с печенью. Благодарю… Мое почтение вашей уважаемой сестре и коммерции советнику Реннбаху!
Фрау Хольт проводила их до калитки и с минуту глядела вслед. У Хеннинга был "мерседес". Несмотря на гололедицу, он вел машину быстро и уверенно.
- Ну так как? - спросил он. - Еще не совсем освоились здесь?
Он держал обе руки на баранке, иногда опуская правую, чтобы переключить скорость или нажать на кнопку указателя поворота. Его небрежная уверенность импонировала Хольту, а искренний, дружеский тон все больше располагал к себе. Они ехали через центр, по разрушенным проспектам.
- Как насчет сегодняшнего вечера? - спросил Хеннинг. - Не возражаете, если руководство я возьму на себя? Прекрасно. В таком случае для начала запасем на вечер по хорошенькой девчонке. Вы ведь чуть ли не из лагеря? Тогда вам прежде всего надо как следует разрядиться.
Хольт уставился на Хеннинга. Мотор гудел; Хеннинг говорил негромко, и Хольт решил, что он, верно, ослышался. Хеннинг остановил машину перед большой парикмахерской и вошел туда. Через стеклянную дверь Хольту было все видно. Хеннинг ждал, потом к нему подошла девушка в белом халате, и оба вышли на улицу. Это была высокая, дородная блондинка, Хеннинг что-то ей сказал, она кивнула, с любопытством посмотрела на машину, на сидевшего в ней Хольта, опять повернулась к Хеннингу. Тот расстегнул пальто, достал что-то из кармана пиджака и быстро, незаметно сунул в руку блондинке. Но Хольт все же разглядел - это были деньги. Она спрятала их в карман халата. Хеннинг сел в машину и завел мотор. Блондинка помахала им рукой.
- Это Анита, - пояснил Хеннинг. - Мне ее рекомендовал один приятель. Мы встретимся с ней в семь часов. Она приведет с собой подругу, Зигрид, с нею вы и можете заняться сегодня вечером. Но не забудьте дать ей немножко денег, так, с сотню, смотря по тому, как она сработает.
Хольт невольно повернулся к нему, но Хеннинг, улыбнувшись, сказал:
- Не бойтесь, парикмахерши дважды в неделю проходят осмотр, так что ничего с вами не случится.
Хольт откинулся на спинку сиденья. Обожди, думал он, не давай себя морочить!
- Хорошо, - сказал он. - Поглядим!
В Любеке Хеннинг собирался навестить влиятельных знакомых. По его словам, он вел переговоры об открытии здесь отделения фирмы. С Хольтом он договорился встретиться в одном из ресторанов Старого города.
Хольт шатался по улицам, стараясь не думать о вечере. Он чувствовал себя неуверенно; здешняя ею жизнь представлялась ему сомнительной, но, может быть, так всегда поначалу, ко всему надо привыкнуть. Только не впадать опять в хандру и малодушие. Уж лучше тогда и здесь жить мгновением. Он проходил мимо почтамта и вдруг остановился.
Любек, до востребования… И вот он уже в зале, у окошка. Почтовый чиновник, перебрав пачку писем, подал Хольту белый конверт. Хольт отошел в угол и нетерпеливо оборвал край, он узнал почерк.
Если тебе ничего лучшего не предвидится, - прочел он, - то приезжай сюда сейчас или позже, на короткое время или надолго, как захочешь. Работы тут хоть отбавляй. Я живу одна, решила держаться подальше от людей. Ута Барним.
Хольт стоял неподвижно в зале почтамта на самом сквозняке. Не то чтобы ему хотелось ехать к Уте, нет. Но перед ним вдруг как бы распахнулась дверь, запасной выход, открылся путь к бегству…
Выйдя из почтамта, Хольт долго бродил по Старому городу, постоял перед сильно разрушенной бомбежкой Мариенкирхе и углубился в лабиринт узких средневековых улочек, где воздушная война оставила немало брешей. Хольт чувствовал себя свободным, письмо похрустывало в кармане… На дальнейшую жизнь в Гамбурге он мог смотреть теперь спокойно, с любопытством. С любобытством ждал он и сегодняшнего вечера.
С Хеннингом он встретился уже в превосходном настроении. Ресторан, помещавшийся в низких залах с готическими сводами, был старый, солидный. Стены обшиты темными панелями, на столиках накрахмаленные скатерти, хрусталь, серебро. Многие столики занимали английские офицеры; штатских - один, два и обчелся.
Директор заступил Хольту дорогу.
- Господин Хольт из Гамбурга? Вас ждут! - И повел Хольта к столику Хеннинга, скрытому за массивной опорой свода.
Метрдотель подал Хольту меню, оно занимало несколько страниц, но, как ни странно, цены не были обозначены.
- Сказочно, правда? - сказал Хеннинг. - Но не спрашивайте о цене! Можете вы себе позволить истратить несколько сот марок на обед?
- Отчего же. - Хольту не хотелось отставать от Хеннинга.
Они заказали одно и то же: улиток на поджаренном хлебе, бульон с костным мозгом, телячьи отбивные с шампиньонами, пломбир и напоследок черный кофе по-турецки. Хеннинг тоже был в духе.
- Вкусный, плотный обед, - заявил он, - это вам не мимолетная утеха. - За телячьей отбивной он заговорил о делах: - Всюду пессимизм, уныние. Никто не верит, что мы снова станем на ноги, сейчас самое время оглядеться, исподволь набраться сил.
- Я ничего в этом не смыслю, - сказал Хольт.
- Да? Но ваш дядя, он же… один из самых прозорливых людей, каких я только знаю. Именно ваш дядя открыл мне глаза на возможности, скрытые в нашей катастрофе, как ни парадоксально это звучит.
- Возможности? Как это понять? - спросил Хольт.
Хеннинг помешал ложечкой кофе.
- Видите ли, в предвоенной Германии все закоснело, - сказал он. - Нельзя было раздобыть ни одной приличной акции, все мало-мальски путные бумаги давно прибрали к рукам. А в ближайшие годы все придет в движение, кое-кто из крупных воротил скатится вниз, а иная козявка, если не будет зевать, может в один прекрасный день полезть в гору, и даже очень высоко. Нам предстоит как бы новая пора грюндерства. - Он позвал кельнера.
Часов в пять выехали обратно в Гамбург.
Они оставили машину у центрального вокзала. Было начало седьмого.
- Здесь за углом есть забегаловка для приезжих. Давайте пропустим по маленькой для храбрости!
За высокой деревянной стойкой они выпили по две двойные порции коньяка. Хеннинг уплатил.
- В час добрый! - сказал он.
На улице, несмотря на мороз, у Хольта по телу разлилось приятное тепло. Огни города стали ярче, он чувствовал развязность, удаль и такую беззаботность, какой давно не испытывал.
Девушки дожидались на вокзале под часами. Хеннинг снял шляпу, преувеличенно низко поклонился и поцеловал блондинке руку, та захихикала.
- Но, фрейлейн… - паясничал Хеннинг.
Рядом с пышной блондинкой стояла подруга, ростом ниже ее на полголовы. Хольт, ни слова на говоря, повернул ее к свету. Маленькая, изящная фигурка, из-под платочка выбились темные пряди волос. Лицо совсем юное, с зелено-серыми глазами и вздернутым носиком. Под бесцеремонным взглядом Хольта девушка растянула тонкие губы в улыбку, смахнувшую на какой-то миг отпечаток порока с ее лица.
- Так это, значит, Зигрид, - сказал он. - Будем говорить друг другу "ты" или "вы"?
Они шли к машине. Хеннинг обернулся к Хольту:
- Но-но! "Ты" нам еще пригодится как предлог в свое время…
- То есть как в свое время? - перебил Хольт.
То ли ему захотелось поразить Хеннинга, то ли коньяк придал ему смелости, но он взял Зигрид за плечи - она, закинув голову, подыграла ему - и поцеловал ее в губы.
- Черт побери! - воскликнул Хеннинг. - Клянусь, фрейлейн, я на такое никогда бы не осмелился!
Хольт все еще прижимал к себе Зигрид; ее податливость волновала его. Наконец он ее отпустил.
- Стало быть на "ты", - заключил он.
Она наклонила головку набок и, сделав книксен, сказала:
- Как повелишь, - и при этом лукаво прищурила один глаз.
- Надо думать, мне сегодня скучать не придется! - сказал Хольт.
В машине Хеннинг спросил:
- Что же мы предпримем?
- Поехали на Репербан, - предложила блондинка.
- Но, милая фрейлейн! - восклинул Хеннинг и грубо подтолкнул ее локтем в бок. - Мы же не какие-нибудь провинциалы!
Хольт втихомолку посмеивался. Он немножко злорадствовал. Прогадал Хеннинг со своей блондинкой, думал он. Хеннинг повел машину в сторону Альтоны.
Они зашли в кабачок. И здесь было полно военных из оккупационных войск, но не офицеров, а рядовых. Блондинка скинула пальто и оказалась в платье из тафты с глубоким вырезом между пышными грудями. Хеннинг, заглянув за вырез, сказал:
- Интересно! - и подозвал кельнера.
Кельнер угодливо изогнулся.
- Давно не изволили к нам заходить.
- Шотландское еще осталось? - осведомился Хеннинг. - Вот и дайте его. И четыре порции копченого мяса по-гамбургски.
Кельнер принес бутылку и откупорил ее тут же у стола. Это было настоящее шотландское виски. Хеннинг тотчас налил себе и блондинке и передал бутылку Хольту. Зигрид, обвив рукой шею Хольта, шепнула ему на ухо:
- Тебе незачем меня подпаивать!
Себе Хеннинг налил изрядно, а блондинке наполнил до краев большую рюмку, вложил ей в руку и сказал:
- В час добрый!
Блондинка пригубила, но Хеннинг схватил ее за кисть и насильно заставил выпить до дна. Она поперхнулась, закашлялась, стала хихикать. Лицо у нее покраснело, разгорячилось. А Хеннинг снова налил ей полную рюмку.
Хольт и Зигрид тоже пили. Когда кельнер принес дымящееся мясо, бутылка уже была пуста. Хеннинг уплатил по счету. Сразу же затем они покинули кабачок.
Хеннинг долго петлял по темным улицам; виски, казалось, на него совсем не подействовало. Зато у Хольта всякая связанность исчезла, и он всю дорогу целовался со сговорчивой Зигрид, пока Хеннинг наконец не остановил свой "мерседес" и не вышел молча из машины. Остальные последовали за ним.
В баре было так сумрачно и накурено, что едва можно было различить парочки в нишах. Хеннинг пересек зал, подошел к стойке, обменялся несколькими словами с буфетчиком и удовлетворенно кивнул. Помахал остальным, чтобы шли за ним. Они поднялись по лестнице. Блондинка шаталась. Хольт за руку тащил Зигрид. Коридор, двустворчатая дверь.
Комната большая и жарко натопленная. На полу - прохудившийся ковер. Обстановка состояла из старомодной кровати, кушетки, низенького столика и двух кресел. Возле кровати горел ночник. Зигрид пристроилась на кушетке, подобрав под себя ноги. Блондинка рухнула в кресло; она была пьяна.