В дверь постучали. Кельнер в потертом фраке расставил на столике бутылки, коньячные рюмки и бокалы для шампанского. Хеннинг сунул ему пачку кредиток и запер за ним дверь. Блондинка хихикнула. Хольт подсел к Зигрид, она тем временем растянулась на кушетке. А Хеннинг, расставив ноги, стоял у столика. Он все же сильно охмелел; темные волосы свисали на лоб, галстук съехал на сторону, но Хеннинг не качался. Откупорив бутылку коньяку, он налил всем по полному бокалу для шампанского и одним духом опорожнил свой. Снова наполнил себе и, указывая пальцем на блондинку, как бы в свое оправдание, пояснил Хольту:
- Чтобы скрасить фрейлейн, надо быть в надлежащем градусе! - И снова залпом выпил. - Так! - сказал он. - В час добрый! - и поглядел на блондинку. - Почему не пьешь? - Приподнял ее, обхватив за бедра, вылил ей в рот коньяк и отпустил. Блондинка соскользнула в кресло.
Глядя на Хеннинга, Хольту вдруг стало страшно. Он поспешно проглотил свой коньяк и наконец хмель туманной пеленой застлал ему глаза; сквозь эту пелену он видел растянувшуюся на кушетке Зигрид, смутно видел, как Хеннинг скинул с себя пиджак, жилет, развязал галстук, расстегнул ворот сорочки. Хеннинг снова стащил с кресла безвольную блондинку и, наклонившись над ней, уже еле ворочая языком, с невероятным цинизмом промямлил:
- Фрейлейн имела любезность меня возбудить… Так не будет ли фрейлейн добра… - И с этими словами бросил ее на кровать. Тыльной стороной руки отер лоб. - Дерьмо! Кусок дерьма!..
Зигрид, приподнявшись с кушетки, обвила Хольта руками, но он еще раз оторвался от нее и, когда хмельная волна вновь накрыла его, схватил пустую бутылку и швырнул в ночник; грохот, звон разбитого стекла, и комната погрузилась в темноту.
Двое суток Хольт никак не мог избавиться от тоски и мути в голове и желудке. Он пытался читать, но тут же его одолевало раздумье. Он вышел из дому и, вдыхая чистый морозный воздух, побрел через Харбургские холмы; к вечеру он уже шагал по болоту Машен с его курганами, и ему стало полегче. На курганах лежал глубокий снег.
Сцену в комнате для свиданий Хольт помнил смутно, за ночь он успел напиться до бесчувствия. Как ни тягостно все это было, он не занимался самобичеванием, а трезво, не оправдываясь, пробовал разобраться в себе. Не злился он и на Хеннинга - ведь проще всего свалить вину на другого. Вправе ли он упрекать Хеннинга, когда сам ничуть его не лучше? Да он все время старался от него не отстать. Угнетало не то, что он напился, развратничал, - это Хольта не слишком трогало. Угнетало сознание, что его опять несет по течению. Мехтильда или Зигрид, танцевальный зал Неймана или гамбургские кабачки - все одно и то же. Не обманывай себя, говорил Хольт, ты катишься под гору. Где они, твои благие намерения?
На обратном пути в Виденталь он не обращал внимания ни на пламенеющий закат, ни на своеобразную красоту заболоченной равнины. Он шел, понурив голову, руки в карманах, и только снег поскрипывал у него под ногами. Издалека все яснее и четче вырисовывался перед ним путь, на котором он там, у отца, сам не зная почему, потерпел крушение. Пытался он окинуть взглядом и другой путь, путь, по которому ему предстояло идти здесь и в который он, собственно, никогда по-настоящему не верил.
Там потерпел крушение, здесь его несет, как щепку. Может, он попал на ошибочный путь, может, опять заплутался? Тогда надо понять ошибку. И он решил: на этот раз он избежит ее вовремя, пока не поздно, на этот раз не впадет в отчаяние и тупую покорность. Разве не лежит у него в кармане письмо Уты? "Приезжай сюда, сейчас или позже, на короткое время или надолго, как захочешь…" Сейчас или позже, подумал Хольт, но только не слишком поздно, а тогда уж лучше немедля! "Я живу одна, решила держаться подальше от людей…" Хольт вспомнил Блома. Держаться подальше от людей, подумал он снова, нет, его не устраивало смиренное существование в страхе божьем, как наставляла его сестра Мария, его куда больше притягивала мысль уйти от людей и жить своей жизнью, похоронив честолюбивые мечты и всякое тщеславие. Разве не потерпел он крушение именно с людьми, со Шнайдерайтом, с Гундель, разве не наталкивался постоянно на отчужденность и враждебность? Уйти от людей не значит ли уйти и от судьбы? Жизнь вдали от людей представлялась ему гармоничной и послушной всем его желаниям.
Он прибавил шагу, он уже почти решил. Лесная сторожка у озера, это должно быть в каком-нибудь уединенном месте в горах, вдали от города. Хольт рисовал себе идиллическую картину. И только возле дома, сбивая в саду снег с башмаков, он вернулся к действительности. В холле Бригитта приняла у него пальто. Заглянув в кухню, Хольт увидел, что там хлопочет какая-то пожилая женщина.
- Ваша тетушка, - пояснила Бригитта, - попросила у господина коммерции советника на несколько дней кухарку.
- Да что выговорите? - воскликнул Хольт. - Моей тетушке требуется кухарка, чтобы варить картошку в мундире!
- Коммерции советник Реннбах навез всяких продуктов, птицу и много американских консервов.
- Дядюшка, никак, спекулирует! - заметил Хольт. - И чего ради все это?
- Ваша матушка велела передать, что ждет вас в гостиной, - громко сказала Бригитта.
Фрау Хольт сидела на диване между своими пуделями. На столике перед ней лежала сегодняшняя почта.
- Присядь, пожалуйста, - сказала она. - Мне надо с тобой поговорить. Сигарету? Пожалуйста.
Холодная официальность матери всегда бесила Хольта; он взял сигарету и кое-как подавил раздражение. В руках у фрау Хольт было письмо.
- Пишет твой отец. Он беспокоится. Разве ты ему не сказал, что едешь ко мне?
- Можно мне прочесть письмо? - попросил Хольт и, чиркнув спичкой, закурил.
Фрау Хольт уже засовывала листок в конверт.
- То, что пишет твой отец, не представляет для тебя интереса, - сказала она и взяла со стола другое письмо.
Хольт откинулся на спинку кресла.
- На этой неделе мы ждем гостей, - продолжала фрау Хольт. - Из Бремена приедет Карл Реннбах. Он собирается по делам в Рурскую область и дальше в Людвигсхафен и Мангейм. Он остановится у нас, чтобы встретиться тут с советником юстиции доктором Дёрром.
Хольт задумался. Он держал сигарету в зубах, и дым ел ему глаза. Щурясь, он мысленно представлял себе на карте Людвигсхафен. Далеко ли оттуда до Шварцвальда?
- Надеюсь, ты понимаешь, - продолжала фрау Хольт, - что значит для тебя его приезд?
- А что? - спросил Хольт. - Что может он значить?
- Мокка, перестань! - прикрикнула фрау Хольт и согнала с дивана одну из собак, которая, подняв морду, порывалась обнюхать ей лицо. - Если ты произведешь благоприятное впечатление на Карла Реннбаха, он может быть, в будущем что-нибудь для тебя сделает.
- Вот как! - протянул Хольт.
Он встал, но мать движением руки усадила его на место.
- Несколько слов о докторе Дёрре, - сказала она еще бесстрастнее, чем обычно, но Хольт почувствовал за этим спокойствием, за этой всегдашней выдержкой, необычную взволнованность: - Я знаю советника юстиции Дёрра уже более двадцати лет. В Веймарской республике он занимал пост председателя окружного суда. В тридцать третьем году из-за принадлежности к партии Центра ему пришлось оставить службу в суде и перейти в промышленность. Он потерял жену и обеих дочерей во время одного из больших воздушных налетов. Сейчас это человек чрезвычайно влиятельный, он пользуется доверием и военной администрации и немецких властей; в частности, он вошел в созданный здесь на днях Зональный совет, который впредь будет консультировать английскую военную администрацию. Вероятно, по этой причине Карл и хочет с ним посоветоваться. - Фрау Хольт выдержала многозначительную паузу. - Ты знаешь, - веско проговорила она и подняла правую руку, требуя особого внимания к своим словам, - что я считаюсь с твоим характером, терплю твой подчас заносчивый тон и забвение правил приличия, что, впрочем, свойственно всей современной молодежи. Но я желаю, чтобы с господином Дёрром, а также с дядей Карлом ты был исключительно учтив, почтителен, скромен, и уверена, что ты посчитаешься с желанием своей матери. - Опустив руку, она погрузила ее в коричневую шерсть свернувшегося на диване пуделя. - Ну, и довольно об этом. А теперь, - продолжала она дружелюбно, - расскажи мне о твоем кутеже с Хеннингом.
- Лучше не надо! - сказал Хольт. Он усмехнулся. - Наше забвение правил приличия зашло, пожалуй, слишком далеко. К тому же это были девушки, стоящие много ниже нас по своему общественному положению, а, как ты понимаешь, мама, такие вещи принято скрывать!
Фрау Хольт не только не была шокирована, но даже одобрительно кивнула. Хольт поднялся.
- А в отношении дяди Карла и председателя окружного суда, советника юстиции доктора Дёрра, - сказал он, бессознательно перенимая официальный тон матери, - можешь быть уверена, что я не посрамлю полученного детстве превосходного воспитания, - и снова усмехнулся, то ли язвительно, то ли злобно, он и сам не знал, что в нем перевешивало.
В сумрачной столовой сверкал празднично накрытый стол, уставленный вдвое больше, против обычного, хрусталем и фарфором. Карл Реннбах и доктор Дёрр с другими господами несколько часов совещались за закрытыми дверьми. Сейчас длинная вереница машин перед виллой поредела. А в пять часов в узком семейном кругу сели обедать. Во главе стола восседала тетя Марианна в своей трижды обернутой вокруг шеи серебряной цепочке, справа от нее, подле фрау Хольт, поместился доктор Дёрр. Хольт сидел против матери, слева от коммерции советника, а другой конец стола занял Карл Реннбах. Среди графинов и бутылок горел канделябр с семью свечами. Мужчины были в черных костюмах, тетя Марианна в темно-сером бархате, и лишь фрау Хольт нарядилась в светлое: на ней было строгое и вместе парадное платье из кремового - а при свете свечей почти белого - шелка-сырца в узелочках, без рукавов и с высоким воротом.
Карлу Реннбаху, легендарному бременскому дядюшке, еще с детства известному Хольту понаслышке, а сегодня впервые увиденному воочию, было, должно быть, лет шестьдесят пять. Он нисколько не походил на своих сводных сестер и брата. Это был маленький, скрюченный человек с согнутой, почти горбатой спиной и впалой грудью; на чересчур короткой шее сидела большая узкая голова с зачесанными назад прядями длинных, совсем белых волос, доходивших ему до самого воротничка. Из-под высокого и очень крутого лба, выглядывали глубоко сидящие косые глазки. Лицо с тяжелым подбородком было все иссечено мелкими морщинками. Ел он молча, с отменным аппетитом, уплетая фаршированную утиную грудку, и жир стекал ему на подбородок. Груши из компота он поддевал вилкой, а компотной ложкой заправлял в рот подливку и горы тушеной капусты. Время от времени он откладывал нож и вилку, брал салфетку и старательно вытирал рот, подбородок, а заодно лоб и затылок. Потом снова принимался жевать. Согнутым указательным пальцем поманив Бригитту, накладывал себе на тарелку все новые и новые куски жаркого и опять углублялся в еду. За весь обед дядюшка не проронил ни слова. Сидевший наискосок Хольт остерегался с ним заговаривать; он твердо решил завоевать расположение этого могущественного человека.
Общего застольного разговора не получилось. Коммерции советник бодро что-то толковал тете Марианне. Второй гость, доктор Дёрр, советник юстиции и бывший председатель окружного суда, прямой и внушительный, сидел возле фрау Хольт. Это был видный пятидесятилетний мужчина в роговых очках, с густыми темными волосами, чуть тронутыми на висках сединой. У него были правильные черты лица, только нос чуть велик и широковат; левую щеку пересекал шрам, след дуэли. Его изогнутые губы неизменно улыбались; голос, даже когда он говорил тихо, был низкий и полнозвучный. Он занимался исключительно фрау Хольт.
- Милая, дорогая сударыня, - повторял он то и дело, - кто же в эти тяжелые времена станет… Нет, моя милая, дорогая сударыня, мы ведь все надеемся на лучшее…
Фрау Хольт сидела подле него, чуть наклонив набок, в его сторону, холеную, безупречно красивую голову. Лицо ее рдело нежным румянцем, искусно выражая девичье смущение, и чаще, чем обычно, она пускала в ход улыбку, а раз даже, задорно вскинув голову, залилась негромким бисерным смехом.
- Милая, высокочтимая моя сударыня, - произнес доктор Дёрр, держа в руках бокал и поворачивая верхнюю часть туловища к фрау Хольт, - все мы хотим наконец жить в мире и трудиться, так разрешите поднять тост за многие, многие годы счастливой и безоблачной жизни.
Бокалы зазвенели, фрау Хольт медленно опустила ресницы и пригубила вино. Доктор Дёрр, держа бокал на уровне подбородка, описал корпусом полукруг, глядя каждому в глаза, затем, улыбаясь, наклонил голову в сторону Хольта.
- Мой. дорогой юный друг, - произнес он, - разрешите выпить за вашу молодость, в вашем лице мы приветствуем будущее нашей страны!
Хольт взял свой бокал, встал и, обойдя стол, поклонился и чокнулся с доктором Дёрром. Все выпили, один только Карл Реннбах, не обращая ни на кого внимания, продолжал есть.
Кофе пили в гостиной; тетя Марианна первой встала из-за стола, показывая, что обед окончен. Дамы уселись на диване, мужчины - в креслах вокруг низенького столика. Хольт поместился на пуфе между двумя дядями, скромно отодвинувшись чуточку назад. Зато Карл Реннбах развалился в кресле всем коротеньким туловищем и вытянул ноги.
- Проклятый радикулит! - простонал он.
Согнутым указательным пальцем он поманил к себе Хольта. Хольт послушно пододвинул свой пуф. Карл Реннбах вынул из кармана кожаный футляр, достал себе сигару, повернул узкую голову к Хольту:
- Ну? - и протянул портсигар.
- Нет, нет, спасибо! - сказал Хольт. - Очень вам благодарен, но я предпочитаю сигарету.
- Понимаю! - сказал Карл Реннбах. Он растянул гласную и к тому же отделил ее, произнося "па-а-нимаю"! Голос звучал глухо, почти хрипло. Он откусил кончик сигары и выплюнул на ковер. Хольт поспешил поднести ему зажженную спичку.
Бригитта с подносом в руках обносила всех коньяком. Карл Реннбах отрицательно мотнул головой. Он лежал с сигарой в зубах в кресле и держал перед впалой грудью чашечку кофе. Кинув взгляд своих косых глаз на Хольта, он назвал его "племянничком".
- Скажи-ка, племянничек, как там все на самом деле выглядит?
Хольт пододвинулся еще ближе к дяде. Он говорил вполголоса; комнату наполняли оживленная скороговорка коммерции советника и звучный голос доктора Дёрра.
- Как там выглядит? На первый взгляд примерно так же, как здесь. Но что касается видов на будущее, то картина безрадостная. Ожидается волна конфискаций, начали пока с концерна Флика. Не говоря уже о моральной стороне дела, о грубом ущемлении прав собственности, с экономической точки зрения это похоже на признание полной своей беспомощности, и если в самом деле не будет создано центральное управление, то при восстановлении экономики они столкнутся с непреодолимыми трудностями. Да и земельная реформа кажется мне поспешной и сомнительной мерой.
Карл Реннбах кивнул.
- Па-а-нимаю! - сказал он. - И эта политика встречает там поддержку?
- Земельная реформа - определенно, - ответил Хольт. - Земельный голод всегда был велик. На фронте я знал одного фельдфебеля, он действительно дрался для того, чтобы обзавестись собственным хозяйством, и под конец считал, что его здорово надули. Таких очень много. А будет ли вообще популярна конфискация - покажет время. Я лично считаю это вполне возможным, к тому же предстоит референдум. - Я знаком, например, с одним мебельным фабрикантом, он, видимо, сохранит свое предприятие, так он рад-радешенек, что благодаря конфискациям избавится от конкурентов.
Карл Реннбах засмеялся хриплым, натужным смехом, похожим на приступ кашля.
- Представь же себе, как я был поражен, - продолжал Хольт, - когда услышал, едва приехав сюда, что союзники конфискуют все имущество "ИГ Фарбениндустри"! Неужто пример русских находит последователей? Не понимаю.
И снова Карл Реннбах засмеялся и, явно забавляясь, скосил глаза на Хольта.
- Ты этого не па-а-нимаешь, - сказал он. - Этого не-па-а-нимают и сами союзники. Но ведь в Потсдаме они порешили на чем-то, что именуется демократизацией германской экономики. А кто в Нюрнберге пытается нарушение международных договоров инкриминировать нам как заговор, тот не может так быстро отречься от своей подписи, хоть и кусает себе локти. - Допив наконец кофе, он отставил чашку и снова улегся в кресло. - А теперь, племянничек, скажи, как тебе здесь нравится? - спросил он.
- Благодарю, очень нравится, - ответил Хольт. - Я наконец дома, ведь на военной службе тебя окружает всякий сброд. Живется здесь неплохо, а когда подумаешь, какие громадные возможности кроются в самой нашей катастрофе, как ни парадоксально это звучит, настраиваешься на оптимистический лад.
- Возможности? - переспросил Карл Реннбах. - Как это па-а-нимать?
- Видите ли, в предвоенной Германии все закоснело. Все мало-мальски путные бумаги были давно прибраны к рукам. А в ближайшие годы, по моему глубокому убеждению, все придет в движение, нам предстоит как бы новая пора грюндерства, и кто сейчас не зевает, кто сохранил веру, что мы вновь встанем на ноги, тот может в один прекрасный день полезть в гору, и даже очень высоко!
Карл Реннбах ничего не ответил. Несколько мгновений он лежал неподвижно в кресле. Потом встал, взял со стола две рюмки с коньяком, снова уселся и подал одну Хольту. И опять он засмеялся своим кашляющим смехом. Разговор вокруг смолк.
- Теа, - хриплым голосом сказал Карл Реннбах, приподнявшись в кресле и слегка наклоняясь к своей красивой сводной сестре, так что сутулая его спина стала совсем горбатой. - Твой Вернер… он, видать, шустрый мальчик!
И он поднял рюмку за Хольта, уставившись на него одним глазом, тогда как другой, косой, глядел куда-то вбок, и Хольт, улыбаясь, чокнулся с дядюшкой. Карл Реннбах, вновь утонув в кресле, снисходительно наклонил голову к Хольту, при этом белые пряди волос соскользнули ему за уши.
- А насчет твоей поры грюндерства, - сказал он, - с этим еще придется подождать, сперва надо суметь сохранить то немногое, что осталось. Но твой оптимизм, племянничек, меня порадовал, так что, если у тебя есть какое-нибудь особенное желание, говори.
Хольт повел головой из стороны в сторону, пряча торжество за маской благовоспитанности. Все ждали, чего же он попросит.
- Желание? - сказал он. - Захвати меня завтра с собой в Людвигсхафен, это было бы для меня большим подарком.
- Конечно, захвачу, па-а-нятно, - тотчас согласился Карл Реннбах.
Хольт вежливо поблагодарил. Он видел, как мать благосклонно ему кивнула. Лицо Хольта было бесстрастно, улыбка безупречна, но в душе он издевался.