Загремели зенитки. Ведерников открыл глаза и увидел, как напряглись лица людей. Сосед тер ладони о колени и раскачивался. Глухо закрылась дверь - в бомбоубежище вошел патруль: два красноармейца и сержант. Патруль мог устроить проверку при выходе, когда тревога закончится. Представил, как его спрашивают: "Ваши документы!". Конечно, он попробует как-то отговориться. Но банка с мукой, если начнут обыскивать, может его подвести.
Дом тряхнул взрыв - сосед встал и сел, за это время Ведерников успел поставить банку с мукой под скамейку. Люди смотрят на потолок. Еще два близких взрыва, и Ведерников видит соседа пробирающимся к выходу. Рядом с низкорослыми красноармейцами тот выглядит чудаковато долговязым. Он что-то им говорит, экспансивно размахивая руками.
Свист бомбы, пауза, взрыв, крик девочки: "Мамочка!". Сосед хватается за засов бомбоубежища и пытается вырваться наружу. Патрульные его оттесняют от двери. Мужчина что-то кричит.
- Сумасшедший какой-то! - крикнула женщина с узлом на коленях.
- У него кто-то остался на улице, - заступилась другая.
Сержант за плечи развернул мужчину и сильно оттолкнул от выхода. Усмехаясь тонкими губами, тот вернулся на свое место. Ведерников приготовил для него вопрос, но тот снова оказался у двери. Патрульные стали между собой о чем-то договариваться. Потом сержант открыл дверь, и бойцы вывели мужчину из бомбоубежища. На секунду в подвал ворвался шум улицы. Ведерников закрыл глаза. Еще один взрыв. Дежурный с повязкой заволновался, поставил у дверей женщину угрюмого вида и вышел наружу. Через час объявили отбой.
Что-то там, на улице, случилось. Объяснение дает дежурный с повязкой.
- В живых остался один. Вот тот, кто вот тут стоял, помните… Да, прямо на перекрестке. Их всех раскидало.
- И все из-за одного сумасшедшего…
- Не нужно было его в бомбоубежище загонять. Шел и пусть идет. А теперь получается, что из-за него погибли ни за что люди.
- А что я мог сделать? Нам приказано - мы загоняем. А вы, Курнакова, почему на дежурство не выходите, в графике одни минусы.
- Мой муж там, на фронте, дежурит, а не здесь с бабами воюет.
- Позвольте все-таки пройти, - сказал Ведерников, пытаясь миновать ругающихся.
- Что вы тут галдите, - крикнула женщина с вытаращенными злыми глазами. - Вот кто виноват! - и ткнула пальцем в сторону Ведерникова. - Вы с ним рядом на скамеечке сидели! Вы с ним, я видела, разговаривали! Вот его нужно спросить.
- Гражданин, неужели вы не могли удержать своего знакомого?
- Вот-вот, пусть отвечает, - у противной бабы нашлись союзники.
"Я этой бабе разобью нос.… Но глупо, глупо… нужно отсюда выбираться".
Ведерников начал говорить в сторону, чтобы не видеть ее физиономии.
- Как его удержать?! Какие у меня на это права?! Я его совершенно не знаю, - говорил он, обращаясь к женщине - учительнице? секретарше? библиотекарю? - не участвовавшей в этом поиске виновного. Я вам скажу, о чем он говорил. Из его слов я понял, он хотел эвакуироваться…
Ведерников продолжал говорить, стараясь вспомнить детали разговора с этим странным и нелепо погибшим человеком, повинным, как он понял, в смерти красноармейцев из патруля. Но люди уже перестали думать о произошедшем. Они тянулись к выходу.
Баба прокомментировала, обращаясь в пустоту:
- Эвакуироваться хотел! Вот и эвакуировался. Так и все сэвакуируемся, паникер проклятый!..
У инженера не хватило смелости вернуться и взять под скамейкой муку. Сам заговорил с дежурным, чтобы показать себя знакомым:
- Видите, как бывает…
Но на лице человека с повязкой уже не было ни решительности распорядителя, ни переживания случившегося, в чем он сыграл свою роль. Обязанности закончились вместе с окончанием воздушной тревоги. Ведерников видел перед собой усталого, частного и даже случайного в этой ситуации человека.
На улице Ведерников продолжал думать о дежурном, вернее, о том, как меняются люди, выполняющие приказы. Важно, не кто ты и что ты, а какой выполняешь приказ. И, может быть, это не самое худшее, потому что приказы могут быть разумными. Когда он бежал по окопу с воплями "Дядю Мишу убило!", как он жаждал услышать приказ, который бы превратил бред происходящего во что-то ясное и оправданное, например, "Стоять! - нам нужно выиграть время!" или что-то подобное.
"Плохо, что живешь среди людей, тебя не знающих и тебе неизвестных, каждый из которых выполняет полученный приказ. Я могу остановить любого человека и потребовать показать свои документы, и он мне покажет, если у меня хватит сумасшествия власти… Мы все призраки отданных приказов!.. Однако глупо было тащить на толчок муку первого сорта".
На следующее утро поймал на шее вошь. Он даже забыл, что такие насекомые существуют. Помнил их по изображениям на плакатах в поликлинике и в какой-то гигиенической брошюре. Блокадная цивилизация становится вшивой. Скорее всего, эта вошь перебралась с одежды вчерашнего скандалиста, и тогда кровь этого беспокойного человека он видит в раздавленном ногтем насекомом. Снял рубашку и внимательно ее осмотрел. Кожа сухая и грязная. Разломал этажерку и растопил буржуйку. Поставил греться таз с водой, вычесал волосы и вымыл голову и кое-как тело. Сменил белье постельное и на себе. Осмотрел пальто и даже кепку.
…Печка прогорела. Снова стало холодно. Мало этого - свет погас. Проверил пробки. Пробки в порядке, авария где-то в доме или в городской сети. Немцам ничего не стоит разбомбить все электростанции, если их сейчас как раз не разбомбили. Услышал голос невидимой Нади: "Вадим, ну сделай что-нибудь!..".
Вспоминая семейную сценку на тему "свет погас", смастерил коптилку. В пузырек из-под лекарства вылил остатки керосина и пристроил фитиль из шнурка. При таком освещении кухня стала темной мрачной пещерой. Вспомнил про бутылку машинного масла. "Я бы мог натаскать с завода такого масла целый бидон!"
День закончился. Ведерников засыпал, набросив поверх одеяла свое пальто и полушубок жены. "Интересно, - думал он, - будет ли коптилка светить, если фитиль опускать в лекарства, настоенные на спирту? Нужно накупить их как можно больше, пока народ не догадался, как их можно использовать". А потом подумал о смерти: "Что такое смерть? Это конец всем страхам и болям или смерть - боль, продолжающаяся вечно, - боль насекомых, рыб, травы?..".
12
"Глупо под нос все время что-то бубнить, но иначе можно вообще отвыкнуть от человеческой речи".
Появился некто, постоянно вмешивающийся в его монологи. В голове становилось шумно и путано. Мысли разбегались, длились сами по себе, чтобы возникнуть в мозговой тьме то уже постаревшими и унылыми, то посвежевшими и злыми.
- …Снег пошел. Хуже или лучше?..
- Кому?..
- Не все ли равно?..
- Все - все равно…
- А вот то, что дует в окна, - скверно. Где тряпки?..
- Сейчас законопатим. Между окон вату наложим.
- Не наложим, а уложим.
- Уложим, если она есть…
- Ну как без ваты… Моя Надя без ваты?
- Нет, я не дошел до того, чтобы составлять график месячных жены…
- В брачной жизни сохраняются самые первобытные повадки людей…
- Уверен, гении павловской науки сейчас не дремлют, изучают, куда мы катимся…
- Взрослые, как дети, крестики на окна клеили…
- Тебе хорошо - стекла все целы…
- Да, хорошо, потому что окна оставлял в тревогу открытыми…
- У многих вместо стекол фанерки. А у тебя все не так. Кто-то может заинтересоваться…
- Чушь… Но поверх стекол поставить фанеру не мешает.
- А где взять фанеру?..
- Взять с задней стенки шкафа.
- Идея у тебя неплохая!..
- Однако где же я видел доски?.. Впрочем, антресоли мне тоже не нужны…
- Начни все же с задней стенки…
- Но когда ставить фанеру: в снегопад? Ночью?
- …О, зачем столько книг? Я не прочел и половину…
- Какую половину! И десятой части! А сколько оказались полезными? Одна тысячная?
- Много ненужных слов. И сам себе говорю ненужное…
- Вот эту половину и пусти на отопление…
- Пустые слова нужны только головному мозгу. Мозг - такая медуза, которая кормится словами.
- А кишечнику нужны жиры, углеводы…
- Не представляю, как бы мы жили, если бы в городе остались и Надя, и Костя… Получилось бы что-то невыносимое… Разве я не прав?!
- Прав, прав!
- Но такое невозможно по условию задачи - разве я мог бы скрываться дома, если бы и Надя, и Костя остались здесь…
- Ты давно бы гнил на дне какого-нибудь окопа.
- Это не худший вариант, но в том, что он дурацкий, сомнений нет.
- Интересно, где сейчас мой шофер-спаситель?
- Он-то выживет, если ему продолжает везти.
- Поневоле начнешь верить в Бога.
- В бога случая?
- В Бога, у которого ты любимчик.
- Богу нужно служить.
- Чем? В какой должности? И зачем? Что у меня есть такое, чего нет у Бога?!
- Я не хочу, чтобы мой Бог был для всех - для шпиономанов, гнусных старых дев, философов-дураков. Мне нужен Бог, который меня любит, любит ни за что. Только в юности можно верить в бога термодинамики и Гауса. Бог нужен только свой.
- То есть Бог, которого ты выбираешь, как шляпу?
- Возможно, возможно, мой оппонент!.. Именно так!
- А у Ефима Бог другой?
- Разве не так?
- Мы не должны сейчас с ним встречаться. Самые близкие люди сейчас самые опасные. Звучит некрасиво, но это так…
- Ну вот, нашлась и вата.
- Ты недооценил Надю.
- Это от ревности.
- Согласись, она без тебя не пропадет, и можешь не беспокоиться за Костика.
- Но что она может дать для его развития?
- О чем ты говоришь, война может продлиться, как мировая, - четыре года. Константина еще успеют мобилизовать в армию.
- Это твоя фантазия. Сейчас убивают в десять раз быстрее, чем двадцать пять лет назад. Уничтожат соответствующий процент мужского населения и начнут переговоры.
- А кто будет их вести? Фашисты с коммунистами?
- Война будет до тех пор, пока не с кем будет вести переговоры. Ты к этому времени умрешь.
- В тридцать шесть лет?.. Но когда и как?..
- Махорки, кстати, осталось на три закрутки - не больше!
- Зачем считать закрутки - "все в землю ляжем, все прахом будет"…
Окно в гостиной заделал фанерой изнутри. Для света и обзора четвертушку стекла оставил незакрытой. Как через амбразуру, видит улицу. Никогда в последнее время на тротуарах не было так многолюдно. В городе что-то происходит. Решил после завтрака выбраться из дома.
Осенило: ведь сегодня годовщина революции. Он мальчиком помнит, как на улицах ловили офицеров, бросали с мостов в каналы, как в первую зиму опустел город, ели конину, был тиф, грабежи.
Наверно, и немецкие батареи бьют по городу в честь праздника. Хорошо, что в его районе нет промышленных предприятий.
Старый петербургский мещанский район. Здесь строили доходные дома, открывали лавки. На той стороне улицы уже был кинематограф, правее - известный ресторан. А слева - публичный дом. За ним подвальная биллиардная и булочная Филиппова. Жили мелкие писатели, шулера, приказчики, чиновничья рать.
Потомки этого люда для артиллеристов Гитлера - не цель. Убить незнаменитого писателя, заведующего магазином, инженера-дезертира для расчетливых немцев - заниматься бессмысленной уборкой военного мусора…
Ведерников обдумывает: получают ли немцы консультации для выбора целей в городе от его старожилов? Сколько таких в захваченных пригородах?.. Хочет представить этих граждан. Это, наверно, тихие, воспитанные, индифферентные пожилые люди, пережившие революции и войны. Таких можно увидеть в составе оркестров, или среди продавцов ювелирных магазинов, или на гражданских панихидах сотрудников административных учреждений. Около немцев такие сейчас, без сомнения, водятся. Ведерников уже представляет, что одного из них зовут Владимир Касьянович, и с офицером он говорит по-немецки с ошибками и акцентом. Этот консультант и рассказал немцу о публичных домах и аптеках, кинематографе и биллиардной. О биллиардной этот тип мог бы не говорить, важно, что в этом районе, где живет Ведерников, нет ни заводов, ни больших казарм.
"Черт их знает, может быть, немецкий полковник не против шлепнуть и по кинотеатру, когда там идет фильм!"
"Но каков я! - теряю время на дискуссии с призраками".
Полковник:
- Так что же вы, русские, празднуете в годовщину революции, которая ничего вам не дала?
Господин из симфонического оркестра ничего вразумительного сказать не может, и потому приходится вступать в разговор самому Ведерникову:
- Люди празднуют праздники, а не поводы к ним…
Он мог бы рассказать о православных праздниках в деревнях: народ объедается, напивается, ругается, дерется… и все это в честь святых: аскетов, отшельников, страдальцев-богомольцев…
"О! Вспомнил!!! Я доски видел на чердаке!"
В аптеке уличный холод. За прилавком мужчина в пальто.
- У вас есть капли валерьяны?.. А борный спирт?.. А йод?
- Я понимаю вас… Есть только йод, но он не на спирту. Возьмите свечи.
- Как, у вас есть свечки?
- Геморройные свечи. Они на парафине. Но больше одной коробки отпустить не могу.
- Две хотя бы!
- Хорошо, платите за две. Берут еще "сен-сен"… От дурного запаха изо рта.
- Почему берут?.. Секрет?..
- Они на сахарине.
- О!
- Но это маленькая коробочка…
Засунул приобретения в карман. Аптекарь, не делающий тайн из того, чем его аптека теперь торгует, Ведерникову понравился.
13
Прошло три недели. В гостиной стекла покрылись льдом. Мороз не меньше пятнадцати градусов. В квартире холодно несмотря на буржуйку.
Надел валенки, натянул на голову зимнюю шапку, уши опустил.
Возьмет на продажу и обмен муку третьего сорта, - она лишь для него крысиная, а для других вся одинаковая. Взять с собой деньги. Он не может питаться одной мукой и горохом. От домашних запасов осталось немного кофе, перец и соль. Да, еще кулек чечевицы неизвестного происхождения, он не может ее съесть просто так. В ее судьбе есть что-то таинственное.
…Все идет хорошо. Он уже на улице. Хорошо, что падает снег, - теплее. Вот дом, в бомбоубежище которого скрывался. А вот дом, в который попала бомба в тот вечер и погубила двух граждан. Дом оградили, - может рухнуть стена. Кто-то о таких вещах еще заботится.
Оживление у продовольственного магазина. Что-то дают. Ему нет до этого дела. У него сегодня своя трудная задача: ему нужен жир и сахар. И все же мимо очереди протиснулся в гастроном. Пальцами разминает губы, сглатывает слюну, - что-нибудь спросить ему трудно, привык разговаривать только с собой. По карточкам выдают соленые помидоры - и это все?! Ведерников не верит.
- А что-нибудь еще давать будут? - бурчит он в перчатку, обращаясь непонятно к кому.
От серых лиц, от помятых помидоров исходит состояние какой-то оцепенелости. И, не дожидаясь ответа, он выходит из магазина.
- Однако, господин полковник, кинотеатр работает. Этот фильм "Маскарад", - снят по пьесе нашего знаменитого поэта Лермонтова. Он замечательно перевел стихотворение вашего Гёте "Горные вершины спят во тьме ночной…". Наши дети учили его в школе. Продовольственные вопросы вас, разумеется, не беспокоят…
А мне нужны жиры и сахар. И папиросы. И спичек неплохо было бы купить пару коробок. Кстати, каждую спичку можно разделить на две части. Так делали на военных сборах: довольно идиотское, скажу, времяпрепровождение при идиотском снабжении. Хорошо запомнил одну фразу еврея-политрука: "Вы, будущие командиры, даже не предполагаете, какая мощь у армии, в которой вы будете служить!".
Ведерников издалека оглядел торговое скопление народа. Толкучка с того дня, как покупал на ней махорку, расширилась и сдвинулась, разделилась на несколько скоплений. Люди перемещались, но группировки сохранялись. Он понял, что каждая группа пасет пришедших с привлекательным товаром, но пока никто не согласился на запрашиваемую цену. Когда появляется новый человек, толчок оживляется.
Пара лиц шмыгала по всему сборищу, Ведерникову они показались подозрительными. Он выбрал группу, в которой не было мужчин.
- Что у вас? - спросила его дама в каракулевом полушубке, чем-то напомнившая ему Варвару.
Ведерников сообразил: криминальной тайной не является, что┬ человек хочет купить, но можно, вероятно, попасться на том, что продаешь.
- Я ищу жиры. И сахар.
- У этой женщины, - дама кивает на тихое существо с мешками под глазами, - есть пшено. Она просит сто пятьдесят рублей за стакан. Но никто ей не дает. Я бы сама купила за сто. Это же пшено! За двести рублей я могу купить полкило хлеба.
Женщина с пшеном:
- Так чего же вы тот хлеб не покупаете?.. То-то! Хорошо, я отдам пшено за сто двадцать - я дома детей одних оставила.
Дама колеблется. Тискает свой ридикюль. Наконец решилась. Но поздно. Другая опередила ее. Дама в каракулевом полушубке уходит. Ведерников заметил, как она на миг крепко зажмурила глаза.
В одной группе парень торгует куском жмыха, в другой - стоит мужичок с кулечком конфет-подушечек обсосанного вида. У старика быстро разошелся столярный клей, Ведерников даже не успел разузнать его цены и на какой предмет он годится. Опустившийся мужчина без шапки, в драном ватнике хочет продать хлебную карточку - и недорого. Но брать боятся, потому что бывают фальшивые - немцы пачками сбрасывают их на город по ночам. Все карточки нужно регистрировать по месту жительства.
У стены дома торгуют дровами. Вязанки сложены на детских санях. У некоторых - настоящие березовые поленья, у других - обломки досок. Цена здесь твердая - семьдесят рублей сани. Хозяева обижаются, когда их спрашивают: "До дома повезете?".
Ведерников идет дальше. Под аркой дома барахолка: продаются валенки, пальто, рукавицы, костюмы, вязаные носки. Мальчик с матерью продают сочинения Генриха Сенкевича. Монгол - ручные часы. На стене пришпилено объявление: "В связи с отъездом срочно продаю мебель, богатую библиотеку и кухонные принадлежности". И рядом другое: "Супруги преклонных лет купят продукты питания или предложат взамен вещи. Продукты предлагать доброкачественные".
На ветру и морозе Ведерников простыл. Раздобыл две коробки спичек - и это все. Темнеет. Ветер усиливается. Узнал, что недалеко отсюда есть еще одна толкучка. Но им овладело безразличие. Колеблется. Внутренний голос: "Ты должен набраться терпения - и не возвращаться домой пустым". И "ты", спрятав нос в воротник, готов испытать судьбу.
Толкучка здесь действительно была, но ее разогнала милиция, - это сообщила ему старушка. Снег натоптан, видны одинокие фигурки людей - то, что от базарчика осталось. Ведерников наблюдает за красноармейцем в тонкой шинельке: он дважды прошел по одному и тому же маршруту. С ним заговорила старушка. Ведерников видит, как она указывает солдату на него. Задергалась мышца над коленной чашечкой. Стало жарко.
- Это тебе, друг, нужен сахар? - спрашивает солдат.
- Как вам сказать, - бормочет Ведерников, вглядываясь в лицо продавца.
- Здесь полкило, - солдат запускает руку за отворот шинели.
Их разговором заинтересовались две женщины, прячущиеся от ветра в проеме парадной дома.