Мы склонны к анархии. Мы раздеваемся, потому что не должны раздеваться. И хуже ведем себя в других странах. На Шри-Ланке совсем нет анонимности: человек окружен семейным порядком, обо всех его встречах за день знает множество людей. Но если я встречаю шри - ланкийца в любой другой точке мира и у нас есть свободный день, то каждый из нас знает, что соотечественник может выкинуть все, что угодно, хотя не обязательно. Что мы за люди, как вы думаете? Откуда у нас эта способность создавать себе проблемы?
Анил разговаривает с Саратом, который на пути от юности к зрелости, как она подозревает, не сумел освободиться от принципов, которые исповедовали его родители. Наверняка он подчинялся правилам, в которые не обязательно верил. Он не познал радостей сексуальной свободы, хотя в мыслях, возможно, предавался анархии. Он скромный человек, полагает она, в том смысле, что ему не хватает смелости подойти к кому-то и сделать предложение. Так или иначе, она знает, что они оба происходят из такого общества, в котором, наряду с анархичной системой влияния планет, существуют опасные любовные связи и браки. За обедом в гостинице Сарат рассказал ей о хенахуру в своей семье.
Люди, родившиеся под определенным знаком, считаются неподходящими брачными партнерами. Женщина, родившаяся под знаком Марса в седьмом доме, "несет погибель". Человек, за которого она выйдет замуж, обязательно умрет. То есть, по мнению шриланкийцев, она, по существу, несет ответственность за его смерть, она его убила.
У отца Сарата было два брата. Старший женился на женщине, которую их семья знала много лет. Через два года он скончался от скоротечной лихорадки, во время которой жена не отходила от его постели. У них был ребенок. Горе женщины было так велико, что после смерти мужа она удалилась от мира. И семья призвала на помощь второго брата, чтобы вернуть ее к жизни ради мальчика. Он приносил ребенку подарки, уговаривал вдову поехать вместе с сыном за город на выходные дни, и в конце концов он и эта женщина, бывшая жена его брата, полюбили друг друга. Во многих отношениях эта любовь была более возвышенной и тонкой, чем любовь в первом браке. В ней с самого начала отсутствовали мотивы страсти и обладания. Женщина пробудилась к жизни. Она испытывала благодарность к красивому младшему брату. И когда во время автомобильной прогулки вместе с ее первым за год смехом у него возник проблеск желания, это могло показаться ему предательством по отношению к первоначальной цели, состоявшей лишь в том, чтобы проявить благородное участие к вдове его старшего брата. Они поженились, он стал заботиться о сыне брата. У них родилась дочь, и через полтора года он тоже заболел и умер у жены на руках.
Разумеется, выяснилось, что эта женщина "несет погибель". Она могла без печальных последствий выйти замуж только за мужчину с тем же расположением звезд. Итак, ей оставалось искать любого мужчину, рожденного под тем же знаком. Мужчинам, "приносившим погибель", также приходилось брать в жены женщин с одним и тем же расположением звезд, однако считалось, что женщины с такими качествами значительно опаснее мужчин. Если мужчина, "приносивший погибель", женился на обычной женщине, она не обязательно умирала.
Но если такая женщина выходила замуж, мужчина умирал всегда. Она была хенахуру - головной болью, наказанием. Однако более опасна.
По иронии судьбы Сарат, сын третьего брата, появившийся на свет несколькими годами позже и не имевший никакого отношения к жене первых двух братьев, был рожден под знаком Марса в седьмом доме.
- Мой отец женился по любви, - сказал Сарат. - Он даже не интересовался ее гороскопом. Потом родился я. Родился мой брат. Я услышал эту историю много лет спустя. Мне она казалась просто бабьими сказками, случайным расположением звезд. Подобные верования представляются мне средневековым утешением. Так, можно было бы сказать, что, пока я учился за границей, в голове у меня был Юпитер и поэтому я выдержал экзамены. А когда я вернулся, его заменила Венера, и я влюбился. Воздействие Венеры не всегда благоприятно, она делает нас легкомысленными. Но я не придерживаюсь подобных верований.
- Я тоже, - согласилась она. - Мы сами за все отвечаем.
Анил вернулась с первого занятия в больнице Гая, записав в свою тетрадь единственную фразу: "Начинать предпочтительнее с бедренной кости".
Ей понравилось, как лектор высказал это утверждение - мимоходом, но с пафосом. Словно эта информация была первым правилом, которое следовало усвоить перед тем, как перейти к более важным принципам. Занятия по судебной медицине начались с этой конкретной кости.
Пока преподаватель распространялся об учебном плане и области исследования, Анил с изумлением прислушивалась к тишине, царившей в английской аудитории. В Коломбо всегда было шумно. Птицы, грузовики, дерущиеся собаки, детсадовские ребятишки, декламирующие стихи, уличные торговцы - все эти звуки влетали в открытые окна. В тропиках не скрыться в башне из слоновой кости. Анил записала слова доктора Эндикотта и через несколько минут подчеркнула их шариковой ручкой в тишине, которая не нарушалась ничем. Остаток часа она просто слушала лектора и наблюдала за его движениями.
Во время учебы в больнице Гая Анил погрузилась в туман неудачного брака. Тогда ей было чуть больше двадцати. Впоследствии она скрывала этот эпизод от всех, с кем сталкивала ее жизнь. Даже теперь ей не хотелось ни вспоминать о нем, ни оценивать степень нанесенного ущерба. Скорее, она воспринимала этот брак как некий случай из современной жизни, призванный служить предостережением.
Он тоже был из Шри-Ланки, и, оглядываясь назад, она понимала, что влюбилась в него из-за чувства одиночества. Она могла готовить вместе с ним карри, вспомнить определенного парикмахера из Бамбалапитии, шепотом признаться в желании отведать пальмового сахара или джекфрута и рассчитывать на понимание. В новой, слишком сдержанной стране это было важно. Пожалуй, она сама испытывала глубокую неуверенность и робость. Она надеялась, что в Англии будет чувствовать себя чужой всего несколько недель. Ее родственники, совершившие то же путешествие поколением раньше, сохранили романтические воспоминания об этом периоде жизни за границей. Они полагали, что верное замечание или жест открывают перед тобой все двери. Друг ее отца, доктор П. Р. С. Петерсон, рассказывал историю о том, как в возрасте одиннадцати лет был отправлен учиться в Англию. В первый же день кто-то из одноклассников назвал его аборигеном. Он тут же встал и, обращаясь к учителю, сказал: "Простите, сэр, но Роксборо не понимает, кто я такой. Он назвал меня аборигеном. Он ошибся. Это он абориген, а я лишь гость этой страны".
Однако добиться признания было не так-то просто. Будучи в Коломбо какой-никакой знаменитостью благодаря плаванию, в отсутствие этого таланта Анил терялась и с трудом вступала в разговор. Позже, развив в себе дар судебного эксперта, она поняла, что одно из преимуществ ее положения заключается в том, что ее профессия, подобно безучастному герольду, оповещает о ее существовании.
В первый месяц пребывания в Лондоне ее неизменно ставила в тупик местная топография. (В больнице Гая ее все время поражало количество дверей.) В первую неделю она пропустила два занятия, потому что не могла найти аудиторию. Она стала приходить рано утром, дожидалась на крыльце доктора Эндикотта и шла за ним через вращающиеся двери вверх по лестнице, вдоль серых с розовым коридоров до двери без номера и названия. (Однажды, следуя за ним по пятам, она очутилась в мужском туалете, чем вызвала всеобщее замешательство.)
Анил казалась робкой даже себе самой. Она нервничала и чувствовала себя потерянной. Что-то бормотала себе под нос, как одна из ее теток, старая дева. В течение недели, стараясь есть поменьше, она сэкономила на звонок в Коломбо. Отца не было дома, а мать не смогла подойти к телефону. Около часа ночи она разбудила свою няню Лалиту. Проговорив друг с другом несколько минут, они расплакались - это было заметно - на разных концах земли. Через месяц она подпадет под очарование ее без пяти минут будущего и в конце концов бывшего мужа.
Ей казалось, он явился из Шри-Ланки на ходулях и с браслетами на ногах. Он также изучал медицину. Он не был застенчив. В дни их свиданий он направлял свое внимание исключительно на Анил - многорукий искуситель, сочинитель записок, даритель цветов и мастер телефонных посланий (он быстро обворожил ее квартирную хозяйку). Его организованная страсть окружала ее со всех сторон. У нее возникло ощущение, что до знакомства с ней он никогда не оставался в одиночестве и не был одинок. Ему ничего не стоило вовлечь в свои планы других студентов-медиков и дирижировать их действиями. Он был забавным. У него были сигареты. Она видела, как он включал в канву обсуждения аллегорические примеры из регби - трюк, помогавший каждому из них не испытывать нужды в словах. Команда, шайка, которая на самом деле просуществовала не больше двух недель. У каждого были свои прозвища. Лоуренс, которого однажды вырвало в метро, сестра и брат Сандра и Перси Льюис, чьи семейные ссоры поначалу были признаны, а после прощены, Джекман с густыми бровями.
Они с Анил быстро поженились. У нее закралось подозрение, что для него это был еще один повод устроить вечеринку, которая объединит их всех. Несмотря на всю свою публичную жизнь, которая требовала его внимания, он был пылким любовником. Он, несомненно, расширил географию их спальни, занимаясь любовью в гостиной, где была плохая звукоизоляция, на качающейся раковине в общей ванной комнате в конце коридора, на границе крикетного поля у лонг-стопа во время матча. Эти приватные акты в полупубличном пространстве отвечали его общественному темпераменту. Казалось, он не проводил различия между частной жизнью и близким знакомством. Позже она прочтет, что именно это отличает монстров от обычных людей. И все же в тот ранний период их брака они оба получали от него довольно большое удовольствие. Хотя Анил понимала, что ей совершенно необходимо вернуться на землю и продолжать свои академические занятия.
Когда ее свекор приехал в Англию, он пригласил их на обед. Сын в кои-то веки притих, а отец попытался убедить их вернуться в Коломбо и нарожать ему внуков. Он то и дело называл себя филантропом, и это, вероятно, поддерживало его уверенность в своем высоком моральном уровне. Чем дольше продолжался обед, тем острее она чувствовала, что все уловки общественного круга, проживающего в Коломбо, направлены против нее. Он возражал против ее научной карьеры, против того, чтобы она оставила свою фамилию, сердился, если она не соглашалась. После того как за десертом она описала вскрытие, он пришел в ярость: "Тебе что, больше нечем заниматься?" А она ответила: "Я не собираюсь играть в карты с баронами и графами".
На следующий день его отец завтракал только с сыном, а потом улетел в Коломбо.
Вскоре они начали ругаться дома по любому поводу. Она начала сомневаться, способен ли он ее понимать. Казалось, все его силы уходят на сопереживание. Когда она плакала, плакал он. С тех пор она перестала доверять плаксам. (Позже, на американском Юго-Западе, она не смотрела телешоу с плачущими ковбоями и рыдающими священниками.) Во времена клаустрофобии и супружеской войны секс оставался для них единственной константой. Секс был ей нужен не меньше, чем ему. Ей казалось, он придает их отношениям некоторую нормальность. Дни секса и войны.
Распад их отношений был настолько очевиден, что она никогда не пыталась восстановить в памяти какой - нибудь из проведенных вместе дней. Ее обманули его энергия и шарм. Своими слезами он разрушал ее здравый смысл, пока она не ощутила, что полностью его утратила. Как говорил Сарат, у него в голове была Венера, хотя настало время для Юпитера.
По вечерам, вернувшись из лаборатории, она сталкивалась с его ревностью. Поначалу она приняла ее за сексуальную ревность, но вскоре поняла, что так он пытается ограничить ее научную работу и учебу. Эти первые оковы брака почти похоронили ее заживо в маленькой квартирке на Лэдброк-гроув. После того как она сбежала от него, она больше никогда не произносила его имени. Не распечатывала конвертов с его почерком, в ней поднимались клаустрофобия и страх. В сущности, единственным напоминанием о поре ее замужества, которое она себе позволила, была песня Вэна Моррисона "Slim Slow Slider", где упоминается Лэдброк-гроув. Осталась только песня. И только потому, что там говорилось о разлуке.
Увидел тебя рано утром
С твоим новым приятелем и "кадиллаком"…
Она пела в одиночестве, надеясь, что он со своим сентиментальным сердцем не присоединится к ней, где бы он ни был.
Ты почему-то ушла,
И знаю, ты не вернешься.
Так или иначе, весь свой брак и последующий развод, здравствуй и прощай, она воспринимала как нечто незаконное и глубоко постыдное. Чтобы он не мог ее найти, она оставила его, как только завершился курс в больнице Гая, приурочив свой уход к концу семестра, чтобы избежать оскорблений, на которые он был вполне способен. Он был одним из тех, у кого всегда есть масса свободного времени. "Немедленно прекрати", - сухо написала она на его последнем хнычущем любовном письме, прежде чем отослать его обратно.
Она осталась без партнера. Ее жизнь ничего не омрачало. Ей не терпелось вновь приступить к занятиям, приблизиться к ним вплотную с той глубиной и серьезностью, о каких она прежде не подозревала. Вернувшись, она полюбила работать по ночам, и иногда, не в силах расстаться с лабораторией, клала счастливую усталую голову на стол. Больше не было ни комендантского часа, ни компромисса с любовником. Она возвращалась домой в полночь, вставала в восемь, держа в голове все лабораторные журналы, опыты и исследования.
До нее дошли слухи, что он вернулся в Коломбо. С его отъездом больше не было нужды вспоминать любимые рестораны и парикмахерские на Галле-роуд. В последний раз она говорила по-сингальски с Лалитой, и этот тягостный разговор закончился слезами по поводу яичного руланга и творога с пальмовым сахаром. Больше она ни с кем не говорила на сингальском. Она обратилась к тому месту, где находилась в данный момент, целиком сосредоточившись на патологической анатомии и других ветвях судебной медицины, практически выучив наизусть Спитца и Фишера. Позже она выиграла конкурс на обучение в Соединенных Штатах и в Оклахоме стала заниматься применением судебной медицины к области прав человека. Через два года, в Аризоне, она изучала физические и химические изменения, происходящие в костях не только в течение жизни, но и после смерти и погребения.
Язык науки стал для нее своим. Анил начинала с бедренной кости.
Анил находилась в министерстве археологии в Коломбо. Она двигалась по залу от карты к карте. На каждой был представлен один из аспектов острова: климат, почвы, сельскохозяйственные культуры, количество осадков, исторические памятники, жизнь насекомых. Различные черты страны, как у друга со сложным характером. Сарат опаздывал. Когда он приедет, они погрузятся в джип.
- Не смыслю ничего в энтомологии… - напевала она, разглядывая карту рудников: их черные значки были разбросаны по всему острову. Она заметила свое неясное отражение в стекле, за которым висела карта: джинсы, сандалии, свободная шелковая рубашка.
Будь она сейчас в Америке, она, наверно, слушала бы плеер, отпиливая микротомом тонкие поперечные срезы кости. Такова была давняя традиция ее коллег в Оклахоме. Токсикологи и гистологи всегда предпочитали рок-н-ролл. Ты входил в герметичную дверь, а из колонок неслись тебе навстречу грохочущие хлесткие удары тяжелого рока, пока Верной Дженкинс, весивший в свои тридцать шесть лет девяносто фунтов, изучал на предметном стекле микроскопа легочную ткань. А вокруг разворачивалась настоящая гражданская война в Филлморе. Следующая дверь вела в "сторожку"; люди приходили туда для опознания погибших родственников и друзей, не подозревая о музыке, грохотавшей за герметичными дверями, не подозревая о символических прозвищах, циркулирующих в транзисторных наушниках интеркома: "Принесите Даму из озера". "Принесите утопленницу".
Она любила эти ритуалы. Во время ланча люди из лаборатории перебирались со своими термосами и сандвичами в комнату отдыха и смотрели по телевизору "Верную цену", испытывая благоговейный трепет перед чуждой им цивилизацией, как будто лишь они - работавшие в здании, где мертвых было больше, чем живых, - жили в нормальном мире.
Через месяц после ее приезда в Оклахоме была основана Долбаная школа судебной медицины имени Йорика. Этим актом утверждался принцип легкомысленного отношения к жизни, без которого их профессия немыслима, и давалось название их команде по боулингу. Где бы ни работала Анил - сначала в Оклахоме, потом в Аризоне, - ее коллеги заканчивали вечер с пивом в одной руке и сырным тако в другой, выкрикивая приветствия или оскорбления другим командам и шаркая вдоль дорожек в ботинках с планеты Андромеда. Ей хотелось быть одним из этих парней, она любила Юго-Запад и теперь находилась на расстоянии многих световых лет от девушки, жившей в Лондоне. После тяжкого рабочего дня они ехали в шумные бары и клубы на окраинах Талсы или Нормана, с Сэмом Куком в сердцах. В их комнате отдыха к стене был приколочен список всех боулингов Оклахомы с лицензией на продажу спиртного. Они отказывались работать в округах с сухим законом. Они потрошили смерть под музыку, а потом пускались во все тяжкие. Предупреждения вроде carpe diem лежали на каталках в холле. По интеркому звучала риторика смерти: "испарение" или "микрофрагментация" означали, что человека разорвало на куски. Анил не могла не замечать смерти, она была в каждом образце ткани, в каждой клетке. Никто не настраивал радио в морге без перчаток.
В токсикологии под ярким светом вольфрамовых ламп и грохот музыки удобно было выпрямиться и потянуться, если шея и спина затекали от работы с микроскопом. А рядом звучала дружеская перебранка и обсуждение найденного в машине трупа.
- Когда заявили об ее исчезновении?
- Вот, смотри, она пропала лет пять-шесть назад.
- Она съехала в озеро, Клайд. Но сначала должна была остановиться, чтобы открыть ворота. Она пила. Муж сказал, что она просто забрала собаку и уехала.
- В машине не было собаки?
- Не было. Я не проглядел бы даже чихуа-хуа, хотя кабина была забита илом. Ее кости деминерализовались. Фары были включены. Взгляни-ка на фотографию, Рафаэль.
- Выходит… она выпустила собаку, когда открывала ворота. У нее уже был план. Это самоубийство. Когда в кабину хлынула вода, она перепугалась и забралась на заднее сиденье. Где ее и нашли. Я прав?
- Наверняка она затрахала своего мужа…
- Похоже, он святой.