- Думала, - сказала она. - Цельный год. О том все думают - любую спросите. Первый год в тюряге - страшная вещь. Клянешься чем угодно, мол, скорее уморишь себя и родню голодом, нежели еще раз согрешишь и окажешься здесь. Готова любому обещать что хошь, вот до чего раскаиваешься. Но только в первый год. Опосля раскаянье уходит. Ты не думаешь: "Не сделай я энтого, не попала бы сюда", нет, ты думаешь: "Кабы я все провернула ловчее..." Замышляешь жуткие мошенства и кражи, что замутишь на воле. Ты думаешь: "Вы засадили меня сюда, потому как сочли грешницей? Так пропади я пропадом, если через четыре года не покажу вам, что такое настоящий грех!"
Сказала и подмигнула. Я молча на нее таращилась и наконец выговорила:
- Только не ждите, что мне приятно слышать подобное.
Не переставая улыбаться, Нэш с ходу ответила, что ничего такого и не ждала...
Когда я встала, она откачнулась от тюфяка и прошла со мной три-четыре шага до решетки, словно провожая из камеры.
- Я рада, что поболтала с вами, мисс, - сказала Нэш. - Так вы попомните насчет шиллингов-то!
Непременно, ответила я, выглядывая в коридоре надзирательницу. Нэш кивнула.
- Вы теперь к кому? - спросила она.
Казалось, вопрос задан без умысла, и я осторожно ответила:
- Наверное, к вашей соседке - Селине Дауэс.
- Ах, к этой! - фыркнула Нэш. - Что с призраками... - Она закатила красивые голубые глаза и опять рассмеялась.
Теперь она нравилась мне гораздо меньше. Сквозь решетку я кликнула миссис Джелф и затем пошла к Дауэс. Ее лицо показалось мне бледнее прежнего, а руки определенно еще больше покраснели и огрубели. Мое плотное пальто было наглухо застегнуто, я ни словом не обмолвилась о медальоне и не вспоминала сказанное Дауэс в прошлый раз. Но я сказала, что думала о ней. А также размышляла над тем, что она рассказала о себе. Могу ли я узнать о ней больше?
Что мне хотелось бы узнать? - спросила она.
Может быть, она подробнее расскажет о своей жизни до того, как попала в Миллбанк?
- Как давно вы стали... такой?
Дауэс наклонила голову.
- Какой?
- Вот такой. Как давно вы видите духов?
- Ах, это! - Она улыбнулась. - Пожалуй, с тех пор, как вообще стала видеть...
И она рассказала, как это произошло с ней, когда она была юной, жила с теткой и часто болела; однажды, когда она особенно сильно расхворалась, к ней явилась дама. Оказалось, это была ее покойная мать.
- Так мне сказала тетушка.
- И вы не испугались?
- Тетя сказала, бояться нечего, потому что мама меня любит. Оттого и пришла...
Эти визиты продолжались до тех пор, пока тетушка не решила, что следует "наилучшим образом использовать ее способность", и стала водить ее в спиритический круг. Там были стуки, вопли и всякие духи.
- Вот тогда я вправду немного испугалась, - рассказывала Дауэс. - Не все духи были добры, как мама!
Сколько же ей было лет?
- Кажется, тринадцать...
Я представила худенькую и невероятно бледную девочку, которая кричит "Тетя!", когда накреняется стол. Удивительно, что пожилая женщина подвергала ребенка таким переживаниям! Когда я об этом сказала, Дауэс покачала головой и ответила, что тетя поступила правильно. Было бы гораздо хуже встретиться с духами совершенно одной, что случается с некоторыми спиритами-одиночками, - уж она-то знает. Постепенно она привыкала к тому, что видела.
- Тетушка держала меня при себе, - говорила Дауэс. - Болтовня других девочек о самых обычных вещах казалась мне глупой, а сверстницы, конечно, считали странной меня. Изредка я встречала среди них кого-нибудь похожего на себя. Конечно, ничего хорошего, если человек сам не знает о своих способностях или, хуже того, догадывается о них, но боится...
Ее пристальный взгляд заставил меня вздрогнуть и отвернуться.
- И все же круг помог мне развить свои способности, - поспешно сказала Дауэс.
Вскоре она уже знала, как отвадить "подлых" духов и связаться с добрыми; чуть позже они стали передавать ей послания "для своих любезных земных друзей". Какая же это радость людям, правда? Плохо ли получить добрую весточку, когда горюешь в печали?
Я вспомнила о пропавшем медальоне и послании, которое она передала мне, однако же об этом мы не говорили. Я лишь сказала:
- Значит, вот так вы стали медиумом. И люди платили вам деньги?
Дауэс весьма твердо ответила, мол, "в жизни пенса не взяла" для себя; порой клиенты оставляли подарки - так это совсем другой коленкор, и сами духи частенько говорили, что брать деньги вовсе не зазорно, коль они способствуют спиритической деятельности.
Рассказывая о той поре своей жизни, Дауэс улыбалась.
- Хорошее было время, хотя тогда я это вряд ли понимала, - говорила она. - Тетя меня покинула - перешла, как мы говорим, в мир духов. Я по ней скучала, но тоски не было, ибо там она пребывала в довольстве, какого никогда не знала на земле. Некоторое время я жила в Холборне - в пансионе семейства спиритов, которые сначала были ко мне добры, но потом, к сожалению, переменились. Я делала свою работу и приносила людям большую радость. Встречала много интересных личностей - умных людей вроде вас, мисс Приор! Вообще-то, несколько раз я бывала в домах Челси.
Я вспомнила аферистку, хваставшую визитами в Осборн. В окружении тюремных стен гордость Дауэс выглядела ужасно.
- И в одном из тех домов вышел неприятный случай с девушкой и дамой, в котором вас обвинили? - спросила я.
Дауэс отвернулась и тихо ответила: нет, это произошло в другом доме, в Сайденхеме.
Потом она спросила, известно ли мне о переполохе, который случился на утренней молитве. Джейн Петтит из отряда мисс Маннинг швырнула в капеллана молитвенником...
Ее настроение изменилось. Я с сожалением поняла, что больше она ничего не расскажет, а мне хотелось подробнее узнать о том "скверном" духе - Питере Квике.
Слушая рассказ, я сидела неподвижно. Теперь, отвлекшись, я почувствовала, что озябла, и плотнее запахнула пальто. От движения из кармана высунулся блокнот, привлекший внимание Дауэс. Все время, что мы говорили, ее взгляд возвращался к моему карману, а когда я собралась уходить, она спросила, зачем я всегда ношу с собой тетрадку. Собираюсь написать об узницах?
Я ответила, что блокнот всегда со мной - привычка с тех времен, когда я помогала в работе отцу. Без тетрадки мне как-то не так, а некоторые записи я потом переношу в свой дневник. Та тетрадка - мой самый близкий друг. Я поверяю ей все сокровенные мысли, в ней мои тайны.
Дауэс кивнула: мол, она сама как моя тетрадка - тоже никому не скажет. С таким же успехом я могу поведать свои сокровенные мысли здесь, в камере. Кому передавать-то?
Сказано это было вовсе не угрюмо, а почти весело. Можно рассказать духам, заметила я. Дауэс вздохнула и наклонила голову.
- Ах! Они и так все видят. Даже страницы вашей секретной тетради. Даже если вы пишете... - на секунду смолкнув, она легко провела пальцем по губам, - в сумраке комнаты, затворив дверь и притемнив лампу.
Я сморгнула. Как странно, сказала я, именно так я пишу в своем дневнике; Дауэс коротко глянула на меня и улыбнулась: все так пишут. На воле она тоже вела дневник и всегда писала темными ночами, когда уже тянет зевать и клонит в сон. Вот сейчас в своей бессоннице она могла бы писать ночь напролет, а нельзя, и это ужасно тяжело.
Я припомнила свои злосчастные бессонные ночи, когда Хелен известила, что выходит замуж за Стивена... Наверное, с того дня и до самой папиной смерти, когда я впервые приняла морфий, я смогла уснуть раза три. Я представила Дауэс в темной камере: глаза ее распахнуты, и я даю ей выпить морфий или хлорал...
Она все смотрела на блокнот, и рука моя сама схватилась за карман. Дауэс это заметила, и во взгляде ее появилась легкая горечь.
Правильно, сказала она, за блокнотом нужно приглядывать, ибо тут все сходят с ума по бумаге и чернилам.
- Тебя привозят в тюрьму, и ты расписываешься в огромной черной книге... - Это был последний раз, когда она держала ручку и писала свое имя. Это был последний раз, когда она его слышала. Здесь меня называют Дауэс, как служанку. Если сейчас кто-нибудь окликнет меня по имени, я, наверное, и головы не поверну. Селина... Селина... Я забыла эту девушку! Она все равно что умерла.
Голос ее чуть дрогнул. Я вспомнила проститутку Джейн Джарвис, которая просила листок из моего блокнота, чтобы послать записку подружке Уайт... С того раза я к ней больше не заходила. Но мечтать о листке бумаги лишь для того, чтобы написать свое имя и тем самым почувствовать себя реально существующей...
Это казалось такой малостью...
Убедившись, что миссис Джелф все еще в дальнем конце коридора, я достала из кармана блокнот и, раскрыв его на чистой странице, положила на стол; затем протянула Дауэс ручку. Она переводила взгляд с нее на меня, потом взяла и неловко развинтила - видимо, такое самопишущее перо было ей в диковину. Поднеся дрожащую руку к листку, она дождалась, когда блестящая чернильная бусина подберется к кончику пера, и вывела: "Селина". Потом написала свое имя полностью: "Селина Энн Дауэс". И снова лишь первое: "Селина".
Она склонилась над столом, наши головы почти соприкасались; когда она заговорила, голос ее был чуть громче шепота:
- Интересно, мисс Приор, в вашем дневнике когда-нибудь появляется это имя?
Секунду я не отвечала, ибо, слыша ее шепот и ощущая в зябкой камере ее тепло, сама поразилась тому, как часто о ней писала. С другой стороны, почему бы не писать о ней, коль скоро я пишу о других узницах? И уж конечно, лучше писать о Дауэс, нежели о Хелен... Но сказала я другое:
- Вам было бы неприятно, если б все же я писала о вас?
Неприятно? Дауэс улыбнулась. Она была бы рада знать, что кто-нибудь, но я в особенности, сидит за столом и пишет о ней: "Селина сказала так-то" или "Селина сделала то-то". Она рассмеялась: "Селина нагородила кучу вздора о духах..."
Дауэс покачала головой, и смех ее растаял так же быстро, как возник, а улыбка угасла.
- Разумеется, вы не станете так меня называть, - еще тише произнесла она. - Только - Дауэс, как все другие.
Я сказала, что могу называть ее любым именем, какое ей нравится.
- Правда? - спросила она и добавила: - Только не бойтесь, что взамен я попрошу разрешения называть вас как-то иначе, нежели мисс Приор...
Замявшись, я ответила, что надзирательницы вряд ли сочтут это подобающим.
- Не сочтут! Однако... - она отвернулась, - я бы не стала произносить это имя при всех. Но я ловлю себя на том, что, думая о вас - а я о вас думаю по ночам, когда тюрьма затихает, - я называю вас не мисс Приор. Я говорю... Вы любезно сообщили свое имя, когда сказали, что пришли подружиться со мной...
Чуть неуклюже она вновь поднесла перо к листку и под своим именем вывела: "Маргарет".
Маргарет. Я вздрогнула, словно увидела бранное слово или карикатуру на себя.
Зря она это написала, охнула Дауэс, слишком уж фамильярно с ее стороны!
Нет-нет, дело не в том, успокоила я.
- Просто... Это имя мне никогда не нравилось. Кажется, оно вобрало все худшее во мне... Вот у сестры красивое имя. Когда я слышу свое имя, меня будто зовет мать. А папа называл меня Пегги...
- Тогда позвольте и мне вас так называть, - сказала Дауэс.
Но я до сих пор с содроганием вспоминала тот единственный раз, когда слышала от нее это имя. Я покачала головой.
- Тогда дайте другое имя, каким вас называть, - прошептала Дауэс. - Любое, кроме мисс Приор, которое звучит как имя надзирательницы или обычной гостьи и ничего для меня не значит. Дайте имя, в котором будет нечто... тайное имя, которое вберет в себя все ваше самое лучшее...
Вот так она шептала, и я под влиянием того же странного порыва, который заставил дать ей блокнот и перо, сказала:
- Аврора! Зовите меня Аврора! Это имя... оно...
Разумеется, я не сказала, что так меня называла Хелен, до того как вышла за моего брата. Этим именем я называла себя в юности, сочинила я и покраснела, услышав сама, как глупо это звучит.
Но Дауэс оставалась серьезной. Она схватила ручку, зачеркнула имя Маргарет и вместо него записала "Аврора".
- Селина и Аврора, - произнесла она. - Как хорошо они смотрятся! Словно ангельские имена, правда?
В камере вдруг стало невероятно тихо. Я услышала, как где-то в дальнем коридоре хлопнула решетка, лязгнул засов, а потом, уже ближе, раздался хруст песка под башмаками надзирательницы. Мы неуклюже столкнулись руками, когда я забирала у Дауэс перо.
- Боюсь, я вас утомила, - сказала я.
- О нет, ничуть.
- И все же, полагаю, да. - Я встала и торопливо шагнула к решетке. Коридор был пуст. - Миссис Джелф! - позвала я, и от дальней камеры донесся ответный крик:
- Сию секунду, мисс!
Поскольку никто меня не видел и не слышал, я протянула Дауэс руку:
- Что ж, до свиданья, Селина.
Наши пальцы вновь соприкоснулись, и она улыбнулась, прошептав:
- До свиданья, Аврора.
Казалось, это слово, произнесенное в холодной камере, на одно долгое мгновенье белым облачком зависло возле ее губ. Отняв руку, я уж было повернулась к решетке, но тут мне показалось, что взгляд Дауэс несколько утратил свое простодушие.
Я спросила, зачем она так.
- Что, Аврора?
Зачем она так загадочно улыбается?
- Загадочно?
- Вы сами прекрасно знаете. Что это значит?
Дауэс вроде замялась, но потом сказала:
- Просто вы так горделивы... За весь наш разговор о духах вы...
Я - что?
Она вдруг опять развеселилась и, усмехнувшись, покачала головой.
- Дайте ваше перо, - сказала Дауэс и, прежде чем я успела ответить, сама его выхватила, отошла к столу и принялась очень быстро что-то писать в блокноте.
В коридоре уже слышались шаги миссис Джелф.
- Скорее! - попросила я.
Сердце мое заколотилось так сильно, что ткань на груди подрагивала, точно барабанная кожа. Дауэс улыбалась и продолжала писать. Шаги все приближались, сердце мое бешено стучало... Но вот блокнот закрыт, перо завинчено и вновь в моей руке, а за решеткой возникла миссис Джелф. Как обычно, ее темные глаза тревожно обрыскали камеру, но в ней не было ничего приметного, кроме моей трепещущей груди, которую я прикрыла пальто, пока надзирательница возилась с ключом. Дауэс уже отошла в сторону. Она сложила перед собой руки и склонила голову, от ее улыбки не осталось и следа.
- До свиданья, мисс Приор, - только и сказала узница.
Я лишь кивнула, вышла из камеры и в сопровождении надзирательницы молча двинулась по коридору.
Всю дорогу я чувствовала в кармане блокнот, превратившийся в странное непереносимое бремя. На переходе в соседний корпус я сняла перчатку и голой рукой коснулась кожаного переплета, который, казалось, еще хранит тепло огрубелых пальцев. Однако вынуть блокнот из кармана я не осмелилась. И достала его, лишь когда захлопнулась дверца экипажа, а кучер хлестнул лошадь; понадобилась секунда, чтобы найти страницу, и еще одна, чтобы подладить ее под свет уличных фонарей. Увидев написанное, я тотчас захлопнула и вновь спрятала блокнот в карман, но всю тряскую поездку держала его в руке, отчего повлажнела кожаная обложка.
Сейчас блокнот лежит передо мной. На странице чернильные брызги и имена: ее, мое прежнее и мое тайное. А ниже вот что:
За весь наш разговор о духах вы так и не упомянули о медальоне.
Неужели вы думаете, они не сказали мне, что взяли его?
Как они потешались, когда вы его искали, Аврора!
Я пишу при слабом пламени оплывающей свечи. Ночь ветреная, сквозняк проскальзывает под дверь и приподнимает на полу ковер. Мать и Прис спят в своих постелях. Наверное, спит вся Чейни-уок, весь Челси. Лишь я не сплю... Я и еще Вайгерс, которая шебаршит наверху в прежней комнате Бойд... Что ее так растревожило? Мне всегда казалось, что ночью дом замирает, но сейчас я будто слышу тиканье всех часов, скрип каждой половицы и ступеньки. Я вижу свое лицо, отраженное в разбухшем окне, но вглядываться в него боюсь. Мне страшно смотреть и за стекло, к которому прижалось лицо ночи. Потому что в ней есть Миллбанк с его густыми-густыми тенями; в одной из них лежит Селина... Селина... которая заставляет меня писать ее имя и с каждым штрихом пера становится все реальнее, обретая плоть и кровь... Селина... В одной из теней лежит Селина. Ее глаза открыты и смотрят на меня.
26 ноября 1872 года
Видела бы тетушка, где я сейчас! Ибо я в Сайденхеме, в доме миссис Бринк! Она перевезла меня к себе в тот же день, сказав, что лучше мне сгинуть, нежели еще час провести у мистера Винси.
- Забирайте ее, мэм, - сказал мистер Винси, - со всеми бедами, которые, надеюсь, она вам принесет!
А вот мисс Сибри заплакала, когда я проходила мимо ее двери, и сказала, что я непременно прославлюсь. Миссис Бринк увезла меня в собственном экипаже, и когда мы подъехали к ее дому, я думала, что грохнусь в обморок, ибо это невиданная роскошь: особняк окружен садом, к парадному входу ведет гравийная дорожка. Взглянув на меня, миссис Бринк сказала:
- Дитя мое, вы бледны как мел! Разумеется, вам здесь странно.
Она взяла меня за руку и подвела к крыльцу, а потом неспешно водила из комнаты в комнату, спрашивая:
- Ну как вам? Вы знаете, что это?.. А это?
Я путалась в ответах, ибо в голове был туман, но она сказала:
- Ничего, полагаю, со временем все уляжется.
Затем она отвела меня в эту комнату, где некогда жила ее матушка, а теперь буду жить я. Комната настолько большая, что вначале я приняла ее за еще одну гостиную. Но потом увидела кровать, подошла к ней и потрогала стойку балдахина; видимо, я опять побледнела, потому что миссис Бринк сказала:
- Ох, все же это слишком сильное потрясение для вас. Может, отвезти вас обратно в Холборн?
Я просила ее не помышлять об этом. Моя слабость вполне объяснима, сказала я, но это пустяки и скоро пройдет.
- Что ж, оставлю вас на часок, чтобы вы привыкли к своему новому дому, - сказала миссис Бринк и поцеловала меня, приговаривая: - Надеюсь, теперь мне это позволительно?
Я подумала обо всех плачущих дамах, чьи руки держала за последние полгода, а еще о мистере Винси, который трогал меня и слонялся под моей дверью. Однако с тех пор, как умерла тетушка, меня вообще никто не целовал.
До сегодняшнего дня я о том не задумывалась и вспомнила лишь теперь, ощутив на своей щеке губы миссис Бринк.
Когда она ушла, я выглянула в окно, из которого открывается вид на заросли деревьев и Хрустальный дворец. Впрочем, дворец не кажется мне столь великолепным, как о нем говорят. Все равно вид лучше того, что был в Холборне! Насмотревшись, я немного погуляла по комнате; здесь так просторно, что я попробовала шаги из польки - мне всегда ужасно хотелось станцевать ее в большой зале. С четверть часика я очень тихо танцевала, но перед тем разулась, чтобы в нижних комнатах не услыхала миссис Бринк. Потом я стала осматриваться.